ТЕАТР ДЛЯ ЧТЕНИЯ

В т о р о й. А если еврейские дети окажутся некрещеными и откажутся принять крещение?

П е р в ы й. Не будем торопить события. Я думаю, принуждение было бы серьезной ошибкой… Кстати, как там раввин Розенблюм?

В т о р о й. Молится и плачет. Целыми днями плачет и молится.

П е р в ы й. Я прошу Бога даровать всем нам такую же силу духа, как у этого человека. Потерять всю семью, всех родных, стать свидетелем катастрофы своего народа — и после этого возносить хвалу Господу…

В т о р о й. Да, все это ужасно… В Средние века евреям, по крайней мере, оставляли шанс, они могли сохранить жизнь, перейдя в истинную веру. А сейчас убивают всех, даже католиков во втором поколении! Это уже никак нельзя объяснить желанием вразумить евреев или наказать их за казнь нашего Спасителя.

П е р в ы й. Как вы объяснили появление дополнительной порции для раввина?

В т о р о й. Он почти ничего не ест, так что объяснять ничего не надо.

П е р в ы й. Я очень прошу вас не забывать о мерах предосторожности. Гестапо усиленно разыскивает раввина. Найти его — это вопрос профессиональной чести ищеек.

В т о р о й. Монсеньор, о том, где спрятан раввин, знаем мы с вами — и тот, кто привел его сюда.

П е р в ы й. Кто-то приехал? Но я никого не жду.

В т о р о й. О боже! Это немцы!

П е р в ы й. Не пускать. Скажите что угодно, но не пускайте их.

В т о р о й. А если это обыск? Если они приехали за вами?

П е р в ы й. Они не осмелятся. Я хочу сказать, что за мной они приехали бы с грузовиком солдат. Идите же скорей…

В т о р о й (уходит и через некоторое время возвращается). Это офицер гестапо. Он говорит, что речь идет о человеческих жизнях и от вас зависит их спасение.

П е р в ы й. Ну, что же делать… Только не оставляйте нас наедине ни на минуту!

Т р е т и й. Хайль Гитлер!

П е р в ы й (Второму). Скажите ему, что я ни слова не понимаю по-немецки.

В т о р о й. Ире эминенц фершейт нихьт дойч.

Т р е т и й. Простите великодушно, ваше высокопреосвященство… Нет, это невозможно выговорить! С вашего позволения я буду обращаться к вам «Eure Eminenz», или, как это… ваша эминенция. Итак, простите, ваша эминенция, «Хайль Гитлер» у меня машинально вырвалось.

П е р в ы й. Как, вы говорите по-нашему? И так свободно?

Т р е т и й. Я уроженец здешних мест, хоть и немец по происхождению. В здешних краях, вы знаете, всегда жило много немцев. Наша семья переехала в Райх, когда я заканчивал гимназию. Жаль, что вы не говорите по-немецки, но это не беда. Нам не нужен переводчик, я с удовольствием вспомню язык моего детства, и вы можете отпустить своего помощника.

П е р в ы й. Он останется. Может быть, вам понадобится подсказать то или иное слово.

Т р е т и й. Ну, как хотите. (Второму). Нельзя ли распорядиться, милейший, чтобы мне подали чашку кофе и рюмку коньяку? Я немного продрог, знаете ли…

Первый и В т о р о й. Сегодня постный день!

Т р е т и й. Ах да, я и забыл! Надо же, оказывается, и князья церкви соблюдают посты!

П е р в ы й. Вы сказали, у вас ко мне важное дело, касающееся человеческих жизней?

Т р е т и й. Ну да. Сейчас я все объясню. Но прежде вы объясните, зачем вы пытаетесь вставить палки в колеса германским оккупационным властям?

П е р в ы й. Я вас не понимаю.

Т р е т и й. Странно. «Палки в колеса» — я правильно сказал. Это значит «противодействовать, создавать препятствия». Мы не лезем в дела церкви, и уж, пожалуйста, не противодействуйте и не создавайте препятствий политике германского государства в еврейском вопросе.

П е р в ы й. Нет, я по-прежнему не понимаю вашего жаргона. Обрекать людей на смерть только потому, что они имели несчастье родиться евреями, — это называется «проводить политику»?

Т р е т и й. У католической церкви есть огромный опыт в обращении с евреями. Еще со времен Крестовых походов и даже раньше. Жаль, что в двадцатом веке вы отказались от этого ценного опыта и вашими наследниками пришлось стать нам, национал-социалистам.

П е р в ы й. Я не собираюсь ввязываться с вами в исторический диспут.

Т р е т и й. И правильно! Не будем обсуждать все преступления этого злокозненного племени, его историческую вину перед всеми народами Европы. Реалии сегодняшнего дня таковы: идет война не на жизнь, а на смерть, и евреи образуют группу, враждебную Великой Германии и сочувствующую нашим врагам. Никто никогда не ставил под сомнение право военных властей очищать тыл от подозрительных элементов. Надеюсь, вы согласитесь со мной в том, что эти меры большинством местного населения встречаются с… Ну, «одобрение» будет, наверное, слишком сильным словом. Скажем мягче: «с пониманием». Десятки добровольных помощников всячески содействуют германским силам в очищении края от евреев. Не буду скрывать, есть и примеры обратного. Отдельные случаи укрывательства евреев. Мне непонятно, почему ваша эминенция собирается взять под покровительство этих отщепенцев. Неужели у вас нет более важной темы для проповеди и вам непременно надо посвятить ее грязным евреям? Мне кажется недостойным делом использовать личный авторитет вашей эминенции и влияние католической церкви в таких сомнительных целях.

В т о р о й. Откуда у вас эти сведения?

Т р е т и й. Не ломайте себе голову. Допустим, мы подслушали телефонные разговоры его эминенции. Или внедрили своего человека в его окружение. Какая разница?

В т о р о й. Какая подлость!

Т р е т и й. Конечно, подлость. Вообще война — это одно сплошное дерьмо. На языке войны подлость, предательство, зверство называются «суровые меры, продиктованные исключительно напряженной обстановкой». На войне каждый выполняет свой долг, даже очень опасный и очень неприятный. Мой неприятный долг в данный момент состоит в том, чтобы не допустить обнародования… я правильно поставил ударение?.. обнародования вашего пастырского обращения. Не допустить того, чтобы у местного населения создалось впечатление, будто укрывательство евреев одобряется и поощряется католической церковью.

П е р в ы й. Но вы, национал-социалисты, глумитесь над христианством. Вы верите только в силу, вы опираетесь на страх и принуждение. Моя проповедь — это всего лишь слова, обращенные к совести людей. А вы считаете совесть жалкой химерой. Чего же вам бояться, если на вашей стороне танки и пушки, чтобы убивать, концлагеря и пытки, чтобы устрашать, деньги, чтобы подкупать. Что может сделать против всего этого — обычная проповедь?

Т р е т и й. Не надо столько пафоса, мы же не в церкви… Действительно, к христианству мы относимся без всякого пиетета, но недооценивать его было бы ошибкой. Ваша власть — власть детских воспоминаний. Нас всех когда-то водили в церковь, учили молитвам и все такое. Запах ладана, звуки органа… Это засело глубоко и может вынырнуть в самый неподходящий момент. Мои коллеги признавались мне, что, когда приходится допрашивать священников, они испытывают неприятное чувство. Детские привязанности — это, знаете ли, нечто неизбежное.