ЗАМЕТКИ ПРОВИНЦИАЛА

Не люблю весну. Думаю, что вполне внятно мог бы объяснить причину такого к ней отношения, но — зачем? Я ведь не отвергаю её, просто не люблю. Так для любого мужчины было бы неестественным не заметить проходящую мимо красивую женщину, но — и только. Ибо любит он другую — осень. Хотя, подозреваю, легко романтично любить эту дождливую погоду, когда знаешь, что при необходимости в любой момент можешь укрыться от неё в своём доме, чтобы продолжать наслаждаться зрелищем дождя уже из окна тёплой комнаты. Тот, кому жить негде, вряд ли будет столь сентиментально относиться к этому слякотному времени года.

Я недавно сделал открытие. Нет, не то, что кофей для полнокровных людей вреден, хотя… Нет, я думаю, человека, который бы не слышал о теории относительности, согласно которой течение времени для предмета, движущегося с очень большой скоростью, замедляется. Казалось бы, понять этот постулат нормальному человеку просто невозможно. Но вспомните, ведь любой из нас ощущал нечто подобное на себе: час ожидания кажется в несколько раз длиннее часа, который проходит в спешке. Могут сказать, что данное наблюдение всё-таки того же рода, что и откровение чеховского героя, открывшего, что зимний день короток оттого, что сжимается от холода. Но вспомним Марка Аврелия, — Наша жизнь есть то, что мы о ней думаем. Только не нужно передёргивать, уважаемые оппоненты, это вовсе не то же, что, — Мир — есть моё представление, — так любимое Шопенгауэром. Я имею честь полностью разделять мнение великого римлянина и, значит, для меня моё открытие — непреложно. Возможно, сделано оно поздновато, ибо среди физиков уже поговаривают, что и теория Эйнштейна не такая уж абсолютная истина. Что ж, любая теория всего лишь пытается объяснить окружающий мир при помощи имеющихся у неё на данный момент сведений.

Человек по своей природе существо консервативное и недоверчивое (мы ленивы и нелюбопытны), его достаточно трудно в чём-либо убедить. Человека пожилого, выработавшего, вернее, набившего об острые углы свое мнение — ещё труднее. Это — человека вообще. Нашего же, советского (то, что мы все, начиная с определённого возраста, являемся таковыми, даже у нас самих сомнений не вызывает), невозможно убедить ни в чём. Это замечательное качество отметил Ю. Нагибин в своём «Дневнике». Не верю! — восклицаем мы в привычном полемическом запале, не подозревая порой, что цитируем великого режиссёра. — Вот увижу своими глазами, тогда поверю! — Да и чему тут удивляться, если известный библейский персонаж, и узрев, не поверил, пока перстами не пощупал?

Требование логичное. Но вот бабочки — живут не более нескольких недель, они и не подозревают, что на свете бывает зима, поскольку никогда её не видели. И не увидят, ибо так устроен мир — или бабочки, или зима. Но, несмотря на это, холода не перестают к нам приходить каждый год в положенное им время.

В Писании неоднократно говорится о невозможности для человека (исключение — Моисей) увидеть Бога и остаться в живых. В частности, в Исходе (33:20): «…сказал Он: лица моего не можно тебе увидеть» — Термин «лицо» здесь вообще под большим подозрением. Так Спиноза, пришедший к мысли о непостижимости Всевышнего, говорил, что когда человек придаёт Создателю людские свойства, это всё равно, как если бы треугольник считал Бога в высшей степени треугольным. Хотя, с другой стороны — по образу и подобию…

Поглядел по ТВ модельера В. Зайцева, как он аж светится весь, рассказывая о своей любимой работе, и позавидовал. Интересная работа у меня бывала, но любимой не было никогда. Основываясь на своём горьком опыте, хотя настаивать всё же поостерегусь, позволю себе предположить, что людей, занимающихся нелюбимой работой, большинство. Кто же не знает, что работать приходится не там, где интересно, а там, где больше платят и совмещается то и другое очень и очень редко. Прочитав где-либо, как на сакраментальный вопрос мужа, — А ты б меня больше любила, если б я больше получал? — жена, сражённая подобной постановкой вопроса, виновато потупляет взор, подумать можно только одно — наконец-то стали писать сказки для взрослых.

Следует, конечно, признать, что и народ наш работать подразучился, лелея десятки лет в сознании спасительную формулу: «Они делают вид, что платят — мы делаем вид, что работаем». Мой знакомый перевёл для толстого журнала вещицу Сартра, в которой наличествовали гомосексуальные мотивы. После опубликования рассказа журнал переслал ему письмо, пришедшее в редакцию и адресованное переводчику. Оказывается, автор письма принял моего знакомого за одного из представителей сексуальных меньшинств. Он просто не мог представить, что кто-то способен настолько хорошо, с душой, перевести вышеупомянутый текст только за деньги — по долгу службы, не имея никакого своего интереса.

Лично я работу, которую делать не хочется, с детства привык представлять как врага: заставили полы мыть, значит, невымытая часть — это вражеская территория, чем она меньше, тем ближе победа. А какое счастье, наверное, когда работа — друг?

Знавал я литератора, посылавшего одну и ту же подборку стихов в разные издания. Было это, естественно, давненько и тогда на всю приходящую к ним корреспонденцию газеты и журналы должны были отвечать. В том журнале хвалили одно, в другом — другое и т. д. Так мой знакомец трудился, пока не получил одобрительные отзывы на все свои творения, после чего на некоторое время успокоился и почил на честно заработанных лаврах.

В отзывах моих, более чем немногочисленных читателей, единодушия тоже не наблюдается, тому нравятся стихи посерьёзнее, тому — юмористические. И слава Богу, я ведь, как говаривал отец И.А. Бунина, — не червонец, — чтобы быть любезну всем. Раз уж коснулись моих юмористических опусов, признаюсь, что пишутся они вроде бы как сами собой, почти без приложения сколько-нибудь видимых усилий, не то, что более серьёзные. Боюсь, что и качественно отличаются от последних на столько же. Хотя, кто сказал, что у моих «творений» вообще имеется качество? А ума холодные наблюдения всегда делать куда проще, чем сердца горестные заметы. Я обычно добросовестно выслушиваю всех критикующих, учитывая их личность и вкусы, но поступаю так, как считаю нужным, дабы, как говорилось в одном из указов великого Петра, глупость моя всем могла быть видна. Хотя многие наши политики в деле демонстрации глубин своего интеллекта настолько преуспели, что тягаться с ними, боюсь, мне будет явно не под силу. А ведь вполне могли бы прослыть мудрецами, для чего, как советовал Б. Шоу, нужно всего лишь тщательно скрывать свои мысли. Но политик, к несчастью для себя, молчать не может.

Часа в два ночи возвращался мой товарищ пешком домой из гостей, где неоднократно поднимал бокал за здоровье хозяев. Захотелось ему закурить, а — ни спичек, ни зажигалки. Вот и зашел он за огоньком на огонёк в отделение милиции, мимо которого лежал его путь. Дали ему там прикурить, перекинулся он с теми, кто нас бережёт, парой слов и чем-то им не потрафил. Уж и не знаю чем, человек он в любом состоянии вежливый и культурный. Дали ему там «прикурить» ещё раз, — Били, — рассказывал, — по чём попадя и всё доллары требовали; видно по экстерьеру за «капиталиста» приняли. Что тут сказать? Наконец-то у наших стражей порядка отношение, что к гражданам других государств, что к нашим стало одинаковым. А ещё, поелику сам, бывает, хаживаю по городу поздненько, скажу: курить — вредно. Хотя, помнится, другой мой знакомый и не курил никогда, а просто припозднился и торопился домой по самому, что ни на есть, центру города с сумкой рукописей. Остановили его патрульные и, как в старой песенке пелось, строго осмотрели со всех сторон. Спросили документы (а вдруг террорист?), проверили сумку и карманы на предмет обнаружения пластиковой взрывчатки и отпустили, галантно пожелав доброго пути, то есть не встретить больше никаких лихих людей по дороге. А дома знакомый обнаружил, что сумма денег, находившихся при нём, уменьшилась ровно наполовину. Что можно сказать в этом случае? Какие профессионализм и благородство! А главное, никаких грабителей теперь можно не бояться.

Бывает, спохватываешься и ужасаешься: что делаю, как живу? Жизнь пролетает, а ты вроде бы и забыл, что умрёшь. Оказывается, у человека среди многих разновидностей памяти имеются и такие два вида, как кратковременная и долговременная. В первой остаётся информация, без которой невозможно прожить каждый день, во второй — главная, без которой вообще невозможно прожить, но о которой без особенной надобности мы не вспоминаем. Факт, что мы смертны, природа предусмотрительно заблокировала и отослала в память долговременную, поскольку человека смерть всегда ужасала. Прекрасно было бы, возможно, подобно стоикам, раз и навсегда убедить себя быть расположенным к смерти как к одному из явлений, желаемых природой, но… Мы не можем не повторить вслед за древнегреческой поэтессой:

Смерть есть зло, самими это установлено богами,

Умирали бы и боги, если б благом смерть была.

И как не поверить в это, если по земным законам самая страшная кара — это смертная казнь? То, что Вседержитель наказал Агасфера бессмертием, нас нисколько не смущает, ведь в другом случае Адам и Ева за ослушание Его же бессмертия были лишены.

Мечников утверждал, что тяга к бессмертию возникла из-за укороченности человеческой жизни. Когда продолжительность её станет нормальной — 120−140 лет, инстинкт жизни будет насыщен и тяга к бессмертию исчезнет. Возможность как подтвердить, так и опровергнуть справедливость этой точки зрения при нашем уровне экологической загрязнённости нам отнюдь не грозит.

Кто не испытывал, какой парализующий ужас охватывает порой при мысли, что смерть неизбежна, будто вот сейчас прямо и умираешь? Нет, природа с долговременной памятью прекрасно придумала, ежеминутно неотвязно сверлящая мозг мысль о неотвратимости кончины пожрала бы нас и привела к ещё более скорому концу, чем тот, что ожидает нас сегодняшних — таких легкомысленно забывчивых.