3. 19−48 19 июля — утро 20 июля 2026 года (окончание)

Сердцевина (солнечный Петя)

Странные случаются иногда разговоры. Петя уже несколько раз замечал — говоришь, и вдруг знаешь, что будет дальше. Особенно часто так с ссорами. Еще всё в порядке, а ты уже понимаешь, что поссорился. И точно, через минуту поссорился.

Так и в этот раз. Артем сам пошел к Насте. Хотел наказать Петю, но не получилось — Петя, опередив его, сказал, что сам передумал смотреть котят. Это было неправдой — он, конечно, хотел на них взглянуть, а, если можно, и погладить. Но еще больше ему хотелось закончить свое солнце. Во что бы то ни стало. И не просто так, а красиво. Совсем красиво. Зачерпнув рукой горсть кристалликов, он поднес ее к самому кругу, выбирая нужные.

Веселой легкости двигавшей пальцами, уже не было. Но возникло что-то иное. Он не знал, что именно, но оно было таким уверенно-надежным, что Петя понял — нужные кристаллики обязательно найдутся. И он их нашёл. Один за другим. В середине солнца оставался совсем маленький свободный треугольник, предполагавший стёклышко красного цвета. Но Петя даже не успел огорчиться предстоящему долгому подбору кандидатов, как в пальцах оказался алый кристаллик нужной формы, словно он изначально готовился к этому единственному случаю. Удивительно — маленький, треугольный и красный разом! Петя вложил его в круг и залюбовался…

Дверь из гостиной отлетела так, словно это было в мультике про Тома и Джерри. Но вместо кота и мышонка в холл вынеслись в обнимку папа и дядя Витя, чтобы сделав круг по комнате, умчаться вглубь дома. Петя их видел очень разными, но таких никогда — несущихся через комнаты скособоченной парой, с клокочущим — «Да!.. Да-а!.. Да-а-а-а!..» вслед которому разлетались в сторону их длинные, кривые как у пауков, ноги.

А с улицы, навстречу этой безумной паре, накручивавшей круги по дому, росло, раскатывалось: «Рос-си-я… Рроо-ссси-яяя… Ррроооо-сияяяяя…»

И на одном из кругов папа с дядей Витей вывались из дома наружу, и растворились в этом грозно-ликующем пульсирующем на весь мир речитативе…

.

Желтый лепесток (Федор Картушев)

Видели это?! Конечно. Это вся планета видела. Ну, два миллиарда точно. Двенадцать финалов смотрел, такого не помню. И не потому, что наши играли, не только потому.

Чтобы вдесятером забить Германии два мяча и остаться вдевятером. И на девяносто второй дополнительной опять забить. Что это был за угловой?! Как Тарасов сумел сделать в воздухе О’Нгабу и Штольца — на двоих четыре метра?! Да разве только их! Там же были сплошные немцы. Наших только трое.

А до этого Ваня Васкес что делал? А Павел? Да все, все…

Вот так. Выходит и один в поле воин. Хочешь драться — выходи. Но если вышел — дерись до конца, ставь на кон всё что имеешь. Десять лет назад я и поставил. Семью, бизнес, всю наличку. И был для всех сумасшедшим. Для себя, наверное, тоже. Потому что — теперь можно признаться — с самого начала думал именно об этом. Что мы станем чемпионами мира. Сборная, из седьмого десятка футбольного рейтинга, не способная обыграть в домашнем матче Коста-Рику или Буркина-Фасо. Ну не идиот ли?!

И я победил, мы победили.

Но главное, я понял, что будет дальше. Васкесы — это, конечно, подарок. У этого чуда впереди в сборной еще пять-семь полноценных лет. Но я же старый болельщик. Если по аналогии со свадьбами — два года как справил золотой юбилей любви к футболу. Сколько за эти полвека прошумело в мире великих команд! Я видел их восхождение и расцвет, когда казалось, что ничего лучшего в футболе уже быть не может; что они короли навеки и нет силы способной их подвинуть. Да, эти игроки постареют, но на смену им подрастут другие. Я даже различал в их молодежках эту подпиравшую королей юную поросль, жадную до побед и готовую сменить своих старших на футбольном троне.

Но проходило еще несколько лет и вконец состарившихся королей, если они не успевали уйти, позорно возили по газону новые фавориты. А столь многообещавшая смена так и не вымахала вровень ветеранам. И великая сборная катилась вниз под свист и аплодисменты миллиарда болельщиков. Не хочу, чтобы с Россией было так же. Хотя, кажется, сам только что обосновал неизбежность этого.

Все так. За вершиной всегда спуск, а чем выше забрался, тем сильней потом под горку. Но ведь я уже доказал возможность невозможного. Пусть в качестве исключения. В конце концов, бывают и траверсы — альпинисты вам расскажут. После вершины не обязательно падать на уровень моря, можно через небольшой спуск двинуть к новой вершине, а потом еще к одной. Вот такого будущего я хочу для нашей сборной.

Что для этого надо, тоже понятно. Помните принцип первого звена — великолепной пятерки? Надеяться, что в одном месте опять найдется такой феноменальный слиток как Васкесы, конечно смешно. Но если усидчиво шарить по всей стране, несколько нужных пацанов подберется, не сомневаюсь. А все остальное, уже известно.

И не о будущем здесь речь. Когда маршрут проложен — очень хорошо. А если он уже однажды успешно пройден, то главное теперь не терять времени даром. Я и не терял, превращая счастливый случай в процесс. Десятка два пацанов по Европе уже пристроено. Посмотрим, что выйдет — ждать недолго. Мог бы даже имена назвать, но пусть будут сюрпризом. Да и глазить незачем.

Но футбола мне теперь мало. Слышали о ФСЭ? Нет? Скоро услышите. Фонд спортсменов экстракласса. Задача простейшая, искать по всей стране детишек с очевидным спортивным даром. Конечно, нет ничего в мире сложнее простейших задач. Но пробовать надо. Где искать деньги для этого фонда, я знаю. В общем-то, они уже есть. Может небольшие по меркам любой нашей спортивной федерации с ее дармоедским штатом. Но вполне достаточные, чтобы обеспечить всем необходимым сотню или две даровитых юнцов.

Понятно, что будет дальше. Пять лет пройдет или семь; восемь, а может десять, но у нас крепко прибавится суперчемпионов, способных брать на олимпиаде по два-три личных золота. Да, отыскать русского Фелпса мне не удастся. Но несколько звездных рыбок я по России найду. Потом лучшие плавательные центры США. А еще чуть позже ученики съедят своих учителей. Или понадкусывают. Мы ведь не жадные — полдюжины олимпийского золота раз в четыре года и по рукам.

Но ведь есть не только плавание. Найдутся свои звездочки в гимнастике или в легкой, в стрельбе и гребле. Много еще где найдутся, всё не перечислишь. Почему-то, что удалось в футболе, не сработает в масштабах всего российского спорта? Я ведь не заменяю федераций или пирамиду олимпийского резерва. Пусть работают себе на здоровье, разве я против? Просто дополню всю эту махину одной структурой, занятой совсем немногими.

И я буду искать этих немногих, ни с кем не соперничая, ничего у нашего госспорта не отбирая. Мне хватит того, что протекает мимо него. А это, быть может, половина всего российского молодняка, наших потенциальных спортивных гениев…

Мне всего то и надо — намыть несколько десятков, а лучше сотню-другую маленьких самородков; взять их за руку и повести во взрослый спорт, следя, чтобы не потерялись по дороге. Чтобы кто-то из них, пройдя через ФСЭ, оказался в сборной, а потом на олимпийском пьедестале. Если в нашей командной копилке окажется на пять-семь (а вдруг десять!) золотых больше, задача моя будет выполнена. Этих медалей явно не хватит, чтобы вернуть место спортивной сверхдержавы и соперничать на равных с США, но за второе место серьезно бодаться с Китаем мы сможем точно.

…Дорога известна, воли и терпения у меня на троих. Троих?! Да, на всех функционеров оптом… Накатил? Да, накатил и потому смелый. Как за такую победу было не выпить? И еще добавлю. Вот прямо сейчас. Только в моих словах это ничего не меняет. Всё будет, как в песне. Помните? — «мы дадим всем рекордам наши звонкие имена…»

Сами увидите.

.

Синий лепесток (Антон Лапин)

Все что было после удара Тарасова осталось в памяти одним цветным сгустком. Улицы, площади, бары, снова улицы и площади. На одной из них оказался большой круглый бассейн с мощным фонтаном, бившим из пасти дракона. Не помню как, но все оказались в этом бассейне. Наверное, вслед за Мадьяром, который по ВДВ-шной привычке после крепкой выпивки не пропускает ни одного водоема. Потом появилась полиция. Но мы уже были вне бассейна и куда-то бежали. А пока бежали, высохли.

Снова улицы и бары. Потом наступила ночь. И двигалась словно круговая панорама, которую толкнули и она пошла, пошла детской каруселью, время от времени повторяя одни и те же эпизоды: что-то пьем; став в круг скандируем: «Россия…» и пытаемся подбрасывать вверх Кирилла; задираемся с кем-то и убегаем от полиции, снова пьем.

Последним перед беспробудным провалом был длинный как туннель, дымный бар. Народу немного. Мы да еще пара кампаний. Одна из них очень дюжая, в майках немецкого триколора. Поначалу было усталое предчувствие драки, потом прошло. А еще потом из массы объемных немецких тел, из какой-то расщелины между их торсами, плечами и бритыми загривками выскочили на меня глаза и ударили током, словно я сунул голый взгляд в розетку.

Те самые глаза, что уже били меня сегодня током во время матча. Ошибка исключалась. Просто теперь это голое электричество выскочило в нескольких метрах. Я узнал его, а оно меня. В этом я тоже не сомневался.

Времени и воздуха в этой дымной коробке не было. И я не знаю, сколько минут или часов прошло, как от немецкого стана отпочковались в нашу сторону двое — большой и маленький. Понимая, что начинается самое интересное, Мадьяр повел плечами и отодвинул пиво. Но немцы улыбались. Они шли в обнимку, приветственно вытянув перед собой длинные кружки. Встали перед нами и большой вскинул кружку вверх.

— Congratulations. Today you are the best.

— О чем это он, — спросил Мадьяр, не отводя глаз от немца.

— Поздравляет вроде.

— Ну, это ладно…

Пока между большим немцем и нашими наладился обмен короткими английскими фразами, мы с маленьким пересеклись взглядом, одновременно моргнув от полученного разряда.

И немец отсалютовал кружкой уже мне лично.

— Good job. Congratulations… Will meet again…

— Встретимся, — кивнул я ему.

В этом я совершенно не сомневался.

.

Белый лепесток (Александр Глинка)

Я много раз задумывался — почему именно футбол? Что особенного в этой игре, почему она, а не тот же гандбол или регби стали на земле Игрой номер один? Демократизм, простота снаряжения? Мяч и ворота, которые можно заменить двумя кирпичами на любом земляном пятаке или поляне размером с десяток-другой метров?

Это правда, футбол неприхотлив. Но ведь не он один. Некоторые другие игры вполне сопоставимы с ним в этом. Пройдись по любому российскому городу — где играют? Больших футбольных полей раз-два и обчелся даже в миллионнике. Большинство школьных стадионов и дворовых спортивных площадок — это на деле аккуратные гандбольные поля, иногда оборудованные и баскетбольными щитами. Так и играйте в гандбол или в баскет, кто мешает!

Почему же эти бессчетные группы пацанов, рассыпанные по всей стране — по всему миру! — пинают мяч именно ногами? Ведь руками пасовать легче. Мы всё делаем руками, благодаря им и стали людьми. А ноги только для ходьбы/бега, ну и для игры в футбол.

Зрелищность? На мой взгляд американский футбол или регби в этом футболу не уступают, а может, будут и позрелищней. Да и все прочие волей-ганд-баскетболы весьма хороши. Никаких оснований для столь очевидного превосходства над прочими играми, придуманными человечеством за последние сто — сто пятьдесят лет, у футбола нет. Почему именно он стал средоточием любви миллиардов на всех земных континентах — мировая загадка.

Впрочем, один резон в объяснении этой всеобщей любви я для себя все же нахожу. Да, все названные и неназванные игры с мячом демократичны и зрелищны. Но отслеживая их естественное движение от начального любительства ко всё большему профессионализму мы неизменно обнаружим физическую эволюцию их игроков, неуклонное нарастание среди них статных великанов. Современный волейбол или баскетбол — уже почти исключительное поприще для двухметровых атлетов. Чуть свободней в этом плане хоккей или гандбол. Но среднему, тем более невысокому человеку и в этих играх почти ничего не светит. Разве что в качестве явного исключения.

Между тем, лучшие из лучших футбола — Пеле, Марадона, Месси — люди небольшого или даже маленького роста. Да, пластичные гиганты и здесь в почете. Вратари уже почти сплошь из них. Много их и в защите. Но даже в ней, где значение роста весьма велико, еще совсем недавно среди лучших были Канаваро, Роберто Карлос и Марселло. Да и тот же Иван Васкес — чуть за метр восемьдесят, совсем не великан.

А что говорить про хавов и нападение? Любой метр с кепкой, если он юла, и всё остальное при нем, может рассчитывать на место в каждой из первых команд мира, способен бороться за титул лучшего футболиста мира. Так что вся юная человеческая поросль, не вышедшая статью, но с талантливым телом и амбицией, неизбежно окажется на зеленом газоне…

Что до меня, то среди моих предпочтений спортивных игр нет вообще. Но между мной и футболом расположился Руслан — волшебная линза, преломляющая бессмысленную потную возню двух десятков мужиков в сильное красивое действие, в большой спектакль с открытым исходом, на который до некоторой степени мог повлиять и я сам.

Но будь моя воля в выборе игры для этой фартовой работы, я предпочел бы баскетбол или волейбол, причем из чисто практических соображений. Однажды попав на баскетбольный матч, я был поражен как всё близко и удобно. Как доступен для моих скромных манипуляций большой оранжевый мяч, летающий едва не на уровне глаз. Работать с удачей, облегавшей его полупрозрачной корочкой, было одним удовольствием.

Да и сам фарт в баскетбольной игре был куда ощутимей. Весы удачи раскачивались прямо на глазах, позволяя командам попеременно взлетать до небес и так же стремительно уходить на дно. Если бы Руслан любил баскетбол, мне было бы куда интересней, а в чем-то и легче. Хотя, едва ли бы я смог обеспечить победу нашей сборной над американской «дрим тим». Слишком уж велик разрыв в классе. А вот на футбольном мондиале мы победили…

Я открыл глаза и обнаружил себя там же где и оставил, уходя в собственные мысли. За столом в квадратной, выложенной голубой плиткой, кухне хостела.

Наконец стало тихо. Впервые за много часов. Изнемогли от радости и алкоголя самые стойкие. Большинство наших разбрелось по своим комнатам. Несколько человек спало здесь же, прямо на стульях. Из живых за столом остались только я и Руслан. Он тоже был в своих мыслях, но каждый раз совпадая со мной взглядом, улыбался, а губы его выдыхали автоматическое «спасибо». И в тот же миг он забывал о моем существовании.

Я понимал его. Когда сбывается нечто очень большое, к чему стремился долго-долго, о чем мечтал и во что никогда серьезно не верил, и вот оно все же произошло, ты превращаешься в гейзер счастья. Некоторое время этой щедрой радости хватает на целую улицу. А потом наступает пустота и усталость. Отдохнёшь, и радость вёрнется. Родник счастья, пусть уже не так мощно, забьёт снова. Но это будет позже.

Осторожно, кончиками пальцев, я коснулся его плеча:

— Устал?..

Он посмотрел на меня, нет, скорее — сквозь меня. Улыбнулся:

— Новая жизнь.

— Да, чемпионы, — сказал я.

— Чемпионы, — кивнул он. — Я женюсь, Саша.

Мне кажется, я ничем не выдал себя. Просто спросил:

— Анна?

— Анна.

Что ж, я знал эту его подругу. Хорошая девушка. И все же никогда бы не подумал, что такая сможет его дожать…

— Я обещал, если станем чемпионами — свадьба. - Он словно оправдывался. — И сразу переезжаем в Словению. У её отца там обувная фабрика. Кое в чем придется ему помочь… Это даже не обещанье было. Клятва, что-то вроде того.

— А как же «Ростов»?

— Буду болеть дистанционно, — Руслану совсем не было весело. — Но ведь не пропадет команда. Город большой — найдется, кому за своих поболеть … На Европу и мир будем с тобой ездить обязательно. А как всё остальное, посмотрим…

— Посмотрим, — кивнул я.

Руслан уходил. Я полюбил эту игру его любовью. Без Руслана она вновь превращалась в бессмысленную беготню двух десятков жилистых, взмокших парней в эпицентре коллективного психоза. Переполненный стадион, с его уходящими вверх трибунами, так похожий на застывший, приплюснутый к земле смерч, был всего лишь наглядной иллюстрацией этой добровольной шизы, охватывавшей разом десятки тысяч, а с учетом телезрителей — миллионы людей. Иногда же — вот как на вчерашнем матче — сотни миллионов… Что ж прощай футбол. Я свободен.

— Что? — Руслан посмотрел на меня.

Кажется, последнюю фразу я сказал вслух. Оставалось улыбнуться:

— Есть такая песня.

— Да, — кивнул Руслан, — у Кинчева. Я тоже её люблю…

Свобода. Я мог идти на все четыре стороны, заниматься чем угодно, вспомнить все свои былые забавы; заброшенные, выкинутые из жизни злым кукушонком-футболом. Что ж, дети мои, добро пожаловать в отчий дом.

Я мог теперь всё, но вдруг одним маленьким, самым дальним сусеком мозга, а через миг уже целиком, всем существом уловил, понял — никакого возврата не будет. Потому что полюбил этого беспощадного кукушонка. Нет не футбол, точнее не только его. Я полюбил Игру — само соперничество, скользкий счёт, извилистый ход борьбы двух сил, в которой у меня было свое место, невидимая никому роль. Иногда неощутимо малая, в других случаях она становилась решающей. И тогда скромный «настройщик инструмента» был волен решать судьбу великих сборных, становился серым кардиналом. Я подсел на эту роль, как на рулетку, на поход в казино игрока, у которого вновь появилось немного денег.

И что теперь могло бы заставить меня отказаться от этого занятия, если оно было мне по душе? Я не большой патриот России. И если ее футбольной сборной в память о Руслане покровительство будет сохранено навсегда, то во всех других играх мой выбор будет свободным и отдан тому, кто понравится больше. Я мог бы зарабатывать своим скромным искусством, подтягивая матчи до нужного мне счета, достаточно редкого, чтобы ставка на него давала хороший букмекерский барыш. Но вот этого, я знал точно, никогда не будет. Своим делом я буду заниматься только из чистой любви к нему самому.

Волейбол или регби, баскетбол или ватерпол. Большой разницы для меня нет. Были бы две команды и снующий между ними мяч. А с выбором всегда можно определиться по ходу матча. Но у такого как я могут быть и свои амбиции. Подхватить на старте крупного турнира (мондиаль или Олимпиада — лучше всего), одного из середнячков или даже аутсайдера, потащить его за шиворот к финалу, наблюдая — докуда достаёт моя сила, хватит ли её на призовое место, а вдруг — на чемпионство?!

И думаю, что чемпионы в моем послужном списке появятся. Хоть они никогда об этом не узнают…

— Я свободен, словно птица в небесах, — неожиданно запел Руслан и я подхватил со второй строчки:

— Я свободен, я забыл, что значит страх…

Я пел и видел свою левую руку, по которой от запястья к локтю уже совсем скоро протянется цветное тату из двух переплетенных футболистов, таких длинных и тонких, словно они драконы. Они и будут драконо-люди. И потому им будет нетрудно заплестись разноцветным жгутом. Расплетенными будут только их головы и бутсы. Между последними будет мяч. А сбоку вдоль сдвоенного футбольного тела протянется фиолетовая надпись: Homo Ludens. Не только как реверанс когда-то любимому Хейзинге, а через него всей мировой культуре. Но как простейшая истина нашей жизни. Поскольку: «что наша жизнь, игра!» - не только строчка из арии, но и банальная константа.

Мы всегда играем: взаимодействуем, соперничаем, воюем, любим, творим, интригуем, притворяемся. Я мог бы продолжать бесконечно. Наверное, все наши действия, так или иначе, можно уложить в игровую кальку. Но из всех этих бессчетных человеческих игр мне единственно интересна только Игра в бисер.

Потому что всё в мире связано со всем и становится проекцией друг для друга. Но соотносясь между собой, не как курица с яйцом, причина со следствием, а как тысячи расставленных под разным углом зеркал и мириады одновременно образуемых ими отражений.

Способный обнаружить внутреннее сродство и смысловые пересечения фуги Баха с храмом в южной Индии, узора на персидском ковре семнадцатого века с танцевальными ритмами нивхов, не просто смешной лузер, обороняющий последний рубеж своей никчемной элитарности, и уже почти сметенный потоком победившего глобального масскульта. Он просто более зоркий, чем окружающее его большинство, человек, способный увидеть действительную взаимосвязь самых разных явлений нашего мира.

.

— Я свободен, с диким ветром наравне…

Но связь эта куда шире, чем просто бессчетные ходы культуры внутри себя самой. Музыка и архитектура не менее сцеплены, чем танец с горным или степным ландшафтом, литература с ветром или дождем. Форма облака, пролетевшего в семь утра 12 мая 1927 года над восточной окраиной Лиссабона, есть точная проекция одной из строф Фирдоуси. И настоящий гроссмейстер Игры сумел бы в деталях продемонстрировать это всем желающим.

Снимаю перед ним шляпу. Я всего лишь любитель подобного занятия, в лучшем случае его разрядник. Но сейчас, на третьей строчке кинчевского припева, мне мгновенно раскрылась суть этого странного феномена под названием футбол, самой любимой игры человечества и потому ближе всего расположевшейся к Игре, а если высоким слогом — к средоточию земной цивилизации.

.

— Я свободен, наяву, а не во сне…

Да, я не мастер Игры. Но несколько почти готовых ее этюдов в голове у меня есть. И я способен обточить их до нужного блеска. Свободен от футбола? Я сказал так… Что ж, конечно, теперь свободен. Но только от трудовой лямки-повинности, столько лет пристегивавшей меня к календарю национального чемпионата. Однако футбол всегда останется со мной, как один из магических кристаллов, вращая который, находишь прихотливый образ-двойник любого события этой вселенной.

Завораживающее занятие…

.

Красный лепесток (Максим Сомов)

Мертвые камни раздвинулись, и в лицо ударило солнце. Он зажмурился, но свет стал только ярче. А потом, прямо из ослепительной середины, выдвинулся бледный ком. В считанные секунду разросся и слепился в щекастое лицо в марлевой повязке. Оно приблизилось к нему почти вплотную и расплылось в улыбке:

— Ну что везунчик… Как это тебя угораздило?..

И тут же рядом с щекастым возникли другие лица, а ослепительный свет совсем померк.

— В рубашке родился, — сказал кто-то.

— Скорее в шубе, — возразил щекастый. — Для такой высоты шесть сломанных ребер и сотрясение мозга, ничто.

Лица перешли на быстрый профессиональный говорок и Максим снова ушел в цветную глубину. А когда открыл глаза, в заоконом небе ровным рядом шли облака, словно большое стадо белых мамонтов.

Он вспомнил паденье. Что ж последнее Действие осталось незавершенным. Оно, конечно, было настоящим «3Б» — бескорыстным, бессмысленным, безымянным.

И еще оно было выражением его самодостаточной любви, не требующей ничего от внешнего мира. Этим и отличалось от простого самоубийства. Матч был проигран уже до этого Действия. Но даже если бы Максим тончайшим краешком ума все же надеялся бы, что в совершаемом есть (пусть мельчайший!) практический смысл, и если для победы все же нужна жертва — то вот она, то и ее не случилось. Небо не стало принимать жизнь Максима ни как выражение любви, ни как жертву, ни как что-либо еще. Чем бы ни было последнее Действие, оно не случилось, а стало быть, и не засчитывалось…

Максим был жив. И это хорошо. А финальный матч проигран и Россия не чемпион. Наверное, никогда чемпионом и не будет. Хотя…

— Ну как оно?.. — спросил его грузный голос.

Максим повернул голову. На соседней койке лежал крепкий мужик в тельняшке:

— Живой?

— Вроде.

— Из окна выпал?

— С крыши.

— Врачи говорили, высоко летел.

— С девятиэтажки.

— Ох, ты… — сосед уважительно потряс головой. — Я с лестницы обвалился. И то, чуть не по частям…

Облака в окне чуть поредели и стало видно синее небо.

— Так это о тебе в городских новостях было? Что с крыши девятиэтажки упал. А пока летел, с ветки на ветку кидало, и скорость гасилась. Потом под деревом лежал…

Максим только улыбнулся.

— А что на крышу-то понесло? — сосед подмигнул. — Победу отмечал?

— Победу? — Максим попытался развернуться, замер от боли, но тут же забыл о ней. — А мы что… Мы, что — чемпионы?!

— А, кто еще? — сосед победно заклокотал. — Русские прусских… Страна второй день празднует.

— Чемпионы… — Максим откинулся на подушку.

Солнце, по театральному ждавшее нужного момента, всунулось между облаков. И палата разом наполнилась золотой невесомой пылью, а один из лучей, срезавшись от стекла открытой рамы, с бильярдной точностью полоснул Максима по глазам.

Ослепленный, он смежил веки. Но луч прошел внутрь, ударил и разом высветил сердцевину догадки — ну, конечно! — Действие его принято и учтено. Только речь шла не о глупом рабском подношении человеческого тела, абсолютно не нужного этой слепящей невесомости, а о принятом Небом акте самоотдачи, искреннем самопожертвовании, совсем не предполагающим смерти.

«Четыре — три… — шевелился снаружи голос соседа. — А забивали как?! Что наши, что фрицы… А какие кони Ванька Васькин выкидывал! В жизни такого не видел… Чтобы защитник…»

Голос шуршал, вился, а Максим думал, что все-все в его жизни было правильным, было правдой. И потому тропа, юркнувшая под ноги столько лет назад, теперь привела к цели. А личная его победа над жадным, узким «я» была засчитана, вошла своей толикой в основание общей футбольной победы. Победы, которая останется с Россией теперь навсегда, чтобы там ни было дальше…

И все же Максим как-то чувствовал, что его собственный вклад в эту победу был только авансом. Чудо российского чемпионства требовало куда большой и главное продолжительной благодарной работы. Потому что даже состоявшиеся победы нуждаются в своей защите. Они тоже могут быть отняты или обесценены. В мире всегда может найтись способная на это сила.

А значит победе необходим свой сторож-смотритель, служба которого совсем не обязательно должна быть связана с футболом. Скорее наоборот. Лучше, если она будет лежать совсем далеко от спорта. Не важно в какой сфере. Достаточно того, что Небо и Максим будут знать об этой работе, безымянной и бескорыстной. Всё в мире связано со всем и по системе взаимозачетов сделанное им будет зачтено, как охрана российского чемпионства.

В это мгновенье Максим уже доподлинно знал, что будет с ним дальше. Его жизнь будет долгой или очень долгой. Он проведет ее, работая медбратом в хосписе. Это мгновенное знание не было пустой формулой. Россыпь образов разом вместило все предстоявшее — десятки лет жизни-работы слоились широкими пластами. Максим успел рассмотреть бледные больничные палаты и высохших людей, больше похожих на тени; острые штыри переносных капельниц и тяжелые, вонючие памперсы; холостяцкие вечера перед ТВ и грустное лицо приехавшей погостить матери, совсем уже старой, какой он будет лет через двадцать. Снова палаты и изможденные лица их насельников.

И все же казалось ему, может в этом будущем быть и нечто еще. Только не мог понять что именно. Мурлыкнула смс-ка. Телефон лежал на тумбочке. Максим обнаружил пару пропущенных звонков и несколько сообщений: дешевая Италия (недельный тур), две тысячи премиальных рублей на третью покупку в М. Видео, заманчивый вклад в Альфа-банке. Одна из смс-ок была от Нади: «Поздравляю. Выходит, не зря старался))). Встретимся?..»

Рука с мобильником упала на простыню. В голове Максима мгновенно проклюнулось, стремительно пошло вверх и вширь другое будущее. В нем оставались палаты и узкие коридоры хосписа, смертельно больные люди, капельницы и памперсы. Но появилась в нем и линия совсем другой расцветки и формы. Удельный вес ее, в на ходу обраставшем деталями новом варианте будущей жизни, был не очень велик, однако непонятным образом преобладал. И хотелось разобраться, в чем здесь подвох.

Но Максим просто улыбнулся и закрыл глаза.

.

Сергей Савельев

К пяти утра город, кажется, обессилил. Совсем редко прилетал издалека вконец охрипший голос, пускала победный гудок машина.

Я лежал на спине. И чувствовал, как лучится радугой, пульсирует внутри аленький. Сейчас он был совершенным. Наверное, таким я увидел его тогда во сне, июньской ночью шестнадцатого. Прошло десять лет. Заставив его расцвести, я так ничего и не узнал о сути этого цветка. Но в России за эти годы появилась великолепная команда. А вчера мы стали чемпионами мира.

Не знаю, имеет ли мой цветок отношение к этому успеху. А если имеет, то в какой степени. На первый взгляд, кажется, в самой значительной. Чем больше внимания я ему уделял, тем лучше играла наша сборная. Но ведь бывают удивительные совпадения. Или взаимосвязь может быть обратной — вдруг то, что я делал с аленьким, было лишь следствием — проекцией, отбрасываемой успехами сборной?

Впрочем, все эти мысли не помеха для небольшой мании величия, которая иногда меня накрывала. Я, конечно, контролировал её, но ведь так приятно иногда думать, что именно твои усилия сделали Россию одной из лучших сборных мира. Сейчас для гордости поводов у меня было больше, чем когда-либо. Плюс счастливое чувство, наконец, завершенного маршрута, занявшего столько лет.

Этой ночью я мог позволить себе побыть ипостасью футбольной России, считать пылавший внутри цветок реальным двойником нашей сборной — лучшей команды планеты. Я лежал на спине и думал об этом. Рядом посапывала Ольга, семенили часы; взрыкивал, включаясь и выключаясь старый холодильник…

Но если все именно так, вдруг подумалось мне, то быть может, живет сейчас человек, внутри которого есть такой же образ, только уже не футбольной сборной, а всей страны, ее виртуальный двойник, работая с котором можно было бы решать главные наши проблемы — улучшать демографию, развивать экономику, поднимать ЖКХ и медицину или выпалывать коррупцию.

Может быть, даже правильная работа с этим образом России важней, действий правительства и президента, всей этой гигантской управленческой махины, к которой всегда столько вопросов и нареканий?..

Но этот человек живет, не подозревая, что внутри него есть такая маленькая Россия. И ему необходимо ею заниматься, чтобы связанная с ней незримой пуповиной, менялась Россия большая. А стало быть, этот человек не просто рядовой нолик, безымянный житель огромного целого, раскинутого от Балтики до Тихого, а очень… может быть, самая важная его единичка.

Если бы найти этого человека, надоумить его нужным образом…

Размышлять об этом было так интересно. И у темы обнаруживались все новые повороты, выскакивали новые детали, пока люстра надо мной не закружилась вокруг своей оси. Я только и успел подумать: «ведь оборвется…» как она действительно сорвалась, но не упала, а выкатилась в окно. Пытаясь вернуть ее на место, я не вставая с кровати, потянулся за ней. Став длинным как лента дыма, оказался снаружи и увидел люстру уже довольно далеко, на другой стороне улице. Вытянувшись еще раз, почти достал ее, но она отодвинулась дальше, а потом юркнула за угол. Я устремился за ней.

Мелькнуло несколько разных пространств. И теперь передо мной была серая круглая площадь, обставленная скучными панельными пятиэтажками. Над клумбой в центре площади, на высоком четырехграннике два гранитных мужика, обнявшись за плечи, символизировали то ли нерушимость рабоче-крестьянского братства, то ли вековую дружбу СССР с одной из стран соцлагеря. На скульптурный раритет эпохи развитого социализма выходили окна сразу нескольких забегаловок.

В одной из них — домашнем кафе на четыре столика, за большой тарелкой супа сидел крепкий русый человек лет сорока. Командировочный, подумал я. Если работник узнается по аппетиту, профессионалом он был отменным. Суп с клецками таял стремительно.

Было понятно — этот крепкий сероглазый человек с твердым простым лицом и плотными плечами носил внутри себя образ-двойник России. Я почти не обрадовался и не удивился этому. Ведь ясно, что на ловца всегда и зверь… другого не бывает. Что ж, мне оставалось рассказать командировочному об одной его особенности.

Я подошел к нему, кивнул, но он не обратил на меня внимания.

— Свободно? — я указал на стул рядом с ним.

Командировочный не ответив, дохлебал суп, подвинул второе, сразу примеряясь к котлете. Определенно меня для него не существовало. Тогда я протянул руку, но в миг, когда пальцы должны были коснуться его плеча, кафе лопнуло как лампочка, разлетевшись на мириады осколков, окропивших всю Россию, в тот самый миг, ужатую до размера площади.

Но прежде чем все вернулось на свои места, в кратчайшую временную дольку, я успел увидеть и даже рассмотреть эту площадь-страну со всеми ее насельниками. Невероятно разную россыпь земель, устремленных разом во все стороны, но все же прочно стянутых изнутри, словно разноцветные камешки регионов, нанизанных на крепкую капроновую нить.

Миг спустя страна снова стала бесконечно большой. И не осталось площади, кафе, командировочного. Не было человека, способного все исправить и наладить. И никогда уже не будет, понимал я. Но возникло другое. Каждый из тех, кто жил на этом огромном пространстве, дышал его воздухом, занимался своим делом, имел теперь внутри себя мельчайший, может не больше атома, осколок-образ всей страны. И работая над ним, мог изменять ее в целом. Выходило так, что в меру своих сил это должен был делать каждый. Другого пути у страны не было.

«Ну, и слава Богу» — подумал я, уходя коротким черным коридором в другой сон…