ТЕАТР ДЛЯ ЧТЕНИЯ

П о ж и л о й. Вы, я погляжу, не слишком лестного мнения о наших венских буржуа. Но почем вы знаете, что я не принадлежу к их числу?

М о л о д о й. Вы? О, нет! Для меня буржуа — тот, кому свойственно пренебрежительное отношение к народу. О, современный буржуа слишком хорошо воспитан для того, чтобы считать чернорабочего быдлом. Это, видите ли, «меньший брат» богатеньких и образованных. Подобное снисходительное сочувствие выражается зачастую в крайне бестактной и оскорбительной форме, чего эти добрые господа не могут понять. Неудивительно, что народ на такое обращение отвечает законным возмущением, а наши филантропы и просветители всегда воспринимают это как свидетельство неблагодарности простого народа. Этим идиотам, желающим облагодетельствовать народ, невдомек, что существующее зло невозможно, да и не следует облагораживать. Что необходимо сделать, так это расчистить путь для будущего, более здорового развития.

П о ж и л о й. Разумеется, не следует смотреть на народные массы сверху вниз, как на ребенка-несмышленыша. Но мне становится не по себе, когда рабочим людям откровенно льстят, вознося их выше всех остальных сословий, а точнее, заменяя ветхозаветный избранный народ избранным классом, которому еврейский пророк Маркс предписывает построить Царство Божие на земле.

С т, а р и к. К тому времени мы уже сидели в кафе. Сегодня мне самому кажется смешным, что я мог глубокомысленно обсуждать подобные темы, но тридцать с лишним лет назад, в веселой старой Вене, социал-демократия была в большой моде.

М о л о д о й. Социал-демократы — сволочи. С ними невозможно спорить, они вечно передергивают твои слова и лгут так нагло и чудовищно, что простой человек готов им поверить. Сам-то он на такой обман не способен. Социал-демократические вожаки изобрели очень простой способ вербовать рабочих в свои ряды. Они говорят: «Будь с нами — или мы проломаем тебе голову».

С т, а р и к. Не помню, что он заказал. Для пива было слишком холодно, должно быть, мы выпили немного глинтвейна. Мне давно пора было идти, но он вдруг принялся жаловаться мне, словно какой-нибудь герой Достоевского, на несчастья своей жизни, одиночество, невыносимое окружение и тому подобное. Это была довольно бессвязная исповедь рано осиротевшего юноши, не получившего систематического образования, но читавшего много и без разбору и уверенного в своих талантах и своем высоком или, по меньшей мере, особом предназначении. Слушать было тягостно, однако перебить его на середине речи, попрощаться и уйти было бы слишком грубо.

М о л о д о й. Вам, представителю обеспеченного класса, трудно представить себе, какая чудовищная грубость нравов царит в рабочей среде. И в то же время сколько примеров удивительного великодушия, нежной преданности и бескорыстного самопожертвования!

П о ж и л о й. Простите, мой вопрос может показаться бестактным, но на какие средства вы существуете?

М о л о д о й. Я живу на случайные заработки, главным образом на стройках. Иногда перепадает заказ на чертежные работы, иногда удается продать акварели… В общем, сытым я бываю достаточно редко. Голод, голод, голод — он самый близкий и верный мой товарищ. Этот спутник почти никогда не оставляет меня и честно делит со мной все время. Если я покупаю книгу — в этом участвует тот же мой верный спутник. Если я решил пойти в оперу — верный мой товарищ задержится у меня на несколько дней, а то и на целую неделю. Но как же не покупать книг и не ходить в оперный театр? Это означало бы духовную смерть! И я частенько говорю моему преданному спутнику-голоду: коль не получается иначе, лучше я буду иметь тебя в придачу к Бетховену и Вагнеру, чем избавлюсь от тебя ценой отказа от посещения театра.

С т, а р и к. Страдания молодого Вертера вызывают горячий сердечный отклик, но у кого вызовут живое сочувствие страдания старика Вертера? Юное существо заключает в себе обаятельную неопределенность. С ним связана волнующая идея нереализованных возможностей, среди которых есть и самые чудесные.

Мой собеседник перескакивал с одной темы на другую, насколько я мог судить, убеждения его представляли собой невероятную мешанину поверхностно усвоенных и плохо переваренных книг, но как я завидовал его энтузиазму, способности загораться и испытывать восторг и ненависть, завидовал его вере в то, что мир можно исправить.

М о л о д о й. Неискренность есть признак нехватки мужества. Взгляните на нынешних монархов и политиков. Почти все они — полные ничтожества, они стремятся всячески уйти от ответственности, возложенной на них их положением… Настоящий народный вождь обязан… Горе тому народу, который допустит… Только глупцы или обманщики смеют утверждать, будто… Маркс и Кропоткин наговорили невероятную кучу вздора, но в одном они правы…

С т, а р и к. Вскоре он перешел к проблемам геополитики, о которых судил с еще большим апломбом.

М о л о д о й. Руководители Германии отличаются от Габсбургов в лучшую сторону… Россия никогда не будет в состоянии понять истинную роль, отведенную ей историей… Англосаксы с их вечным стремлением… Что касается чехов, хорватов и тому подобных народцев…

С т, а р и к. Что мы можем знать? Что мы должны делать? Кто мог знать, что ждет этого молодого человека, и другого молодого человека, и все это поколение? Кровавая мясорубка, а которой мало кто уцелел. Крушение империи, крушение идеалов, крушение миропорядка, казавшегося единственно возможным, несмотря на все его кричащие пороки и противоречия… По сравнению с этой трагедией муки голода кажутся не самым страшным.

А мой собеседник о грядущей бойне говорил с упоением. Что он мог знать? Уж конечно, не то, что через несколько лет он будет контужен и отравлен газами и до конца жизни утратит здоровье.

М о л о д о й. И это будет хорошая освежающая и очищающая драка. Народ, который боится драки, не достоин места под солнцем. Не хочешь драться? Сдохни, не отнимай кислород у тех, кто имеет право на жизнь!

С т, а р и к. Он вошел в такой раж, что на нас стали оглядываться с соседних столиков. Этому надо было положить конец.

Чтобы прервать невротический поток слов, у меня есть безотказный прием…

П о ж и л о й. У вас есть девушка?

С т, а р и к. Только неожиданный вопрос мог заставить его запнуться на полуслове.

М о л о д о й. Девушка?

П о ж и л о й. Ну да. Невеста или возлюбленная…

С т, а р и к. Он был выбит из колеи, замолчал и снова ушел в себя, словно не в силах был осмыслить мои слова.

А я тем временем нацарапал несколько слов на своей визитной карточке и дал ее молодому человеку вместе с краткими наставлениями и словами прощанья.

По моей рекомендации один довольно известный венский архитектор, чья жена была моей давней пациенткой, принял молодого человека в свою мастерскую на правах ученика чертежника. Через месяц или полтора архитектор сообщил мне, что молодой человек проявляет прямо-таки рвение в работе. Он принял живое участие в устройстве карьеры моего протеже, помог тому сдать экзамены экстерном и поступить на факультет строительства и архитектуры.

Так и не завершив образования, молодой человек ушел на войну, пережил все ужасы разгрома и послевоенного кризиса, проявив недюжинную волю, сумел получить диплом архитектора и выбиться в люди. Этому, наверное, способствовала его женитьба на старшей дочери своего покровителя.

По его проектам построены кирха и несколько посольских особняков в Вене, оперный театр в Монтевидео… Он и политикой занимался вполне успешно: был депутатом парламента и даже возглавлял там какую-то комиссию. Возможно, я что-то путаю, память у меня никуда не годится. Но уж имя молодого человека я помню прекрасно: Рудольф Кирхнер. Да и как бы мог я забыть того, кто на протяжении всех этих тридцати лет оказывал мне массу услуг. И сейчас он один из немногих, кто, несмотря на опасность, заботится обо мне и использует все связи, чтобы вытащить меня отсюда в Швейцарию, Францию или Англию. Благодарность — такая редкая добродетель, как же могу забыть это имя: Герман Грубер.

Но ведь это чистая случайность, что именно его я повстречал тогда, в 1908 или 1909 году, у него купил ученическую картину, с ним вступил в разговор. Ведь на его месте так легко мог оказаться тот, ДРУГОЙ. В веселой старой Вене жило множество таких же голодных и неприкаянных юношей, состоявшихся и непризнанных талантов… Могло ли все измениться, если бы… Если бы…

И еще одна мысль не оставляет меня. Ведь это я во всем виноват. Ну да. Я учил, что наша культура строится на подавлении страстей, ограничении наших желаний. ОНИ в это поверили слишком буквально и сделали отсюда логический вывод: если культура ограничивает наши влечения — к черту культуру.

Но разве я мог знать это заранее? И вообще — что я могу знать? И что я должен делать?