Валерий Рыльцов стал Лауреатом международного поэтического интернет-марафона Сокровенные свирели «45 параллели»!

Ценный приз и диплом Лауреата, а также изданная по результатам марафона книга Антология «45: Параллельная реальность» переданы С. Сутуловым-Катериничем из града Ставрополя и отданы в руки герою.

Кроме этого, на поэтическом конкурсе имени Игоря Царева «Пятая стихия» (сезон 2013−2014)

Валерий Рыльцов получил диплом финалиста и

СПЕЦИАЛЬНЫЙ Приз «Дома Берлиных» (Лос-Анджелес)

в размере $ 250 — за энергетику стихов и за блестящее владение словом и темой.

Поздравляем от всей души!

Итак, Валерий Рыльцов.

Подборка для поэтического марафона Сокровенные свирели «45 параллели».

НЕВНЯТНЫЙ ЛЕПЕТ АОНИД

* * *

Над местом гиблой переправы

потоки мечутся, бурля…

Ковчег затопленной державы

идёт на вёслах без руля.

Кто различает в грязных трюмах

невнятный лепет аонид,

а мир, бездумный и угрюмый

грохочет, лязгает, звенит.

Чья злоба — поздно или рано —

сорвёт девятую печать…

два полушария урана

сближаются — не удержать.

В огне опять не будет броду,

какие гимны ты ни пой,

что не сумело стать народом,

то сгинет злобною толпой.

И что, возникнувший из праха,

ты здесь пытался изменить?

Шипит бикфордов шнур и пряха

уже досучивает нить.

* * *

Вновь кермека сиреневым дымом азиатский пронизан простор

и ничтожен за Доном родимым вековечный российский раздор.

Силой кичились, разумом слабли, оттого всё никак не допрёт —

не единою «вострою саблей» вознесён человеческий род.

Вечен искус — «из грязи во князи», с булавой неразлучен кистень,

погуляли Будённый и Разин, черепами засеяли степь.

(Разберётся Господь, покарает призывающих Русь к топору,

охмуряющих мороком рая, прославляющих «смерть на миру»).

Казаки? Инородцы? Изгои, потерявшие совесть и стыд —

мы унизили землю разбоем, и она этот грех не простит,

(Даже если, восторженно щерясь, я восславлю пожарища дым,

она славу отвергнет, как ересь и не спустит героям моим),

поразит червецом, недородом, спорыньёй, колтуном повилик,

от гордящихся дурью уродов отвращая страдальческий лик.

Серебряный ангел

Татьяне Ивлевой

1

Скажешь родине «danke» и «thank you»

за избыток обид и простуд —

пассажир иноземной подземки,

не забывший, как вьюги метут.

Да каким бы ты ни был усталым,

но доныне не можешь без них…

Ностальгия по рельсам и шпалам,

и броне на путях запасных

настигает катящимся эхом,

залихватским дымком над трубой…

Той страны, из которой уехал,

зыбкий образ. Фантомная боль.

Сам себя обвиняешь в побеге

из питомника лжи и вражды,

обращающем белые снеги

в килотонны замёрзшей воды.

Избегая душевных эрозий,

затвердив немудрёный мотив.

в бутафорский садись паровозик,

обречённо смотри в объектив.

Ты ушёл от имперской потравы,

от засилья холопов и бар…

Над руинами зверской державы

облаков отработанный пар.

В топках пусто. Но выжжены нервы.

В небе морок. В земле креозот.

И нигде паровозик фанерный

никого никуда не везёт.

2

Беглецы, скоморохи, смутьяны

эмигранты имперских орбит,

не о вас ли у музы Татьяны

нелетающий ангел скорбит…

Унесённые ветром скитальцы,

пилигримы холодных пустынь.

Отогрей их замёрзшие пальцы,

тайный ангел, и сам не остынь,

чтобы вера в целебность рыданий,

в серебро, берегущее свет,

извлекала из хриплой гортани

то, что должен сказать напослед

человек средь звериного воя,

средь шакалов с медвежьим мурлом…

Милосердный серебряный воин,

осени нас сакральным крылом.

За бугром, где ютятся подранки,

от державных сбежав ворожей,

будь на страже, серебряный ангел,

с контрафактным клеймом Фаберже.

3

И всё, как раньше, как тогда,

когда цвела душа босая —

уходят письма в никуда,

но никуда не исчезают.

Душа бродила по прямой,

терялась в дурости и вздоре,

ах, сколько соли, ангел мой,

в перенасыщенном растворе.

Зачем мы головы дурим,

что соль собою быть устала…

С твоей судьбой соизмерим

полураспад её кристаллов.

Коль раскрошились за века

ступени в лестнице Линнея,

нас породивший океан

навряд ли станет солонее.

Он тяготеет к молодым,

а нам брести в отрепьях рваных,

пока белесые следы

не затеряются в барханах.

Когда же ляжем наконец,

не важно — дальше или ближе,

там лань придёт на солонец

и землю с жадностью оближет.

* * *

Намертво продутый сквозняками,

начисто лишённый миражей

путь блестит, настырно возникая,

сквозь обман державных муляжей.

Ты один — растерянный прохожий —

стать давно утративший и прыть,

ты страшишься верить, но, похоже

звёзды разучились говорить.

Там, в пространстве без конца и края,

голоден, блестящ и одинок,

горло для беседы выбирая,

на лету вращается клинок.

* * *

День поэзии. Голос в пустыне,

уходящий в песок, как вода.

Твой глагол неминуемо сгинет,

не оставив живого следа.

Сколько брошено — с жару и пылу —

побрякушек на чашу весов,

чтобы слово базальт раздробило,

в золотой обращая песок.

Но поэзия кошкой свернулась

в эпицентре слепого пятна.

Человек, чтобы чаша качнулась,

надо выплакать очи до дна.

День поэзии. Пасынок блудный

упадёт на колени в тоске

в исполинских безлюдных дюнах

с позолотой на мёртвом песке.

* * *

И вновь средь руин и развалин, на сердце оставив надрез,

я знаю, что Бога распяли и вижу, что он не воскрес,

здесь нет ни предела, ни правил и некто, прокравшись в ночи,

от имени Господа правит, копытом по трону стучит,

здесь каждый Пилат и Иуда, здесь властвуют подлость и лесть,

что, кроме надежды на чудо, нас может поддерживать здесь,

где мира устройство срамное диктует беду от ума,

туман над моею страною, то красный, то чёрный туман.

* * *

Аукнулась чреда российских смут

Причудами генетики в бараке.

Сосед по даче, судя по всему,

Произошёл от собственной собаки.

Я убеждался в их родстве не раз,

Юлить перед животным не желая:

И габитус тождествен, и окрас,

И лексикон, и даже тембр лая.

Репертуар для пасти и для рта

Всех встречных причисляет к лиходеям.

Ты говоришь — фамильная черта…

А вдруг — национальная идея?

* * *

Здесь стерня выгорает кругами,

Бронетехника прёт напролом…

Напоследок сложи оригами —

Журавля с перебитым крылом,

Ведь летит над горящим бараком,

И трубит над пропащей страной

Шестикрылый с фасеточным зраком

Обитатель небес коренной.

Выжигая с державных ладоней,

С исполинских корявых десниц

Кровь невинных и грязь, и плутоний

И мазут боевых колесниц.

Что за храм возведём на крови мы

Из оплавленных в пекле камней…

Меч, приросший к руке серафима,

Никогда не расстанется с ней.

И в зенит раскалённый не глядя,

Среди пепла великих держав

Мы всё те же раскроем тетради,

Карандаш обречённо зажав.

* * *

Пускай она темна и далека, узка, непроходима временами —

Дорога сохраняется, пока она идёт за женскими ступнями.

Не страшно, что нельзя предугадать что будет со Вселенною и с нами…

Дорога осмысляется, когда она хранима женскими ступнями.

Не бормочи, что ты — земная соль, нетленный дух в нерукотворном храме,

Смиряйся с тем, что ты — пустой песок, светящийся под женскими ступнями.

Задуманный краеугольным, ты не для того ль раздроблен был издревле,

Чтоб сохранять, как дар, Ея следы, доколе ветер маркесовский дремлет…

* * *

И после стольких адских мук от райских тех плодов,

утешься тем, что никому не отыскать следов

куда, в сиянье золотом упал аэролит,

душа — метафора, фантом… так что же в ней болит!

И с болью той на склоне лет невыносимо бресть.

Души, быть может, вовсе нет, а тело — точно — есть.

На свете всём была одна единственная цель —

когда из тёмного окна склонялась Рапунцель.

И тело рвалось по прямой, всё на пути круша,

какая башня, бог ты мой, какие сторожа!

Тот незатейливый манок слышней день ото дня:

«Скрещенье рук, скрещенье ног» всего лишь западня.

Но как меняешься в лице, когда вдруг на тебя

случайно глянет Рапунцель и ты замрёшь, скорбя,

что прежний пыл не обоймёт, что календарь к зиме

и в сердце льётся тёплый мёд, и ничего взамен.

* * *

Пусть дерево рубил не по себе я, рвать не умел подмётки на ходу,

но половина звёзд Кассиопеи видна в окошко домика в саду.

И строчки неказистые рифмуя, плесну в стакан последнее вино,

кто поместил их на одну прямую — мою постель, созвездие, окно,

и чем за милость эту отдариться в саду полночном на исходе лет…

Гордящаяся прелестью царица до пояса в восторженном стекле.

Старею, брат, возможно и глупею, свою бутыль я осушил до дна,

но половина звёзд Кассиопеи в саду в окошко домика видна.

Подборка Валерия Рыльцова на поэтический конкурс имени Игоря Царева.

* * *

Сгибались дерева и грохотали крыши, —

Над городом в ту ночь свирепствовал Борей

И влажной линзой слёз был тротуар приближен,

Ристалище теней для ртутных фонарей.

Окрест гремящий ад ты измерял шагами

И было не понять в абсурде ледяном:

Проекции ветвей метались под ногами

Или сама земля ходила ходуном.

И, видимо, затем, чтоб ты верней ошибся,

Искрили сгустки туч на сотни киловатт…

Разбитые сердца срастаются без гипса,

А в том, что вкось и вкривь, никто не виноват.

Циклон загнал в дома людское поголовье

И ты твердил один на улице пустой,

Что слишком мало слов рифмуется с любовью,

Гораздо больше их рифмуется с бедой.

Рифмуется с тоской, с изменой и разлукой

Гораздо больше слов. Угрюм и одинок,

Бреди по тем теням и в темноту аукай,

Смиряясь, что весь мир уходит из-под ног.

* * *

Георгию Буравчуку

Давай наговоримся всласть, покамест не пришли за нами, — безнравственна любая власть, неправедно любое знамя. В зените Марс, на троне тать, на сцене фарс и буффонада, чтоб афоризмы изрекать, ума особого не надо. Смекай, былой «властитель дум», с чем на Господень Суд явиться, когда накаркает беду язык безумного провидца. Где придан только медью лба блеск человеческой натуре, чем монолитнее толпа, тем вирулентней вектор дури и тем желаннее правёж для государственного блага, народу ботать невтерпёж на языке Архипелага. В какую чёрную дыру летят державные качели… А мы опять не ко двору, а мы опять не вышли в челядь, в герои времени, то бишь, что шестерят у края бездны, какое там «…or not to be», шалить изволите, любезный? Изволите ломать комедь: «Герой отважен и неистов…» Державы в подданных иметь предпочитают мазохистов. Чужой и свой замолим грех в каком нерукотворном храме? Мы омываемы со всех сторон студёными морями. Что б ни случилось со страной, потомки скажут: «Ты накликал!» Не с нашей верой островной искать взаимности калигул. Что ждёшь под тучей грозовой, оракул мрачный и нетрезвый?.. На гайку с хитрою резьбой есть болт с имперскою нарезкой. Что ж, помолясь, начнём с азов, с начальных клавишей опалы, в регистрах скорбных голосов опробуем свои вокалы, покамест спит недавний страх и только пыль вдали клубится, и блики вечного костра блестят в слезе на бледных лицах.

* * *

Сергею Лукину

Когда ты выберешь такую тропу, которой сам не рад,

Никто тебе не растолкует, что жизнь творится невпопад.

А мы витийствуем, пророчим, с картонным прыгаем мечом —

Всё впопыхах и между прочим, и вовсе даже ни о чём,

Пока любовь и нежность в сумме дадут лишь приступы тоски

И станет ясно, что безумен вступивший в чёрные пески,

Где бедовать ему отныне, не подымая головы.

Какие пастухи в пустыне, какие дошлые волхвы?

И так непрочно и плачевно вплоть до скончания веков

Твоё невзрачное кочевье — сосредоточье сквозняков.

В шкафу — знакомые скелеты, в стакане — кислое вино,

На мутных окнах шпингалеты уже заклинены давно.

Но погляди — намного ль лучше ползти, катая смрадный ком,

За злобным выводком заблудших, вскормлённых сучьим молоком?

А шар Земли, пронзённый осью, с тяжёлым сердцем заодно.

Так пусть умножится в колосьях надежд мизерное зерно.

Угрюмей сделает, добрей ли счёт обретений и потерь…

К идущим за твоей свирелью не оборачивайся. Верь.

Ведь мы с тобой бредём доныне и клятвы юности храним

Не для того, чтобы в пустыне стать сталагмитом соляным.

Сердца терзающим глаголом не жертвуй скачкам и бегам

И стерегись на месте голом, где виден мстительным богам.

Но, не сумевши разминуться с тем, что грохочет за спиной,

Когда посмеем оглянуться, то станем солью рассыпной.