И ЧТО-ТО БОЛЬШЕЕ, ЧЕМ СТРАСТЬ…

Объединённые любовью,
Разъединённые судьбой…
Еще какой забытой болью
Накажет время нас с тобой?
Какой изысканною мукой
Нам станет радостная связь?
С какой не справимся наукой,
Пренебрегая и смеясь?
И как, не брезгуя злословьем,
Возвысят нас наперебой
Разъединённые любовью,
Объединённые судьбой…

Что город без тебя? —
Опавшая листва
И на семи ветрах растерзанное пламя
Сентябрьских надежд…
Далёкого родства
Уже не избежать, не поступившись нами.
Что город без тебя? —
Тяжёлых проводов
Смертельное, как жизнь в разлуке, напряженье.
Ты есть, ты навсегда!
Я умереть готов
Лишь за совместный миг трамвайного круженья.
Что город без тебя? — 
Мерцающий неон
Бесчувственных реклам,
бесстрастных чьих-то окон,
Густой осенний мрак
и с четырёх сторон —
Громадины домов в беспамятстве глубоком.

…И кто сумел разворожить
Твои непонятые тайны,
На жизнь свою переложить
Восторг и поздний, и случайный?

Перетерпеть, перелюбить
И вспыхнуть от последней страсти,
Когда уже не в силах быть
Звездой пленительного счастья…

Всё рушилось…
А я тебя любил.
Мелели реки,
истлевали сучья.
Я в пепле слов и славы находил
Все новые и новые созвучья.
Смещалось время.
Гомон воронья
Сопровождал всё новые обвалы.
Песком покрылись райские края…
А я тебя любил.
Не убывала
Та музыка,
та ниточка,
та страсть,
Что глыбы лет легко сопровождает,
И чувству не даёт на пепел пасть,
И этот мир из праха возрождает.

Есть прелесть в лёгкости разлуки,
Когда не звуки, не тона —
Полутона и полузвуки
Высвечивают имена.

Ещё ничто не позабыто,
И всё на грани бытия,
И ливнем мартовским размыта
Улыбка долгая твоя.

И нарастает постепенно,
Лишая тайного родства,
Высвобождение из плена
Безумия и колдовства.

Звучанья нового не вносим
В полуразорванную речь
И оставляем только осень
Не повторяющихся встреч…

Осенние пейзажи так просты:
Прозрачны воды
и пустынны пляжи.
Холодное дыхание звезды
Ложится на осенние пейзажи.
Спокойна неуёмная вода —
Такое равновесие спасает.
Погасшая давным-давно звезда
В бездонной вышине
не угасает.
Ни возгласа, ни шага.
Дышит пляж,
И новый день покоем укорочен.
Вот и закончен простенький пейзаж
До первых заморозков.
Долгий путь закончен.

Н. Скрёбову

Который год кровоточило
Из давних незаживших ран.
И только жизнь нас и лечила,
И не спасал самообман.

И в этой трезвости завидной
Давно иллюзия ушла,
И стала правда необидной,
Какою б горькой ни была.

Но хоть хрипела, всё же пела,
И неумело берегла
Своё истерзанное тело,
Свои подбитые крыла.

…И оглашают звездопад,
Прервав людские разговоры,
Неумолкаемых цикад
Стихийно слаженные хоры.

Слегка намеченная связь
Созвучий, ставшая мотивом,
Вдруг резко гаснет,
становясь
Безудержным речитативом.
Что откровения твои,
Когда в преддверии распада
На склоне лета о любви
Твердит бессонная цикада.

…И погружаюсь с головой
В дела. И к памяти взываю.
Но забываю голос твой.
И мучаюсь. И забываю…

Своей гармонии не тронув,
Природа поздним сентябрём
Невосполнимые уроны
Несёт, сжигаема огнём.
Вдруг прогрохочет электричка
И снова в долгой тишине
Берёзы тоненькая спичка
Сгорает в медленном огне.
И так во всём: травы кончина,
Кончина звона, эха, дня.
И только мысль —
одна причина
Быть против этого огня…

…И море в декабре
Уставшее метаться
Веков последних двадцать
На утренней заре…

…И зелени прибой,
Такой вечнозелёный,
Настолько запылённый,
Что кажется судьбой…

…И чайка вдалеке,
Такая молодая,
Вся нежная такая,
Как будто в молоке…

В конце сентября выпадает,
Быть может, единственный час,
Когда не листва увядает,
А что-то извечное в нас.
Какие тревожные птицы
Над морем осенним летят!
А девочка словно искрится —
Беспечен и возглас, и взгляд.
Картонный кораблик качает
Ленивая зыбка волны,
А девочка не замечает,
Что воды до дна холодны.
Им в этом году не согреться,
Но будущим летом средь вод
Продолжится вечное действо,
Да только вот детство уйдет.
А воздух и свеж, и прозрачен,
И так безмятежен и сух,
Что каждый твой миг многозначен —
И взгляд твой, и говор, и слух…

…И пусть стремления прекрасны
Удерживать любовный крен —
Благословен твой труд напрасный,
Который век благословен!
Как тонко! Потому и рвется.
Не страсть — худое волокно…
Иное просто не дается,
Поскольку вечное дано.

Символизирует туман
Всю зыбкость розового света,
Апрельский утренний дурман —
Его привычная примета.
Размыты травы и дома.
И, чтобы избежать наива,
Хранит вселенная сама
Черты великого размыва.
И потому ей не упасть
В пространстве чётком и огромном.
И что-то большее, чем страсть,
В ее дыхании неровном.

Е. Д.

Полярная звезда. Мгновенье до рассвета.
На три твоих окна — полнеба синевы.
Такая благодать в полярности ответа.
Старинные слова по-прежнему новы:
«Вот кончилась зима» —
«Помилуй, март коварен».
«Настал черёд теплу» —
«Но всё же это март!»
«А за окном скворец торопит рост проталин» —
«Не время для него и нездоров азарт…»
«Прошла пора снегов» —
«А заморозки люты».
«И на душе покой» —
«О, как неверен он!»
«И сад не навсегда туманами окутан» —
«Но ветры нас берут всё яростней в полон».
«Настойчивы скворцы!» —
«Но ведь не вездесущи».
«И близится весна» —
«Она не навсегда».
«И я тебя люблю» —
«А я тебя всё пуще…»
На три твоих окна —
Полярная звезда…

Молодые дожди
в середине июня,
Позабытых страстей
и надежд кутерьма
Затмевали собой
наготу полнолунья,
Поднимали чуть свет
и сводили с ума.
Запах влажных камней,
плоть созревшей черешни,
Легкий оклик любви
на бегу, на весу…
И скворец не смолкал.
Видно, было в скворечне
И светло, и тревожно в такую грозу.
Отвергая покой,
год гудит високосный.
Тонет лето в слезах.
Только лета не жаль.
И — прощай!
Этот месяц такой плодоносный
На объятья,
разлуки,
обеты,
печаль…

Умереть от любви.
На излёте двадцатого века.
Невозможно поверить!
И всё ж от любви умереть,
Так совсем не по-русски
под реквием русского снега,
Чтоб собою пополнить земли охладелую твердь.
Умереть от любви.
В кои веки лишь так умирали.
Умереть от любви —
Так неловко, смешно, не с руки…
Не осилив земной и вселенской великой печали,
От лихой,
старомодной
слепой и греховной тоски.
Кто влюблён, тот поймёт,
как божественны облик и голос.
Только равный поймёт,
как легко навсегда онеметь…

Умереть от любви.
Даже если давно раскололась
И не склеилась жизнь —
всё равно от любви умереть.

В лесной задумчивой глуши
Как часто мы не замечали
Движения самой души,
Дыхания самой печали, —
Когда последнее тепло
Всё так же яростно и слепо,
Пока листвой не замело
Пол-леса,
полдуши,
полнеба…

Метель и ель неотделимы.
Когда посыплются снега,
Так тягостно неодолимы
Опушек сизые стога.
Не в рифме дело — дело в сути:
Когда злодействует метель,
Попробуйте и нарисуйте
Неопушённой эту ель,
Что пригвождённая ночлегом,
Давно желавшая того,
Стоит под жёстким синим снегом,
Метущим с бока одного…

Кто напомнит мне об этом,
Кто расскажет мне о том,
Как ходил я под наветом,
Заходя в родимый дом?
Благо, музыка звучала:
То ли Моцарт, то ли Брамс —
Всех времён одно начало,
Кем-то вложенное в нас.

Сам себе я и напомню,
Сам себе и расскажу,
Как меня, во всём неровню,
Все сводили к типажу.
Благо, музыка звучала:
То ль Бетховен, то ли Бах —
Всех времён одно начало,
Пересилившее прах.

Кто об этом мне напомнит,
Кто о том расскажет мне,
Как отчаянье заполнит
Жизнь в полынной стороне…
Благо, музыка звучала,
То ль Чайковский, то ль Глиэр —
Всех времен одно начало,
Горькой стойкости пример.

На запоздалую траву,
Еще зелёную местами,
Ложится тонкими пластами
Снег, разноцветный наяву
В лучах заката.
И его
Такие радужные блёстки
Тревожат сердце зло и жёстко,
А память — более всего.

В минуты горестной удачи
Сорвутся с губ
Все героические плачи
Армейских труб.
В них над песком Афганистана
Витает прах
Державного, в крови, обмана,
Российский страх.
Идя по собственному следу,
Стратегам в лад,
Они трубят, трубят победу —
Отход, откат…

…И снег срывался ненароком
Из угасающих небес.
И стыл в беспамятстве глубоком
Под февралём осевший лес.
Звезду в падучей жутко било,
Мерцала оловом вода…
Всё это было, было, было!
Не повторится никогда.

Ну вот и прихватило,
Задело за живое —
Не мстительная сила,
А горе горевое…

Я ненавидел эту речь —
Звериное подобье лая…
В канавку б малую залечь,
От воя бомбы замирая.

Я ненавидел злобный слог —
Сквозняк германских придыханий,
И ненависти каталог
Свободен был от нареканий.

И пусть пленителен язык —
Наследье Шиллера и Гейне,
Но яд отвратности проник
Народу в память, в кровь и в гены.

Прошло полвека. Я стою
Перед чеченцем… Боже правый,
Он ненавидит речь мою —
Речь Пушкина и Окуджавы.

Господи, не отпусти!
Не используй не во благо
Боль, которую свести
Может писчая бумага
С помощью карандаша
Тонким росчерком, не боле,
Не пасуя, не спеша,
Сызнова —
всё к той же боли…

В провинциальных городах
Всё от имперского величья:
Соборов убиенных прах,
Привычных лозунгов двуличье,
Столичный привкус у молвы,
Пустые ссоры и раздоры,
Отбитые у татарвы
Необозримые просторы,
Где всё к державной мощи льнёт,
Загул сродни идиотизму.
И по-российски жесткий гнёт,
Какой не снился и царизму.

Когда на пустом полустанке
В сыпучих казахских песках
Судьба обернётся изнанкой, —
А там только холод и страх.

И всё, что звучало — отпело.
И прошлого в сущности нет,
И лишь поезда оголтело
Несутся туда, где рассвет.

Где гордые в скорби верблюды
Торжественно мнут солончак
И зреет: отныне не буду
Теряться в пустых мелочах.

А стану светло и пустынно
Души обнажённость беречь…
И губы в безмолвии стынут,
И лечит неспешная речь…

Изучаю Азию с азов:
Пёстрый бред базара спозаранку,
Луговины затаённый зов,
Аксакала гордую осанку.
Изучаю Азию с азов,
Поднимаюсь с каждой буквой выше.
Только предков беспощадный зов,
Хоть убей, в крови моей не слышен.
По-иному нынче говорю
И другая беспокоит дата.
Но на мир распахнуто смотрю
Узкими глазами азиата.

…И дождь наладил прерванный процесс.
Давным-давно не облетавший лес
Вдруг приумолк и, памяти касаясь,
Весь мокрый, весь нескладный, без чудес,
Почувствовав, что времени в обрез,
Стал облетать, ничуть не удивляясь
Тому, что есть такие времена,
Когда ничья ни правда, ни вина
Иметь не могут ложного значенья.
И если жизнь — то вряд ли так грешна,
И если смерть — то вряд ли так страшна,
Чтоб отвергать угасшее свеченье.

Волненье моря меньше балла.
Ночные бдения цикад
Свобода с лёгкостью связала
В неукоснительный уклад.

Над горным склоном струйка дыма,
Осенних листьев щедрый дождь
Так сплетены нерасторжимо,
Что счастья большего не ждёшь.

И горной речки мягкий лепет,
И речь гортанная вдали
Скульптуру огненную лепят —
Вечерней страждущей земли.

И надо всем необозримо
Плывут такие облака,
Что связь времен нерасторжима
И жизнь сладка,
и смерть легка…

Есть в среднерусской полосе
Та предосенняя тревога,
Когда теряется в росе
Уже пожухлая дорога.
Хотя далёк ещё сентябрь
И пыль на солнце серебрится,
И клён, как малое дитя,
Ещё боится оступиться.
И долог самый краткий миг,
И дух травинки необъятен,
И ты молчишь, поскольку мир
Необъясним, хотя понятен.

В той синеве высокой
Пожить мне довелось,
Где душу лечат соком
Из раненых берез.

Где так просты приметы
Лесного бытия:
Столб радужного света,
Кривая колея.

Настоя запах пряный,
Щемящий от весны,
Подобие тумана
В цветении сосны.

Сквозная ясность просек,
Осиновая медь…
Немыслимо и просто,
Как хлеб, любовь и смерть.

Уже апрель. Уравновесим
Тепло и холод, мысль и страсть,
Чтоб крайность простоты иль спеси
Свою не утвердила власть.

Пока ещё не на излете
Душа, подвластная годам…
Уже апрель на повороте
К неблизким зимним холодам.

Я находил очарованье,
Веков незримые следы
В твоей способности познанья
Пространства, камня и воды.

И было мне отныне внове
Соединять в тебе одной
Такое множество любовей —
Безумство, вечность и покой.

И тих закат,
и краток долгий путь,
А мысль проста и горечь не вселяет,
Когда сосны готическая суть
Себя песчаной почвой заземляет.

…Терпимей были бы твои
Суждения, пожалуй, вдвое,
Когда б единственно любви
Коснулось время роковое.
Стояла смутная пора…
/Она закончится едва ли./
Подростки нашего двора
Себя единых открывали.
Они таинственно, как новь,
В себе —
/чему тут удивляться?/ —
Носили частную любовь
И не желали обобщаться.
Сбивали в стадо их!
Но сбой
В державной назревал сноровке,
Хоть было лихости с лихвой
В поре сплошной нивелировки.
И всё-таки себя сберечь
Сумела действенная сила,
И потому прямая речь
Свое значенье сохранила…

Повадка снега не нова —
Она от сказочности древней,
Чтоб превращались в дерева
Ещё зелёные деревья.
Его манеры так стары,
Его привычка так избита:
С беспечной лёгкостью игры
Преображать приметы быта
В причудливое колдовство,
Сверкать на лицах и поленьях
И выявлять легко родство
В таких неродственных явленьях.

Душа болела… По утрам
Её подстерегали
Осенний гон, разбой и гам,
И сочные детали
Легко вязались с кутерьмой
Листвы. Заиндевело
Свисало облако сумой
И что-то в нём болело.
Вода болела по утрам,
В лёд превращалась тонкий.
Подставлена семи ветрам,
В прозрачной распашонке
Берёзка, девочка, судьба
Склонялась то и дело,
Как беззаветная раба.
Но как она болела!..

И облаков живое чудо,
Та белоснежная гряда —
Пришла неведомо откуда,
Уйдёт неведомо куда…
И всё, что прожито, не гложет…
И с незапамятной поры
Меня по-новому тревожит
Твой дикий берег, Койсары,
Где куст незрелой облепихи
Из века в век не увядал,
Где памяти коснулась тихо
Одушевлённая вода,
Где так тревожно прошуршала
Ночная чайка у лица,
Как будто нет всему начала,
Как будто нет всему конца.

И русла древние излук
Так не случайно не напрасны.
И построенья птиц на юг
Геометрически прекрасны.
И если нищенствует сад,
Листву раздаривая ветру,
То в этом тоже, говорят,
Лишь подчиненье геометру.
Всё — даже музыка сама,
От зарожденья до старенья
Весь мир сводящая с ума,
Впадает в строгость построенья.
И только мысль, пройдя сквозь нас,
/Казалось бы, о чём забота?/
Не подчинится в сотый раз
Математическим расчётам.

Кто знал, что жизнь прошла?
(Пурга давно напела
Хоть был её мотив
о смерти, но другой…)
Лишь побывавший там,
у крайнего предела,
Живёт в полёте птиц,
застигнутых пургой.
Кто знал, что жизнь прошла?
(Душа осиротела
Задолго, отыскав
лазейки в двойниках).
Лишь побывавший там,
у крайнего предела,
Живет в другой душе,
в глубоких тайниках.
Кто знал, что жизнь прошла?
(Любовь спасала смело,
Ведь было не впервой
ей, искренней любви!..)
Лишь побывавший там,
у крайнего предела,
Воскреснет из густой,
потерянной крови…
Воскреснет на густой,
потерянной крови…

Ещё не выплаканы слезы
Застывших полдней у оград,
Ещё под первые морозы,
Не чувствуя дыханья прозы,
Стихи беспечные парят.

Ещё асфальтом пахнут грозы
И праздничен скамеек ряд.
Ещё под первые морозы
Неспешных облаков обозы
В рассветном пламени горят.

Ещё планируют стрекозы
На опаёенный сонный сад.
Ещё под первые морозы
Тебя уносят паровозы —
Легко.
В бессмертие.
Назад…

Л. Григорьяну

Прощаюсь с облаком. Оно
Неосязаемо и зыбко —
Полупечаль, полуулыбка,
Забытая давным-давно.

Прощаюсь с облаком. Одним
Движением руки прощаюсь.
В белым-былое возвращаюсь
У горизонта вместе с ним.

Не суждено, не суждено
Ему навеки раствориться.
Прощаюсь с облаком. Оно
Так не торопится проститься.

Ещё, наверное, не время
Вернуться к Богу.
Ещё не в тягость это бремя —
Искать дорогу.

Хотя приспичило прибраться,
Связуя в узел,
Превратности любви и братства —
Земные узы.

Ещё, наверное, не поздно,
Уже не рано
Прощать врагам былые козни,
Врачуя раны.

Уже пора, как видно, к сроку
Сложив потери,
Придти к последнему порогу,
К последней двери.

А впрочем, праздная докука —
Почти капризно
Ловить, оглохнув, эхо звука,
Что звался жизнью.