ЧАСТЬ ВТОРАЯ

1. 19 июля 2026 года (утро — 19−33)

.

.

Сергей Савельев (Челябинск)

Перед финалом спалось плохо. Как не волноваться? Конечно, Россия на мондиале смотрелась отменно. Ладный, красивый механизм, в центре которого сновала поршнем золотая четверка — трио Васкесов + Костя Птицын.

Пусть ни один из них не мог претендовать на золотой мяч лучшего игрока планеты. Но в первую сотню футболистов мира все они входили определенно. А главное — вручайся приз за лучшую футбольную связку, они стали бы главными претендентами. По сыгранности равных им в современной футбольной элите, пожалуй, нет. Да и в прошлых временах поискать надо. Тот случай, когда целое весит куда больше, чем простая сумма его частей, также очень увесистых.

Но ведь не Васкесами одними. А Геворкян с Самойловым? Или Тарасов. А Ухов?! Какой красавец, тьфу-тьфу, у нас на воротах. Такой сборной у нас не было никогда — ни у России, ни в СССР. Под стать сборной был сейчас и мой аленький. Лепестки полны сочным цветом, и сам он, переливаясь всеми красками, казался мне в эти дни радужной каруселью.

Но все равно я чувствовал неуверенность. Сердцевина аленького в последних матчах смотрелась лучше, однако оставалась капризной. И если результат сборной зависел от моего цветка, то побеждали мы почти исключительно за счет лепестков. Работай сердцевина на полную силу, счет во всех шести матчах был бы совсем иным. В этом я не сомневался. А еще приходила на ум игра немцев. Не припомню у них такой сильной сборной.

Понятно, что в таких думках заснуть не просто. В левой грудине пылало. Но заниматься цветком в эти ночные часы или просто беспокоить его своим назойливым вниманием, было неправильно. Я знал это и потому ограничился персеном. Две таблетки, а когда не помогло — еще две. Да и эта ударная доза осилила тревогу только под утро. Вот и очнулся в полдень. Теперь надо было дотерпеть до вечера. Лучшее, что можно сделать — уйти на несколько часов из дома. Так я и поступил. За десять лет способ утилизации мучительного предматчевого интервала была отработана до мелочей. В запасе имелось с полдюжины маршрутов вполне трудоемких, чтобы крепко уходиться и уже ни о чем не думать…

Трансляция начиналась в семь вечера и к пяти я уже был дома. Обычно к работе с аленьким я приступал за час до начала игры. Перед самыми ответственными встречами — за полтора часа. Но со стадии полуфинала, мне казалось, что и этого мало. Чистая психология — даже часа вполне хватало, чтобы промять лепестки до последних уголков, подтянув яркость и глянец к возможному пределу. Но я все равно увеличивал время разминки вдвое…

К семи часам лепестки сочились тяжелым цветом. Ожила и сердцевина, хотя изменчивая ее подвижность, все равно не давала чувства полной надежности. Я сделал всё, что было в моих силах и должен теперь был оставить аленький в покое, присоединившись к десяткам миллионов россиян, уже застывших перед экранами от Калининграда до Камчатки.

Напоследок коснулся лепестков. Сдвоенная виртуальность цветка и тронувших его пальцев, не помешали мне ощутить горячий, упругий шелк.

— Всё получится, — пощекотал я сердцевину. — Ты сможешь…

Сел на диван, включил телевизор и стал просто болельщиком, а цветок обратился в мое сердце, словно ремешком, стянутое волнением. Стоило арбитру свистнуть на матч, как этот ремешок сделался стальным обручем. Однако значения это уже не имело. Как и всё, что было в мире за пределами зеленого прямоугольника…

Немцы оставались собой — уверенной, ровной силой растеклись по всему полю, заполнили его, повсюду наводя свой порядок. В эти первые минуты они были везде. Хозяйски держали мяч, тасуя его по флангам и запуская в нашу штрафную, примеряясь к ее защитным рубежам. Методично зарабатывали стандарты, подтягивая к российским воротам ударные кулаки.

Смотреть на всё это было просто больно. Но стало бы совсем невыносимо, если б в центре поля этот беспощадный механизм доминирования не сталкивался с испанским ромбом России. Здесь раз за разом широкое полотно немецкой силы мгновенно вспарывалось встречными ударами и панически откатывалось к своим воротам, пытаясь сдержать казачьи прорывы Павла, Сергея и Кости.

Эти рапирные выпады, занимая минимум времени, уверенно сводили матч к равновесию. По ударом в створ и полуопасным моментам (опасных не было) счет был равный. Вплоть до семнадцатой минуты, когда очередной (третий или четвертый на моей футбольной памяти) Мюллер немецкой сборной, обведя на фланге двоих, сместился к центру, но вместо очевидной передачи Пройссу, залепил мяч нам в девятку.

Ухов в длинном прыжке достал это ядро, а Иван Васкес ударом через себя, вынес мяч в центр, прямо на грудь Птицыну. Вместе с Павлом их было двое против троих немцев.

Техника у Кости, загляденье. Прошел Риделя, словно того и не было. Полетел к воротам. Когда быстроногий немец снова нагнал его, убрал мяч под себя и тут же переправил его на ход Павлу. На Васкесе висело два защитника. Но там где все остальные форварды мира предпочтут упасть, заработав законный штрафной, Павел будет бежать. Даже когда защитники перейдут на чистое регби. Подкатом сзади или борцовским захватом его не остановить, нужно что-то серьезней, например, пистолет…

Так втроем они и вкатились в штрафную. Теперь рубить Павла было поздно. Немцы, висевшие на нем, решили — пусть бьет. Все лучше, чем пенальти. Верный выбор. Только не в этот раз. Если нужна была совершенная девятка, то вот она.

Один — ноль. Семнадцатая минута.

Смотреть стало полегче. Мощь немецкого наката закономерно пошла вверх. Но и страх перед сновавшим в центре боевым разъездом Павла и Кости заметно вырос. Троих стражей для его перехвата могло не хватить — это немцы усвоили с одного раза. И защита их оставалась теперь сзади в полном составе. А шестерым, отряженным вперед, продавить нашу оборону было совсем не просто. К середине тайма игра совсем выровнялась.

Дважды бил Пройсс. Второй раз, так совсем неплохо. И Денис сделал сэйв. Отменный, но из таких, что и должен делать любой классный вратарь. Потом с фланга прорвался Чаглар (техничный хавбек из немецких курдов). Прошел в центр, ударил, но выше ворот. Отменный штрафной исполнил Мюллер. Мяч чиркнул по внешнему краю стойки. Впрочем, огромные перчатки Ухова были уже в нужном месте.

Наши ответили парой техничных налетов Васкесов и одной затяжной атакой чуть не всем составом сборной. Главное, всё успокоилось. Игра перешла в то взвешенное состояние, когда команды по очереди проходят до чужих ворот, по пути демонстрируя разные футбольные красоты, но в итоге защита оказывается совершенней нападения.

Было б так до конца тайма, а лучше и всей игры…

Но мяч круглый. Прорасти голом может любой удар, любое ловкое касанье в штрафной. О’Нгаба — двухметровый немецкий негр сделал такое на 38-й минуте. На седьмом угловом у наших ворот выпрыгнул в небо и оттуда завернул мяч в угол. Шансов у Дениса не было.

Один — один.

И после этого пошло на встречных. Живое валидольное действо, качели. Болтанка такая — не успеваешь следить. Получит команда по своим воротам и сразу в атаку, подкатится к чужой штрафной, ответит ударом и назад в оборону. Время вратарей. Блистали оба. Но смотреть такую игру с дивана стало совсем невозможно. Конец тайма я провел около балконной двери, боком к телевизору, по голубиному скашивая в него взглядом. Так мне было легче. Хотелось только одного — свистка на перерыв и передышки. И арбитр, наконец, свистнул.

В перерыве решил взглянуть на цветок. Занятие бессмысленное, но безопасное. Повредить аленькому своим вниманием я сейчас не мог.

Он был такой же, как и перед началом матча. Горячие лепестки переполнены цветом. Середина оставалась непонятной. Как будто пластичная (скажем — четверка с минусом), но без всякой гарантии, что в итоге не выйдет двойка…

Начало второго тайма немцы исполнили под копирку — сетка игроков растянутая по всему полю. Летучие фланги, далекие набросы в штрафную, где навстречу мячу разом вырастало несколько немецких макушек. Ухов был загружен по полной, хотя предельных чудес от него пока не требовалось.

А минут через пять стали подавливать и наши. Дважды красивым слаломом проходил по краю Геворкян, били в створ Павел и Костя. А потом со штрафного в самый угол вставил Сергей Васкес. И Веберу пришлось выложиться, доставая мяч.

Две футбольных машины работали ровно, сильно, как и положено отличным машинам, творившим одну красивую игру. А на 54-й минуте вышло уже сверхкрасиво. Мяч, запущенный беком из центра поля в штрафную, не опускаясь на землю, совершил стремительный зигзаг, от одного форварда к другому, с одной головы на вторую, чтобы затем прошить девятку.

Запредельно красиво. И это сделали немцы.

Один — два.

Уже в тот момент, когда наши разводили с центра, я знал, что мы сейчас помчимся вперед. Но нас скоро опрокинут и прижмут к своим воротам. Очевидное совершенство второго гола поведет за собой немецкую сборную как вскинутый над полем штандарт. Так и случилось. После двух-трех наших наскоков, немцы пошли вперед словно римский легион, в следующие минуты побеждая нас на каждом метре газона, в каждом стыке. Я встал с дивана, и уже было вышел на балкон, но, как и в конце первого тайма, замер у двери, следя за игрой…

Вот за что можно любить нынешнюю российскую сборную, так за уменье гнуться до земли, не ломаясь. Мяч, беспрепятственно доставленный к нашей штрафной, не знал, что ему делать дальше. Набравший полную силу немецкий каток, захватив почти все поле, не получил ничего кроме его зеленой травы.

А потом наши стали распрямляться. И я вернулся на диван. До самых немецких ворот слетал в одиночку Павел; с угла штрафной ударил Самойлов. Мучили немцев с левого края Геворкян с Птицыным. И вот уже мы сидели на плечах немцев, стянувшихся за исключением Пройсса к своим воротом.

Здесь всё и случилось. Перехват, когда длинная нога, севшего на шпагат немецкого хава, оборвала передачу. Мелочь, игровой эпизод. Но отскок-рикошет вышел точно на ход лучшему форварду. Проскользнув мимо Тарасова, Пройсс понесся к воротам. Впереди только газон. Сбоку, метрах в десяти стартовал Иван Васкес, возвращавшийся из затяжного рейда. Шансов догнать немца на усталых ногах у него не было. Как и у отставшего на несколько метров Тарасова. И все же ко штрафной они почти его достали. Чувствуя это, Пройсс не сближаясь с вышедшим Уховым, ударил. Бутса ковырнула траву и вышло коряво. Но корявость эта была из пренеприятных для вратаря — длинными низкими прыжками мяч поскакал в ворота, под рукой Ухова уйдя в сетку.

60-я минута…

Я вышел на балкон. У нас оставалось еще тридцать минут времени, а у немцев было два мяча в запасе. Внутри горело, ныло, трепетало. Сердце ли, цветок — разницы не было, только горячая, пульсирующая боль. Дверь оставил открытой, чтобы слышать, что происходит на поле. Достал сигареты и начал курить.

На середине третьей голос комментатора ёкнул, ушел разом в плачущий регистр, и я уже был перед телевизором. На повторе, показанном с четырех ракурсов, так и нельзя было разобрать — есть нарушение или нет. Выбор был за судьёй. А он не сомневался — пенальти. То, что наши облепили его, ничего уже изменить не могло. Разве что закончиться еще одной желтой. И Тарасов ее получил.

Мюллер, по-хозяйски обхватив мяч, уже протрусил к белой точке. Бережно водрузил сверху, словно торт на праздничный стол. Камера выхватила крупным планом его жилистые, хищные руки. И видя их, я знал — пощады не будет.

Выскочил на балкон, закрыл дверь. Но траурный голос диктора сочился, кажется, из всех окон дома. Спасения не было. Но не смотреть же, не слушать, как немцы будут методично добивать наших эти последние двадцать минут?!

Ключи, мобильник, наушники — ничего иного в ближайший час мне потребоваться не могло. Щелкнул пультом. Схлопываясь, экран успел показать, Мюллера поправлявшего мяч на точке удара…

Первые несколько кварталов я двигался по прямой, на автомате, и только на Пушкинской, подумал, что надо определиться с маршрутом и осмотревшись, двинулся к реке.

«А разве, серебро — не награда?! Сказал бы тебе кто десять лет назад, что Россия в финале мира, а ты будешь страдать, что мы только вторые…»

Этот довод должны были сегодня привести себе миллионы людей. Но пока они все оставались у экранов и набережная (наверное, все набережные страны) была абсолютно пустой. Только пара детских стаек, крутилось около качелей.

Вот и славно. Я смотрел на воду, Джо Дассена в наушниках сменял ранний «Аквариум», за Высоцким сразу текла АВВА; потом пошли песни, под которые я просыпался в свои детские 60-е.

Что ж — после европейского серебра, тот же металл на мондиале. Нам есть чем гордиться…

.

Желтый лепесток (Иван Васкес)

Я выглянул в окно, к центральному входу как раз, причаливал автобус. Значит пора. Собрались у Паши с Сергеем — им в этот раз достался номер побольше. Встали в круг, руки на плечи, сдвинули головы, чтобы соприкоснулись виски, закрыли глаза…

Когда минуту или две стоишь вот так, кажется, прорастаешь друг в друга. И мы уже не четыре разных человека, а единое существо. Потом, когда расцепимся, эта внутренняя связка сохранится. И мне кажется, что это не просто психология. Мы стали так делать еще в Челябинске. А когда попали в Испанию, сделали ее своим обычаем. Ну, это понятно. Четверо пацанов в чужой стране. Зябковато было первые годы. И мы каждое утро начинали с этой «стойки». Первым ее так Павел назвал. Только находили для нее место поукромней.

До сих пор ни один человек не знает об этом ритуале. А вот результат всем виден. Может быть он даже шире нашей квадро-связки, как иногда нас называют. Я здесь уже обо всей сборной. Хорошая команда, она ведь, как сеть — потянешь за один узелок, остальные разом задвигаются, потому что они единое целое. Я это с нашей дворовой площадки в Челябинске усвоил. Команд много, все разные. Есть, где один — два солиста. Схватил пацан мяч, потащил к чужим воротам. Остальные просто стоят, смотрят, что дальше будет. И понятно, от самоеда паса все равно не дождешься.

А другая команда, вкруговую повязана, каждый с каждым. Такой вот команды-сетки у нашей сборной на моей памяти не было. Мы же футбол смотреть с Евро-2008 начали, когда наши голландцев сделали и бронзу взяли. Так что много составов перевидать успели, прежде чем сами в сборную попали… Теперь вот у нас такая сетка есть. Я не о нас-хороших. Типа Васкесы появились, и вот она крутая сборная. Просто мы вчетвером уже почти двадцать лет так играем. В Челябинске, в Мадриде, без разницы. А четверо — считай полкоманды. Если есть такая сердцевина, все остальные к ней пристроятся. Для любого профессионала, это не вопрос. Дальше десяток другой матчей на обкатку и вот тебе команда-паутина. Где ее ни тронь, она вся в движенье…

В коридоре смех, разговоры. Это ребята из других номеров идут на посадку. Мы расцепляемся.

— Монета? —  Сергей смотрит на Павла.

— На месте…

Другая наша традиция. Тоже из Челябинска. Появилась, когда Паша нашел на антресолях старый отцовский чемодан. Отец из семьи ушел уже давно, а вещи его все продолжали находиться. Чемодан был забит ношенной обувью. Но в его внутреннем матерчатом кармане лежала испанская монетка. Одна песета 1937-го года. Выходит, выпущена она была прямо во время Гражданской войны. На одной стороне единичка и виноградная гроздь с ажурным листом, на обороте — женский профиль. Потом Сергей узнал у нумизматов, что такие монеты печатали республиканцы.

Не помню, кто первый — Паша или Серый, придумал, что это монета удачи. Каждый из них теперь утверждает, что это он. Но какая разница? Главное, с тех пор перед каждым матчем один из нас крепит ее пластырем к голени под гетру. Сегодня была очередь Павла.

На мой взгляд, это уже полная условность. Не замечал, чтобы монетка позволяла кому-то из нас показать свою лучшую игру. Но вот Сергей считает иначе. И главное — это традиция.

Остался последний наш предматчевый обычай.

Расселись. Стулья, кресла, диван — без разницы. Главное всем сесть. Замерли. Сейчас Сергей, как старший, про себя считает до двенадцати, а мы все думаем, кто о чём и ждём его отмашки.

— Поехали… — Сергей уже на ногах.

Мы тоже. Я вставляю наушники, закидываю рюкзачок, подхватываю сумку. Впереди только музыка. Музыка, перетекающая в футбол. Для меня именно так и есть. Даже когда мы уже идем по подземному коридору на поле, когда оказываемся перед десятками тысяч людей на дне живого кратера, музыка в моей голове продолжается. Как правило, это песня, звучавшая в тот момент, когда я вытаскивал наушники в раздевалке. В этот раз — я вышел на стадион под «Forever and Ever» Демиса Руссоса. Пока судейская бригада и капитаны возились, распределяя между командами мяч и стороны поля, Руссос чуть приглушил свой голос. Окончательно он выключится в голове только когда судья даст свисток на матч.

Свистнул…

Немцы должны были давить нас по всему полю. Мы просмотрели и разобрали все их матчи на этом мондиале и знали — другого не будет. Они захватят большую часть поляны, повсюду наведут свой порядок. И начнут чередовать фланговые проходы с навесами на сдвоенный центр — Пройсса и Мюллера, двух главных своих голеодоров.

Эти двое и были главной целью для нас с Валей Тарасовым. Я должен был нейтрализовать Пройсса, Валёк — Мюллера. Но это в теории, а на практике надо было работать по ситуации. И мы с Тарасовым провели две спецтренировки, отрабатывая работу против будущих подопечных. Классные, они, конечно ребята, но не знаю как Вальку, а мне с немцами почти всегда легче работать.

Что не говори, а дриблинг у южных парней будет круче. Чисто остановить аргентинца или итальянца очень сложно, иногда невозможно. С немцами в этом плане полегче. Хотя они возьмут другим. И это мы тоже хорошо знали. Если немцев несколько и они на скорости, дриблинг уже не так важен. Они пройдут сквозь тебя без всякой обводки — два паса и ты сзади. Что они и показывали во всех матчах мондиаля, забивая по три-четыре матча за игру.

Поэтому тренерская установка была дана на защиту, игру вторым номером. И хотя на поле мы вышли со своей обычной расстановкой 4 — 2 — 3 — 1 по факту начали играть в 6 — 2 — 1 — 1. Если же учесть, что даже Серегу с Ашотом, тренеры обязали оттягиваться к штрафной, нас в защите оказывалось семь или восемь, а впереди маячили только Павел с Костей.

Но это нормально. Главное, было оставить немцев без быстрого гола. На этом мондиале пять из шести побед они оформили в первые двадцать минут. Так что тяжелое начало нам было обеспечено. Но уже минуте к седьмой, я понял — сегодня блицкрига у немцев не выйдет. С наскоку они нас не пробьют.

Я ведь прямо перед вратарем — впереди всё поле: игроки, распасовка как на ладони. А в какой-то момент помимо этого начинаешь видеть еще что-то. Команды уже как бы две цветные силы, проникающие друг в друга, создающие по всему полю мгновенные смеси, словно их взбил невидимый миксер. Вот по соотношению красок в этих микстах сразу вычисляется кто на поле главный. В нашем матче хозяина не было, я это видел. Немцы чаще владели мячом, выигрывали эпизоды, но далеко от нашей штрафной. Чем ближе к Ухову, тем сложней им становилось. Да, мы играли от защиты. И часто гасили немцев количеством. Зато если, что закипало в центре поля, им самим приходилось туго. Особенно когда к Паше с Костей, успевал подтянуться Сергей. А если еще и Ашот.

В общем, подарили немцам пространство — пользуйтесь. А в остальном, извините…

Если видеть команды в форме цветных сил я начинаю почти с первой минуты матча, то вот это чувство появляется позже. Чтобы оно возникло, мне надо слегка подустать. Несколько ходок к чужой штрафной, стыков, беговых спаррингов. И с первым хорошим потом оно появляется. Не знаю, как его назвать. Что-то вроде предвиденья, но на самом-самом коротке — на одну микросекунду вперед. За эту самую микродолю до события, ты уже знаешь, куда пойдет передача, где приземлится верховой. Если это есть у форварда — говорят голевое чутье. Но я защитник. Спрашивал у своих партнеров в «Атлетико», и в сборной у ребят спрашивал — все пожимают плечами. Играют по факту. Я, конечно, тоже. Но с поправкой на это чувство.

Скажем, мяч идёт от меня слева, я же на автомате сдвигаюсь не прямо к нему, а на метр вперёд и вправо потому, что именно там мы с ним встретимся через миллисекунду. И встречаемся!

Именно так вышло на семнадцатой. Мюллер обманным движеньем убрал Самойлова и Штыренко, сдвинулся в центр, залепил. Все на поле — и наши, и немцы — замерли. А я сам собой оказался у левой стойки, куда после сейва Дениса свалился мяч. Оставалось вынести его через себя. Вышло в полную силу, чуть не до центра поля. А дальше Паша и Костя выгрызли свое. Красавцы оба.

Один — ноль.

Стало полегче. Для меня наступил тот период, когда растворяешься в игре, становишься ее частью, забывая даже о времени. И все было так до того момента, когда Чаглар с углового закрутил мяч в центр нашей штрафной. Выставив спину Пройссу и придерживая его за локоть, наблюдая за еще далеким мячом, я понял — всё бессмысленно. Он придет в ту точку, куда не дотянется ни один из наших. Даже Денис с его ручищами уже без шансов. В этой точке будет только висок О’Нгабы. А вот как у него получится…

У него получилось.

Тайм доиграли на эмоциях. И мы, и немцы, но разошлись миром. Перерыв.

Что втирают нам в раздевалке тренера я, конечно, слышу. Но как бы через стекло. Для меня главное — одеть сухую майку и посидеть с закрытыми глазами. И в этот раз я сидел и думал, что через несколько минут всё опять повторится. Немцы пойдут вперед, захватят всё поле. Но будут вязнуть у нашей штрафной, а Паша с Костей продолжат караулить свой шанс в центре поля. На всё это уйдет минут пять — десять. И если в это время немцы не забьют, германский поршень начнет сбоить и тогда пойдет игра на равных. А здесь уже кому повезет или у кого больше физики. Но наши шансы не меньше немецких…

Всё почти так и было. Немцы давили нас по центру, мяли с флангов. И уже стали слабеть, когда случился этот шедевр. Верховой из глубины, две макушки и девятка. После матча будет разбор полетов. Станут спорить, кто из наших и в каком месте дал маху. Хотя мне кажется, что когда случаются такие голы смешно и бессмысленно искать виноватых…

Тяжелей после пропущенного мяча в защите не стало. Делали, все что нужно и стали все чаще отлучаться вперед потому, что главное теперь происходило у ворот Вебера. Надо было забивать.

А потом случился перехват. Чтобы прервать пас немец пролетел метра три. Мяч от его бутсы мог отскочить куда угодно, но выбрал Пройсса. И даже не в ноги ему, а сразу на ход. Повторяй хоть сто раз, не выйдет. Удача мастила немцам по полной.

Тарасов отстал, у Валька со стартовой вообще проблема. А я двигался назад от чужой штрафной. Сил почти на нуле. Единственное, что сумел, сблизиться с Пройссом до метра. Бразилец, да любой другой латинос, убрал бы мяч под себя и меня унесло бы вперед. Но Пройсс — парень немецкий, простой. Он ударил, просто пырнул мяч. Сорвал удар, почти сорвал. Мяч пошел длинными скачками. Неудобно для вратаря, но все же несильно. Денис уже выкатывался навстречу. Это был его мяч, сейв средней тяжести. Но мяч нырнул под руку…

Нокдаун. В футболе он другой, чем в боксе. Общее только то, что спортивное действие продолжается. А также то, что тебе нужно время, чтобы полностью аклиматься от пропущенного удара. Пока оно не прошло, ты немного Буратино, деревянный парень, работающий на автомате. И в этом временном интервале главное, не пропустить еще.

Мы устояли. И снова пошли вперед. Шансов отыграться с «один — три» у нас было немного, однако полчаса для футбола, это… В общем надежда оставалась.

Зачем Самойлов в самом углу штрафной делал подкат уже почти вылетевшему за поле Риделю, я не знаю. Но когда судья, выкинув вперед руку, помчался к середине штрафной, наверное все смотревшие матч поняли — кончено…

Стадион кипел от немецких флагов. Выходя на поле перед матчем, я подумал, что немцев на трибунах больше чем наших раза в три. Сейчас бы сказал — в десять или двадцать.

Мюллер уже ставил мяч на отметку.

— Es el final, - сказал Сергей.

— S?, el final, - согласился Павел.

Когда на поле совсем тяжело, мы переходим на испанский. На автомате получается.

— Vamos a ver… - сказал я.

Хотя смотреть было нечего. Есть матчи, когда попадаешь под каток. Тебя просто размазывают по полю. А бывает и по-иному. Ты играешь в полную силу и совсем не хуже соперника. Но вдруг начинаешь неудержимо влетать. Просто наступает момент, когда от тебя на поле, кажется, уже ничего не зависит. Ты можешь играть гениально, выигрывать все стыки и верховые. И те, кто рядом тоже будут на высоте. Но мяч все равно прилетит в твою сетку. Команда будет выпрыгивать из кожи. Но в этот раз по любому всё закончится разгромом.

Мне всего двадцать два, молодой. Но за спиной уже пять сезонов в испанской «вышке» плюс еврокубки, плюс сборная. Я знаю, о чем говорю. Таких матчей мало. За эти пять лет набралось не больше десятка. Как же обидно, что финал именно из них…

.

Синий лепесток (Антон Лапин)

Люблю приходить на матч заранее. Чтобы не толкаться на входе. И было время посидеть на своем месте, наблюдая, как наполняется стадион. А сегодня пришел и совсем рано. Финал.

Место досталось — супер. Прямо за воротами. Прямей не бывает. Спасибо хозгруппе. Достать удобные для работы билеты — это их задача. И как понимаю, решать ее бывает совсем нелегко. А между тем, в последние годы от них приходит только лучшее — бей прямой наводкой…

Даже не знаю, как им это удается. Впрочем, чего тут знать? Понятно, что дядя Петя. Появился правильный человек, и всё разом стало делаться на пять с плюсом. Гостиницы, авиабилеты, билеты на матчи. Всё как надо, спасибо ему!

Еще бы — тридцать лет проректором по хозчасти в крупном московском вузе. А если посчитать, сколько всего в завхозах, так и полвека наберется. Силища. Всё умеет! Вопрос только, как такой человек у нас оказался? Зачем ему всё это надо?

Любовь к российскому футболу, другого ответа не найдешь. От нас Петру Семеновичу не нужно ничего. Всё у него есть. Только в другом месте, и не в одном. Если же мне кто говорит, что на дяде Пете печати ставить негде, так ведь тонкой голубой жилки его души это не отменяет. Всё на свете прошел человек, на всех ветрах зачерствел, а в любви к нашему футболу остался вечным подростком.

Таких возрастных у нас в СиФПО с десяток, наверное. Большинство, конечно, молодняк. Добровольцы последних лет, когда волна слухов о нас прошла по всем фанатским группам страны. Из тех, кто был на том первом съезде осталось, может, человек пятнадцать-двадцать, не больше. Но состав наш по-прежнему почти мужской, если не считать нескольких сподвижниц. Да и те, кажется, с нами, потому что много парней. И, как правило, неженатых. Женатые у нас вообще плохо держатся. Сколько раз замечал, годами работает человек, а женится и с концами. Я — исключение…

Стадион уже набился под завязку, хотя до начала действия еще оставалось полчаса. Через поле от меня за другими воротами сейчас сидели Виктор с Олегом — давила и нянька. Хорошая связка. Уже два года вместе. А до этого в паре с Виктором был Володя Круглов, из Самары. У него была кличка Вокруг, с ударением на первую гласную. Классный нянька, может быть, лучший в СиФПО.

Это было после Евро-24. Наши взяли серебро и были в шаге от чемпионства. Отличный результат. И мы были к нему причастны. На праздничном корпоративе все тостующие об этом, так или иначе, говорили. Сказал и Круглов, когда дошла его очередь.

— Хорошо, — сказал он, — есть сборные, которые, судя по всему, пользуются этими методами широко. И против них надо применять аналогичное оружие. Но ведь многие другие, а может большинство ничего подобного не делает. Они просто играют в футбол. И выходит, что мы, мешая им, просто негодяи. А игра из-за нашего вмешательства перестает быть игрой, превращаясь в обычное кидалово…

Это была бомба. Как мы тогда спорили! Сотрудники ресторана, думаю, не раз порывались вызывать полицию. Несколько десятков молодых мужиков заказавших вечер, посередине банкета вдруг бросают есть и начинают драть горло, так что кажется — дело к большой драке.

Конечно, никакой драки не было. Но корпоратив был испорчен. Да и разрешить конфликт не получилось. Он разошелся по всей организации как эпидемия. В конце концов, пришлось собирать внеочередной съезд. И хотя Круглова подержало всего несколько человек, проблему он зацепил точно. В той или иной форме многие из нас думали, насколько наша работа порядочна и вписывается в нормы настоящего честного спорта?

Итог спору, как и положено руководителю, подвел на съезде Кирилл.

— Все верно, — сказал он. - Сборных, чьи фанаты активно развивают психотронные техники, в мире не так много. Но их становится все больше. И нет сомнений, что среди команд высшего уровня уже все обзавелись или прямо сейчас, в самые последние годы, обзаводятся подобным сопровождением.

В этом месте Круглов хотел было возразить, но Кирилл повысив голос, не дал ему это сделать.

— Стало быть, наша деятельность — всего лишь один из элементов футбольного соперничества, наряду с фармакологией, спортивными методиками и многим другим, что складываясь воедино, обеспечивает победу футбольной команды. Если какая-то сборная не развивает один из этих компонентов, то это ее проблема, а скорей всего — ее беда. Если мы действительно хотим быть не простыми статистами в этом глобальном действии под названием мировой футбол, то выбора у нас нет. Мы должны, нет — вынуждены развивать свою компоненту, чтобы быть на уровне лучших…

Вокруга сказанное не убедило. И он ушел из СиФПО. Что ж, это его выбор. Может быть, Кирилл несколько преувеличивал широту распространения подобных практик, но и это, только на два-три года. Если брать мировых грандов, то организованные группы фанатов, занятые психологическим воздействием, а значит наши полные аналоги, уже определенно есть у немцев и англичан, с большой вероятностью у голландцев и французов. Но появились очевидные признаки того, что взялись за ум и южане от Италии до Чили. Так что остаться белыми и пушистыми ни у кого не выйдет, если конечно не хочешь быть лузером…

Огромный человеческий кратер разом задышал, зашевелился. Даже не глядя на поле я знал — появились команды. Осталось перетерпеть торжественно-праздничный ритуал. Скоро начнется работа. Быть может самая главная трудовая смена в моей жизни.

Я всегда работаю один, без напарников. Потому что давила и нянька в одном наборе, то и другое разом. Точнее — по очереди. В первом тайме я один, во втором — другой. Но главная сложность не в том, что время предельной нагрузки много дольше. Самое трудное, полностью переключиться на обратный режим в перерыве.

Особенно сложно переходить от давления к поддержке. После того, как почти час кошмарил кого-то, ободряющие усилия выходят как-то фальшиво. В последние годы я вроде бы нащупал надежный способ перехода, но всё равно начинать матч с поддержки нашего вратаря мне нравится куда больше. И когда Денис от центра поля потрусил в мою сторону, я вздохнул с облегчением. Приятно, когда с самого начала немного фартит…

Ухов вратарь на голову очень прочный. Тридцать пять матчей за сборную. И не припомню ни одного гола из-за нервов. Все что он за это время пропустил — железные банки, когда у вратаря нет шансов, разве что футбольный бог смилостивится и подарит ему возможность сделать чудо. И такие чудеса Денис иногда показывал. Особенно на ленточке. Здесь, на мой взгляд, он сейчас лучший в мире. Да и на выходах совсем неплох. В общем, надежный вратарь.

Если честно — дополнительным усилием поддерживать его спокойствие мне иногда кажется излишеством. На самом деле психологическая устойчивость лишней не бывает. Но учитывая общую проблемность нашей защиты, ограничиваться работой с одним вратарем было бы ошибкой. Так что моя задача — поддержка всей задней линии. Если Денис предельно надежен, я переношу внимание на наших беков.

Предположим у Ивана Васкеса с уверенностью всё в порядке. Но он такой — один, всем остальным поддержка определенно нужна. Особенно когда противник силен и начинает серьезно поддавливать. Вот тогда, возможны рецидивы наших былых медвежьих недугов. Кое-кто по нервозности вдруг разом теряет способность пасовать вперед, проигрывает подряд полдюжины стыков или почти без всякой нужды сносит чужого форварда у самой штрафной, а то и внутри нее.

Это я о наших крайних беках, не в обиду им. Нормальные ребята, но когда чувствуют, что противник сильней, начинают «робеть». Тогда их внутренняя паника видна невооруженным глазом. Они едва не лучатся страхом. Понятно, что в такие моменты я бросаю Дениса и полностью перехожу на работу с защитой. Хотя для этого есть специальные глазуны, размещенные в боковых секторах.

Здесь разом всплывает еще одна большая тема — не мешает ли делу подобное наложение усилий. По мнению Мадьяра, интерференция психологических волн в голове игрока, уничтожает весь положительный эффект воздействия от каждой из них в отдельности. Вместе проникающей извне спокойной силы, возникает психологическая болтанка, которая окончательно сбивает футболиста с толку.

Однако у нас в СиФПО, с тех пор как во главе профессиональный физик, с такими спорами всё просто. От пустых словопрений сразу к практике. Серия опытов предположения Гены Мадьяра не подтвердила. Впрочем, ощутимого положительного эффекта тоже выявлено не было. Сила психологического воздействия скорее определилась сильнейшим из задействованных глазунов.

В общем, я получил право действовать во время матча по своему усмотрению, «сообразуясь с конкретными обстоятельствами», как определил широту моих маневров между игроками сборной Кирилл.

Мадьяру, наверное, лучшему из наших нынешних нянек, пришлось с этим смириться. Впрочем, мы с ним уже больше года, как договорились о разделении зоны ответственности. Он брал на себя одного из центральных защитников и одного из крайних, а я, если находил возможным отвлечься от Дениса, концентрировался на другой паре.

…Ну, наконец-то игра. А то замучился уже отвлекать себя разными мыслями.

Все пошло, как я и ожидал. Немцы давили, но Денис лучился уверенностью. И уже через несколько минут я решился переместить взгляд с его затылка на левый край, где в поте лица трудился Степан Штыренко. А иногда прикладывался к Тарасову в центре и Самойлову, нашему правому беку.

С защитниками, да и вообще с полевыми игроками, работать сложней. Вратарь, считай, стоит на месте. Сфокусировался на затылке и работай. А за полевым игроком надо все время бегать. Пускай не ногами, а взглядом, все равно устаешь препорядочно. Ведь не просто смотришь, куда он там побежал, а несешься следом за ним со своим посылом. И чтобы этот мессидж раскрылся, сработал, надо поймать игрока в свой прицел, успеть сконцентрироваться и выложиться по полной.

С беками легче работать, когда команда в атаке. Тогда защита выдвигается к центру поля. И хотя игроки теперь от тебя, сидящего за воротами, довольно далеко, зато перешли на шаг или легкую трусцу. Прицелиться и попасть в них свои посылом становится легче. Однако сегодня таких передышек было мало. Первые двадцать минут я неотрывно курсировал взглядом от Дениса к Тарасову и Штыренко с Самойловым, ободряя всех, что называется, на ходу.

И потому не увидел, как забивал гол Павел. Пришлось ограничиться повтором на экране развернутом над трибуной. Даже обидно стало. Едешь за тридевять земель, приходишь на матч. На какой матч! А смотреть некогда. Пашешь, как крестьянский конь…

После забитого гола уверенности у сборной прибыло. Всё, как и положено. И мне в работе полегчало. Только угловые заставляли волноваться по-настоящему. Особенно, когда подтягивался к штрафной О’Нгаба. Рядом с гигантским негром наши защитники как-то разом проседали. Но главное, кажется, тушевались внутренне. Никого и ничего не боялся только Иван. Но в его задачу входила блокировка Пройсса. О’Нгабой занимался Савельев, у которого было за метр девяносто, но в прыгучести он уступал сопернику заметно. Впрочем, к середине тайма немцы подали уже чуть не десяток угловых. И ничего валидольного. Я даже немного расслабился. Здесь всё и случилось.

Что сказать? На той высоте где О’Нгаба пересекся с мячом, наши защитники не летали. И по большому счету ничьей вины в происшедшем не было. Просто, теория вероятностей. Слишком много угловых. Однажды это должно было случиться. Я воспринял этот гол именно так.

Что ж «один — один», значит один — один. Едем дальше…

Дальше было много чего. Несколько минут немцы валили к нашим воротам отовсюду. Но я уже не убирал взгляда от Штыренко — он был самым слабым звеном в наших защитных редутах. И то, что в конце первого тайма Штырь раз пять чисто разлучил с мячом сновавших по его флангу немцев, надеюсь, была толика и моего усердия…

К перерыву я, как всегда, был абсолютно мокрым. И дождавшись свистка арбитра, первым делом достал сухую футболку. Это случилось, когда пронырнув легкий хлопок, моя голова выходила наружу. Что-то резануло по глазам. Я даже зажмурился.

Солнечный зайчик, отблеск, фотовспышка? Нет, это было что-то иное, но я не мог сказать, что именно. Сектор, откуда прилетело оно ко мне определить, конечно, успел. Теперь оставалось только осмотреть его, перещупать взглядом, что я и делал, скользя по мельчайшей мозаике бессчетных точек-лиц.

Поиск не дал ничего, и я уже хотел бросить это занятие, как всё повторилось. Не знаю с чем сравнить. Словно медленно ведешь пальцами по шершавой мешковине, чувствуя все ее холстинные узелки, а в одном месте тебя вдруг жалит вылетевшее из-под ткани шило. Чтобы тут же уйти внутрь. Если очень условно, то именно так. Кажется, я пересекся взглядом с кем-то, сидевшим на той трибуне и вздрогнул от его жесткой силы.

Немец, сомнений не было — немецкий глазун! Я думал так и понимал, что правда может быть совсем иной. Что это лишь одно из предположений, доказать которое невозможно. Но если это действительно глазун, то нашим футболистам было не позавидовать.

До конца перерыва я успел перешарить весь сектор, откуда сверкнул немец. Но он больше он себя не обнаружил и я стал готовиться ко второму тайму. Теперь на поле передо мной были немцы и главной целью становился их вратарь.

По энергозатратам работа давилы не менее утомительна, чем у няньки. Но превращаясь в молоток или дрель, я всегда волновался меньше. Самое тяжелое осталось в первом тайме. Если перехваченный мной взгляд принадлежал немецкому давиле, можно считать, что микропоединок с ним я провел достойно. Гол О’Нгабы был природным катаклизмом, уберечься от которого шансов не было. Так что в прошедшем тайме заставить ошибаться Дениса и защиту немцу не удалось. А теперь, когда давить и сверлить буду я, пускай сам побудет в позе квочки, защищающей своих мальцов от коршуна.

Запас психологической прочности у немцев очень порядочный. Опыт работы с ними у меня небольшой (всего два матча), но и его было достаточно, чтобы убедиться в этом. Вратари тоже крепки на голову. Не исключение и Вебер. Но 45 минут — хороший срок. А в том, что ему будет неуютно с моим сверлом в затылке, сомнений нет. Вот и посмотрим, насколько он железный…

В первые десять минут второго тайма я выложился по полной. Вебер даже несколько раз машинально проводил рукой по затылку, словно отгонял виртуального овода. Но играл надежно. Впрочем, смешно было надеяться, что он пропустит что-нибудь легкое. Моя задача, снизить его надежность при сложных сейвах. Простые мячи по-любому будут его, средние тоже. А вот когда надо выручать серьезно, мои усилия могут оказаться той незримой банановой шкуркой, на которой Вебер поскользнется, явит хотя бы малую неуклюжесть. Глядишь, ее и хватит для гола.

Однако серьезных проблем у немецкого кипера в эти минуты не возникло. Удары Павла и Ашота можно записать в разминку. Разве что Птицын классно приложился из-за штрафной. Мяч по обходящей дуге пошёл в угол. Но высота была удобной для вратаря и Вебер, малость замешкавшись, вытянулся диагональю. А с ростом у него все в порядке — еще тот шлагбаум. Достал.

А то, что случилось дальше, мне опять пришлось смотреть на повторе. Как в две передачи немцы через всё поле доставили мяч в нашу штрафную и в две головы заправили его Ухову за спину. Один из самых красивых голов, что я видел за свою жизнь. Можно смотреть без конца. Но как обидно, что он вышел у немцев именно в игре с нами.

Теперь нашим надо было идти вперед. И в помощь им я включил всю свою партизанскую силу. Мне казалось, что из дрели я превратился в отбойный молоток самого Стаханова. Если бы сейчас от затылка Вебера повалил дым, я бы не удивился. Он нервничал, это было заметно. Нужен был только приличный момент, а лучше несколько, россыпь, чтобы нарастить возможность вратарской ошибки. И моменты пошли, немецкий железобетон пошел трещинами. Я видел это! Центр поля перешел под наш полный контроль. И…

Почему мяч отскочил точно на ход Пройссу? Отскочил так, что у караулившего центр поля Тарасова даже не было шанса зацепиться? Потому что это футбол, какие еще тут объяснения. Перед немцем было одно Дикое поле — полсотни метров пустого газона. Но сбоку летел Иван Васкес. Я знал, он достанет Пройсса или умрет. Иван почти достал немца и тот ударил. Этот косолапый удар, наверное, будет сниться Ухову до конца жизни.

Даже не ошибка, скорей полуошибка. Может быть, первая за всю его карьеру в сборной. Но зато в финале мондиаля. На той стороне поля немецкий глазун, если он был, одолевал Антона. И помочь ему я никак не мог. Как не мог справиться с Вебером, которому при счете «три — один» стало куда легче носить в затылке мой отбойник.

В какой-то момент я даже позвонил Мадьяру, посоветоваться, не стоит ли мне перецелиться с вратаря на одного из немецких беков. Слабее остальных смотрелся Шлезинг. Может поддавить его сразу с двух сторон? Мадьяр сомневался в пользе такой работы. Заметил, что если и уходить с Вебера, то лучше для помощи нашим — помогать в атаке Павлу и Косте. Тем более, что они теперь выдвинулись вперед и все время крутились перед глазами. Резонное предложение, но следовало уточнить…

Здесь наш разговор и прервался. Пропустив Риделя по флангу, Самойлов скосил его в самом углу штрафной. Привет из прошлого — таких косяков наша защита не позволяла себе уже года три. И вот такой рецидив! Немецкие психотронщики, я уже не сомневался, что они были, наращивали свое преимущество.

Судья как кузнечик подскочил к отметке. Всё кончилось. Ворота Ухова были от меня в доброй сотне метров. Я ему сейчас не помощник. По тому, как неторопливо трусил к белой точке Мюллер, как по-хозяйски возился с мячом, сомнений не было — ни Олег, ни все наши глазуны, что были на той стороне поля, не заставят его промазать. А при счете «четыре — один» уверенность немцев станет бронебойной. И придется молить футбольных богов, чтобы они скорее закончили этот матч, без новых унижений со стороны разогнавшейся немецкой машины.

Для меня оставался открытым только один вопрос. Следовало определиться с собственной ношей на эти последние двадцать минут игры. Продолжать ли сверлить Вебера или начать заряжать энергией Павла? Смысла, кажется, уже не было ни в том, ни в другом. Но это была моя работа. А сейчас она превращалась еще и в спасительную щелочку, позволявшую ускользнуть от бессильного наблюдения за нашим разгромом.

.

Белый лепесток (Александр Глинка)

…Не люблю людей. Нет, не так. Не люблю людских скопищ. Будь то залы Эрмитажа или площадь св. Марка в Венеции, стадион «Барселоны» или авиасалон в Жуковском. Без разницы — плотная масса идущих, стоящих или сидящих плечом к плечу тел, угнетает своей слитной физиологией. Даже если никто тебя не касается, исходящие от них телесное давление и жар чувствуешь безошибочно

Я неправильный человек? Может быть. Но я о другом. Представьте, как трудно такому как я переносить целые турниры — две, а то и три недели среди непрерывной людской толчеи, чужих городов, гостиничных номеров и сотен, сотен, сотен все время новых лиц…

Конечно, за десять лет я как-то приспособился к такой жизни. Но все равно со второй декады каждого турнира настроение мое неизменно портится. Я научился бороться и с этой порчей. Нашлись простые техники отвлечения, позволявшие забыть насколько неуютно мне в этом чужом, сверхплотном мире. Но вот ночь и сны тоже становятся тесные, беспокойные. И с этой же самой толпой, но уже вольной касаться тебя. Даже две-три капсулы дюжего снотворного таким снам не помеха. К тому же после них тебя ждет тусклое, медленное послесонье. Лежишь между сном и явью, на кромке двух по-разному отвратных болот, а время само передвигает тебя из одного в другое. А ты в это время думаешь, думаешь, и мысли твои того же серого кроя или наоборот, раздраженно яркие, острые.

Этим утром я был раздражен. Но одно меня точно радовало — сегодня всё закончится. Так или иначе, но конец всему — финал. Завтра домой…

И еще мысль — как же странно всё это. Почти месяц миллионы людей со всех уголков планеты, забросив все дела и сняв сбережения, стянулись сюда, чтобы… Чтобы что… Смотреть на вот это?! Точно. На то, как два десятка ловких, потных парня будут пытаться попасть мячом в белую прямоугольную рамку. Ради этого миллионы людей будут тратиться, жить в чужих гостиницах, питаться фаст фудом, терпеливо переезжать из города в город, будут мучиться и страдать, болея за одну из команд.

Все будет происходить ради этого простого зрелища, называемого футбол. Хлеба и зрелища — вроде все понятно. Но ведь люди… Они такие серьезные существа. Разумные, цепкие, циничные. Во всем выцеливающие свою выгоду. И вдруг такое смешное, детское, наивное дело — загнать кожаный пузырь в семиметровую рамку. Ну, загнал. И что дальше? Почему это так интересно или так красиво? Почему так всех волнует?

…Может благополучие, все дело в нем? Если ты голоден или раздет, или с неба сыпятся бомбы — тебе не до странной забавы. Конечно так. И все же дело не только в этом. А в чем, в чем еще?

Или все-таки в этом? Войн не стало или сделалось много меньше. По крайней мере, у какой-то группы стран. И вся вековая агрессия народов друг против друга постепенно потекла в спорт. Ну, а футбол, его передовая. И не нужно больше снаряжать огромных армий, строить великие армады. Достаточно выставить одиннадцать тренированных хлопцев, которые постоят за страну. И теперь на зеленом газоне разворачиваются столетние войны и происходят главные битвы — французы рубятся с немцами, ирландцы бьют англичан.

Разве полуфинал мондиаля-86 между Аргентиной и Англией наглядно не доказал, что футбол та же война — одна из мирных форм соперничества народов, позволяющая им повысить свое самоуважение. Не знаю, как англичане, но аргентинцы в том матче явно видели возможность поквитаться за проигранные Фолкленды. Это был реванш за войну. И Марадона забивший два гола, был генералом восстановившим честь и достоинство Аргентины…

На стадион с Русланом я приехал с облегчением — наконец можно было закончить этот затянувшийся марафон.

Как я уже говорил, подавляющее большинство матчей начинается с «нейтралки». Так я для себя называю отсутствие удачи у одной из команд. Сколько-нибудь различимой она становится минуте к шестой-восьмой. Но этот матч был ближе к исключениям. Уже через три минуты игры аура везучести обозначилась вокруг мяча вполне отчетливо. И она была черно-белой — немецкой, становясь с каждой минутой все плотней.

— Ну как? — осторожно спросил Руслан.

Даже не зная, в чем именно состоит моя «настройка инструмента», он в последние годы во время матча всегда интересовался, как обстоит дело.

— Неважно…

Реальность, кажется, была еще хуже, но я не хотел его огорчать сразу. Да и матч только начался, надежда у меня еще оставалась. Несколько минут работы с нефритом позволили замедлить рост немецкого фарта, а потом и совсем остановить его.

Но раскрутить удачу в обратном направлении не удалось, как я ни пытался. Судя по всему перекрасить удачу в российские цвета, для этого матча было вообще задачей невыполнимой. Более того, и достигнутое зыбкое равновесие требовало максимальной концентрации. Стоило мне чуть ослабить усилия, как немецкий фарт снова начинал забирать вверх. Чтобы этого не случилось, я работал уже с двумя шарами одновременно. И это максимальное напряжение позволяло держать удачу почти на нуле. Теперь течение игры определялось суммой всех остальных факторов и, прежде всего, мастерством. А его у обеих команд было в достатке.

Мастерскими были и оба забитых в первом тайме мяча. Хотя то, что сотворили на двоих Павел Васкес с Птицыным было все же выше по меркам футбольной эстетики и куда сложней по исполнению, нежели превосходный, но мгновенный взлет-удар О’Нгабы. Пройти половину поля, ускользая от немецкой защиты и закончить столь безукоризненным ударом. Случившись, этот гол прямым ходом проследовал в золотой фонд мирового футбола.

Странно, да? Так мало ценящий эту игру, рассуждает о ее красотах? Да, очень странно. Раздраженный тем, что столь примитивное занятие, смешное и детское, имеет такую власть и славу во взрослом серьезном мире, не понимая этого феномена, я, тем не менее, все сильней проникаюсь обаянием лучших моментов этой игры.

Они и правда кажутся мне прекрасными. Почему? Не знаю. Может оттого, что все выполненное на своем высшем уровне относится к Совершенству, вне зависимости от того в какой сфере реальности оно состоялось? Если смешные, бессмысленные правила футбола принимаешь за некую самозначимую систему координат, то среди всего невероятного по своему объему содержания этой игры обнаруживаются предельно красивые моменты, которые на все сто принадлежат к футбольной гармонии (как одному из сегментов общей Гармонии мира). Не замечать этого, значит быть закрытым для этой сферы прекрасного, способной явить себя в чем угодно…

Второй тайм повторил первый. Удача с первых же минут самотеком начала клониться в сторону немцев. Нефритовые луны в моих ладонях были скользкими, словно вспотели от непрерывного вращения. Но стоило мне хоть чуть расслабиться, как колесо немецкой удачи начинало раскручивать свои обороты. Подобного за всю мою прифутбольную жизнь еще не случалось.

Всегда знал, что немцы — мастера в добыче фарта. Но что в такой степени. В этой игре я встретил соперника, который был много сильнее меня. Судя по всему и выносливей — мне сейчас не удавалось вернуть удачу даже в нейтральную зону, как это получилось еще в первом тайме.

…Забитый немцами второй гол был великолепен. И, безусловно, относился к высшим проявлениям игры и сферы прекрасного в целом. Но в этой красоте определенно была упрятана и толика немецкого фарта, с которым я ничего не мог поделать. Точнее мог, но в ограниченной мере, как помпа тонущего корабля, откачивающая из трюма меньше воды, чем ее прибывает. А потом и столько же, но трюм уже наполовину затоплен… Да, я снимал столько же немецкой удачи, сколько ее посылал мой невидимый оппонент. Но уже аккумулированное везенье становилось самостоятельным фактором игры.

Третий гол был тому доказательством. Никаких красот, одна голая удача, причем несколько раз перемноженная на саму себя в пределах одного эпизода. Начиная с отскока от голени Штольца и заканчивая этим жабьим быстрым поскоком мяча на самой неудобной для Ухова высоте.

Наши третий раз начали с центра. Впереди было еще тридцать минут. И, наверное, все десятки или сотни миллионов (если считать всю планету) болевших сейчас за Россию, держались за мысль об этом времени — целые полчаса! — как за соломинку. Все еще можно было исправить…

Они просто не видели колеса немецкой удачи, на котором я сейчас висел как малыш, тщетно тормозивший тяжеленную дворовую карусель, которая волочит его за собой, хоть и с меньшей скоростью.

Всё можно было только усугубить. И когда арбитр, свистнув в нашей штрафной, устремился юрким козликом к одиннадцатиметровой отметке, на миг приоткрылось, что будет дальше. Будет повторение мирового финала-2014, в котором немцы, до предела раскрутив колесо своей удачи, в клочья разнесли хозяев-бразильцев, позволив им лишь на самой финишной кромке матча, размочить голом позорные «ноль — семь».

Спасенья не было…

Длинный как циркуль, Мюллер подошел к мячу, поправил его, отодвинулся на несколько метров. Я уже знал, что он ударит в левый от Ухова угол, а тот по наитию нырнет вправо. Мяч войдет в угол впритирку со штангой.

Мюллер ссутулился, подсеменил на месте, затем в два больших шага оказался у мяча и влепил по нему почти пыром.

.

Красный лепесток (Максим Сомов)

Просыпался Максим медленно, переходя от сна к яви, словно по шлюзам, добавлявшим в летучий эфир сновидений все больше плотной земной очевидности. Но через все эти транзитные пространства проследовала за ним смешанное чувство облегчения и беспокойства.

Только окончательно проснувшись, он нашел его причину. Вспомнил Действие, выполненное прошлой ночью. Последнее, финальное Действие, которым будет завершен мондиаль. Оно выдалось на редкость легковесным, под стать усилиям, определяемым для товарищеских встреч.

Но кто же был виноват в том, что выставленная самому себе предельная планка работы, в этот раз оказалась на поверку не столь предельной? Максим сделал все что должен был сделать, все что сам себе наказал. Теперь его место было у телевизора, среди миллиардов зрителей этого заключительного матча.

Оставалось болеть за сборную России. И дождавшись начала трансляции он стал болеть. Болел до 54-й минуты, когда мяч, стремительно прочертив от центра поля гигантскую «Z», запрыгал в российских воротах. Счет стал «один — два».

И предутреннее зыбкое двоечувствие вернулось, обрушилось на Максима разом. Минута, другая — и он уже бесповоротно знал, что последнее его Действие было абсолютно недостаточным и недостойным финального матча. Да, формально он выполнил всё предписанное и никаких претензий у Неба к нему быть не могло.

Но Действие само по себе было слишком свободным и зыбким делом, чтобы ориентироваться исключительно на самим собой установленный его масштаб, который мог подвести или прямо обмануть. Скорее всего, это и произошло. Не скорее, а точно! Следовало исправить недочёт, оплошность, ошибку — называй происшедшее как угодно. Только как?!

И пока он судорожно размышлял об этом, Пройсс сделал свою работу. Коряво, но что с того? «Один — три». Россия стремительно катилась в пропасть. И когда несколько минут спустя, судья, устремившись к центру штрафной, решительно ткнул рукой в белую метку, внутри Максима что-то оборвалось…

Он любил эту команду больше всего на свете. Наверное, больше своей жизни. Он готов был любым способом помочь этой десятке родных людей обреченно суетящихся на газоне. Но помощь была невозможной.

Любое Действие Максима по определению было бескорыстным и бессмысленным. На то оно и было «3Б» — абсурдность являлось его изначальным качеством. И все же Максим понимал, что даже «3Б» не в силах окончательно извести таившийся по углам мозга практический расчетик — «ты мне, я тебе». Какой бы уровнем абсурдности он не обставлял Действие, этот шкурный расчет был неистребим, оставался частью даже не столько натуры самого Максима, как самой человеческой породы; вида, к которому он принадлежал.

А вот теперь, кажется, не осталось и этого расчета. Спасти матч было невозможно. Просить об этом или торговаться было даже не бессмысленно, а просто не с кем. В такие моменты Небо становилось недоступным. А впрочем, никто ведь Максиму и не гарантировал, что данная сверхреальность вообще существовала.

Всё что нужно было совершено. Он ничего не должен был делать. Но не действовать в этот момент он не мог.

Конечно, в накрывшей его суете при желании все равно можно было бы найти нечто прагматичное — например, попытку дополнительным Действием вымолить смягчение уже вынесенного российской сборной приговора. Но Максиму сейчас было не до ухватистой мелкой саморефлексии. А если бы он все же задумался над этим, то обнаружили в себе только любовь и жалость. Помощь была невозможной, как и всё остальное — назови это жертвой, подношением, даром, обменом…

Оставался возможным только бескорыстный жест любви. Только он. И этого Максиму было достаточно.

Не дожидаясь удара Мюллера, он выключил телевизор и через миг был уже на лестничной площадке, зная, что ему предстоит. Он должен пройти периметр с закрытыми глазами. Ничего иного для себя он за это время придумать не смог.

Что это Действие — верное самоубийство, Максим не думал. Точней это не казалось ему принципиальным. Хотел ли он смерти? Нет. Просто он ее не боялся и вообще не думал о ней. Он любил свою сборную еще в те годы, когда она была одной из бедных падчериц футбола. И радовался за нее, когда она начала превращаться в одну из его королев. Сегодня она дошла до мирового финала, и это достижение было великим. Но сейчас, его команда безнадежно проигрывала. А с ней мучилась и страдала огромная страна, десятки миллионов людей.

Все это заставляло его еще сильней любить и жалеть десяток этих родных ему людей, обреченно суетящихся на газоне. Как еще Максим мог выразить свою любовь, если не Действием, ставившим на кон самое дорогое, что у него есть — жизнь?..

Низкий технический этаж, в котором было невозможно разогнуться в полный рост, как всегда был заполнен голубиным народом, встретившим его оглушительной овацией. И пока взлетавшее в клубах сухой, едкой пыли пернатое облако, рвалось через узкие проемы в небо, Максим стоял с закрытыми глазами, чувствуя, как ровно вздрагивает сердце.

Потом он выбрался на крышу, вскочил на бордюр — в солнечном свете он был таким серым и скучным. Закрыл глаза и сделал шаг. Замер на чуть-чуть и осторожно пошёл, постепенно прибавляя скорость. И скоро уже двигался в обычном темпе пока не почувствовал — скоро поворот. Замедлился и через несколько осторожных шагов каким-то образом понял, что здесь.

Проверил — не открывая глаз, присел на корточки, вытянул руку вперед и вниз. Точно, поворот был прямо перед ним. Повернувшись, нащупал новое направленье, встал и снова двинулся вперед, удивляясь, как легко дается ему это невероятное упражнение. Словно кто-то вел его за собой. И сразу же пришла абсолютная уверенность в том, что…

Домыслить он не успел — нога его будто споткнулась о широкий корень. Потеряв устойчивость, раскинув руки и выгнувшись над бездной, Максим сумел замереть, невероятным образом продлевая свое зыбкое равновесие. Можно было открыть глаза, но он не стал этого делать, просто не хотелось. Страха не было. И все длился, длился, длился этот безумный межумочный миг, словно кто-то никак не мог определиться, что делать с этим телом, балансирующим на грани жизни и смерти.

Всё решил порыв ветра, своевременность которого не оставляла сомнения в том, что за ним стоит Небо. Миг кончился, тело двинулось вниз, но Максим еще успел инстинктивно оттолкнуться ногой, словно прыгал в речку и хотел войти в воду подальше от берега, на глубину.

.

Сердцевина (солнечный Петя, Кольчугино, Владимирская область)

.

Вот с серединкой я намучился. Если посчитать на круг, наверное, больше времени на нее потратил, чем на все лепестки вместе. Опытов разных и ухищрений не пересчитать, а она по-прежнему себе на уме. Раза три, казалось, совсем уже приручил. И все в порядке. Но пройдет год или два и бац… начинай все по новой, словно ее подменили. Последний раз так прошлым летом случилось — в 25-м. За год подходы к ней, конечно, нащупал, но уверенности никакой. Всё на удачу…

Сергей Савельев

.

День был переменчив. Вертикальный солнечный столб, на несколько минут врастал в землю, а следом срезался неровной каймой нового облака. Двор и улица мгновенно уходили в тень, чтобы чуть погодя снова ослепительно вспыхнуть.

Но ярче всего горели лёгкие русые кудри четырехлетнего малыша, без передышки сновавшего между калиткой и домом. Кудрявый нимб, летевший над ним, был чисто золотым, а иногда становился огненным, словно малыш был рыжеволос. И сидевшая на скамейке у дома старушка, не удержавшись, повторяла: «Червонный ты наш…»

Петя бегал и бегал. Потому что в этом движении была великая радость. Иногда он даже слышал шум в ушах. «Наверное, — думал Петя, — это от ветра, который я поднимаю…»

Он бегал и чувствовал, что может вот так без конца целый день, а может все лето, а может всю жизнь, соединять своим движеньем крыльцо дома (три невысоких ступеньки) с ажурной металлической калиткой, завешенной сверху тютинным деревом, с которого уже два месяца ссыпались бессчетные черные ягоды, успевшие надоесть даже его друзьям.

И хотя ничего интересней, чем этот бег для него сейчас нет, Петя странным образом понимал, что уже пора присесть и сделать одно дельце. Надо было поиграть в свою любимую игру. Но в последний месяц он уже много раз в нее играл. И теперь ему этого не хотелось. То есть, хотелось, конечно. Но ведь в мире было так много и других радостных занятий. И надо было всё успеть, везде побывать, во всем поучаствовать.

Прямо сейчас, ему следовало бы сбегать на соседнюю улицу, посмотреть как старшие мальчишки бросают камни в Бодю, крупного бездомного пса. А после, Петя знал, они будут лазать на огромную жерделу, плодов на которой в отличие от тютины уже почти не осталось. Смотреть, как их спины, руки, головы мелькают среди листвы все выше и выше, тоже было интересно. А еще он собирался найти нужной длины прут и сразиться с соседскими гусями, гоготавшими около длинной-предлинной, никогда не просыхающей лужи, проезжая которую дядя Витя всегда ругается и говорит — «Байкал». Но с гусями надо биться так, чтобы не увидела бабушка.

А потом можно оббежав дом, пробраться в сарай, если, конечно, удастся сдвинуть тяжелую дверь, из-за полусорванной верхней петли, ушедшей своим краем в землю. А еще… В общем дел невпроворот.

Вот он и оттягивал игру, хотя кто-то внутри него всё тянул и тянул его в дом к литровой банке заполненной почти до краев морскими кристалликами. Чтобы вывернув все ее разноцветное содержимое на ламинат, выложить большой круг — цветное солнце.

Петя стал играть в эту игру около года назад, после возвращения из Хосты, за две недели в которой насобирал в прибрежной гальке, наверное, целую тысячу или две тысячи цветных кусочков стекла, обточенных прибоем.

Он вспомнил свое последнее солнце, выложенное несколько дней назад. Оно вышло не совсем круглым, зато именно таким как он задумал — радуга, свернутая в клубок, с алой сердцевиной. И эта вспыхнувшая в его памяти красота выключала разом внутренний моторчик, заставлявший Петю сшивать невидимой ниткой бега калитку и дом. И главное, ему вспомнилось солнце, которое он тогда собирался сложить, но отложил на следующий раз. Это время пришло.

Он забежал в дом. В прихожей и холле никого не было. Из гостиной летел быстрый речитатив комментатора — взрослые смотрели футбол. Петя прошел мимо застывших перед телевизором папы и дяди Вити, присел около стенки, вытащил из нижней антресоли заполненную тяжелым, цветным сокровищем банку и выбежал с ней на крыльцо.

Уже через несколько дней после возвращения с моря криссталики потускнели. «Они скучают по морю» — сказала мама. Чтобы скрасить эту разлуку они стали добавлять в банку соленую воду. И стеклышки вернули свою яркость. Как всегда, перед началом игры, Петя слил из банки воду, вернулся в холл и высыпал влажное сокровище на ламинат.

Первым делом нашел красный кристаллик, который положил в центре, чтобы легче было выкладывать внешнюю кайму будущего солнца. Ее он привычно сделал из наиболее простых зеленых и белых стеклышек. Теперь предстояло заполнить криссталиками внутренне пространство. За несколько усидчивых минут, пыхтя и надувая щеки, он заполнил цветной брусчаткой четверть, скорее даже треть круга. И вздрогнул от сдвоенного крика отца и дяди Вити.

— Да!.. Да!.. Даааааааа…

Бросив игру, он забежал в гостиную. Отец стоял, с победно выкинутой вверх бутылкой пива, отчего напоминал когда-то увиденную Петей картинку белой угрюмой женщины с острыми шипами вокруг головы (наверное привидение). Она тоже вскидывала вверх руку. А дядя Володя сидел на корточках перед телевизором, на зеленом газоне которого кучей-малой кувыркались футболисты в красно-белой форме.

— Гол, Петька… — отец подхватил его и, крутанув вокруг себя, вернул на место, не забыв взлохматить кудри. — Наши, наши…

— Да-а! — вторил ему комментатор. — Они сделали это!..

Под шумок, Петя стащил из стоявшей на журнальном столике вазы две крупных конфеты и вернулся в холл. Присел на корточки около своего незаконченного солнца и развернул первую из конфет. Вчера мама рассказывал об атомах — мельчайших частицах, из которых состоит всё на свете. И теперь он откусывал по чуть-чуть, по одному атому, чтобы не упустить ни капельки этой шоколадной сладости.

Второй рукой он продолжал заполнять круг разноцветным стеклом. И шоколадный вкус подсвечивал его работу коричневым сладким теплом, словно Петя смотрел на свой труд через большую конфетную линзу.

Половина солнца уже была готова, когда он услышал во дворе голос Артема и выбежал навстречу другу…

С Артемом время исчезало. Это было известно по опыту, но каждый раз продолжало удивлять Петю. Видимо потому, что неотложных дел у них всегда оказывалось невпроворот, а время, пользуясь тем, что на него не смотрят, сразу переходило на бег.

Только когда Артема забрали обедать, Петя заметил, что всё вокруг переменилось. Солнце окончательно ушло в облака, а облака успели превратиться в тучи. И какая-то стылая тяжесть висела над поселком, уходила за горизонт. Наверное, таким же неподвижно свинцовым сделался к этой минуте и весь остальной мир, подумалось Пете. Он вернулся в дом, перепрыгнув через незаконченный круг, забежал в гостиную. На поле суетились красно-белые и бело-черные фигурки. Взрослые сидели молча — папа на диване, сцепив руки на затылке; дядя Витя, в стороне — на стуле, уперев локти в колени. В этой их разъединенности, мрачной сосредоточенности на разноцветной беготне, было что-то безнадежно грустное, прямо противоположное быстрому, натужно бодрому речитативу комментатора.

Петя сразу почувствовал, что дядя в телевизоре притворяется. И угрюмые взрослые ему совсем не верят. Постояв минуту, он вернулся к солнцу, присел рядом…

Поворошив цветную груду, нашел несколько красивых стеклышек. попытался найти для них нужное место. Прошло несколько минут, но похожее пока на широкий серп, солнце почти не изменилось. Если начиналась игра так легко и увлекательно, то сейчас дело совсем не спорилось. Нужные кристаллики прятались от него. Круг заполнялся медленно и получался каким-то скучным.

А может просто таким стал сам день. За окном померкло еще больше и уже стало накрапывать. И Петя несколько минут смотрел на улицу, а когда вернулся к игре, увидел, что круг стал совсем некрасивым.

Смысла продолжать игру не было. Солнце явно не получалось. Петя раздосадовано смахнул ладонью его край и готов был вторым движеньем смешать остальное, но горький вздох взрослых отвлек его. Подскочив к двери, Петя заглянул в гостиную. На экране в страшно длинной рамке ворот переминалась, раскачивалась, ритмично подпрыгивала фигурка вратаря.

«Пенальти, — скорбно и уже без всякого притворства, сказал дядя в телевизоре. — Один — четыре нам не отыграть…»

— Вот и всё… — хрипло сказал отец.

— Давно уже всё… — отозвался дядя Витя.

— Нет… — неожиданно для себя сказал Петя. — Нет… — крикнул удивленно обернувшимся на него взрослым.

О чем они говорили, он не знал. И было непонятно, что такого случилось в телевизоре, что всегда веселый дядя Витя теперь даже не улыбнулся ему, а лицо отца было таким черным?

Эта безнадежная тоска, заполнившая всю комнату и тучи обложившие поселок, если не весь мир, были связаны между собой, а может вообще являлись одним и тем же. Вот этой наползавшей со всех сторон, свинцовой тяжести, убегая назад в холл, Петя кричал одно непрерывное — «Нет!..»