ТЕАТР ДЛЯ ЧТЕНИЯ

…Извините, если прерву вас, товарищ Пастернак. Вам не кажется, что каждый народ создает легенду, в которой, сознательно или бессознательно, раскрывает некие важные черты своей национальной психологии? Англичане создали легенду о Робине Гуде, французы создали легенду о Жанне Д’Арк, немцы — легенду о Зигфриде, русские — легенду об Илье Муромце. Евреи создали легенду об Иуде. Обратите внимание на то, что три самых гнусных предателя делу социализма и коммунизма, делу рабочего класса, по национальной принадлежности относятся к евреям. Я имею в виду Карла Каутского, Льва Бронштейна-Троцкого и Иосифа Броз-Тито…

…Да, по нашим сведениям, в действительности эта козявка Броз-Тито, этот англо-американский холуй является не хорватом, а евреем, хотя тщательно это скрывает.

Я, разумеется, вовсе не хочу сказать, что евреи по природе склонны к предательству и вероломству, что среди них больше предателей, чем среди других народов. Мы, марксисты, исходим из того, что национальная психология формируется историческими обстоятельствами национального бытования. Эти обстоятельства сделали из евреев посредников, связующее звено между другими народами и социальными группами. Дело не в том, что евреи по природе особенно склонны к вероломству, а в том, что исторические обстоятельства часто ставили евреев в такое положение, которое толкало к вероломству, вынуждало быть вероломным ради сохранения жизни и собственности.

Капиталистический мир угрожает нам большой драчкой и рассчитывают использовать советских евреев как «пятую колонну», как своих агентов внутри нашего лагеря. И каждый еврей в глубине души знает, что, в случае победы Америки, отношению к нему, как к еврею, будет иным, несравнимо более доброжелательным, чем к русским, украинцам, белорусам, татарам, грузинам, азербайджанцам и другим советским народам. Обратимся к недавнему прошлому. Среди немцев, проживавших в СССР, было немало хороших, честных людей, считавших себя настоящими советскими людьми. Но каждый из них рассматривался фашистами как потенциальный союзник, агент, помощник — и мог стать таковым в определенных условиях. И, попав в гитлеровский плен, оказавшись на временно оккупированной территории, любой немец, даже коммунист, мог надеяться на куда более благосклонное отношение, чем другие. Это не могло бы не оказать влияния на поведение «нашего», «советского» немца, допустим, в атаке на вражеские позиции. Особое положение граждан немецкой национальности знали и чувствовали русский и другие народы Советского Союза. Они не могли относиться с доверием к немцам, пусть те жили бок о бок с ними двести лет. Ненависть к захватчикам, раздражение и горечь по поводу наших неудач в первые месяцы войны переносилась, не могла не переноситься на тех немцев, что оказались под рукой. И Советское правительство было вынужденно изолировать советских немцев. Кое-кто, возможно, считает, что мы поступили жестоко, поступили несправедливо и негуманно. Очевидно, дожидаться стихийных погромов и самосуда над немцами было бы более гуманно. Мы же полагаем, что, переселив немцев из центральных районов в отдаленные, мы предотвратили расправы и спасли тысячи людей. Кстати, после Пирл-Харбора точно также поступила хваленая Америка со своими гражданами японской национальности.

Не кажется ли вам, товарищ Пастернак, что ситуация повторяется? Советские люди имеют основания относиться ко всем евреям с недоверием и подозрительностью. Националистические чувства оказались укорененными в их еврейской среде значительно более глубоко, чем можно было ожидать. А поскольку американский империализм есть враг не менее жестокий и коварный, чем фашистская Германия, и поскольку сионизм выступает как верный и последовательный союзник американского империализма, советские люди смотрят на евреев как на врагов, действительных или потенциальных. Государство Израиль, которое не могло быть созданным, не могло бы продержаться и одного дня без поддержки Советского Союза, теперь переметнулось на сторону наших отъявленных врагов. Что это, если не предательство и черная неблагодарность?!

И вот теперь перед нами, перед руководством страны, стоит вопрос: имеем ли мы право сложа руки ждать, рискуя тем, что простой народ начнет громить евреев, либо должны принять предупредительные меры, эвакуировать еврейское население в безопасные места, рискуя тем, что западная пропаганда поднимет вой об антисемитизме, рискуя тем, что какая-то часть прогрессивной общественности, нестойкая часть наших европейских друзей под воздействием этой враждебной пропаганды отшатнется от нас? Что есть истинные гуманизм: спасти тысячи граждан еврейской национальности от дикой расправы или же умыть руки, оставить все как есть, оставить людей под угрозой, лишь бы не показаться кому-то антигуманным?

Я вам уже говорил о письме представителей еврейской общественности. Но к нам поступило еще одно обращение видных представителей еврейской общественности, в котором содержится просьба обеспечить безопасность всем гражданам еврейской национальности, защитить этих граждан путем эвакуации в те районы, где им может быть обеспечена охрана. Что вы думаете об этом, товарищ Пастернак?

…Да, тяжелое, мучительное решение. Девятнадцать лет назад я спросил вас, мастер Мандельштам или нет, а вы ответили, что дело совсем не в этом, что не это важно. Другими словами, вам не нравилось, что мы наказывали людей, безотносительно к тому, талантливые это люди или нет. Если я вас правильно понял, вы хотели, чтобы мы проявили снисхождение и гуманность не только по отношению к хорошему поэту Мандельштаму, но и по отношению к маленьким, совсем крохотным поэтам, типа Клюева, Орешина или какого-нибудь Джека Алтаузена. Глядя на нашу жизнь из какого-то прекрасного далека или, может быть, с небес, вы не понимаете нашего стремления очистить Родину от врагов. Это очень красивая, гуманная и благородная позиция. Я бы тоже хотел стоять на такой приятной позиции. Но я прошу вас, товарищ Пастернак, поставить себя на место тех людей, которым приходится становиться в неприятную ситуацию и принимать неприятные решения, людей, которые не могут уйти от необходимости принимать сложные, мучительные решения и не могут сказать: «Мы не желаем нести ответственность, не желаем пачкать руки, мы хотим сохранить репутацию и остаться в истории добрыми, прекрасными людьми». Власть — это очень утомительная штука, очень неприятная штука. Она не приносит удовольствия. Я завидую вам, поэтам, товарищ Пастернак. От вас остаются стихи и поэмы, остается что-то вечное. С возрастом начинаешь чаще задумываться над тем, что тебя ждет там, по ту сторону жизни, что останется от тебя, когда твою могилу покроет синий иней, как писал великий грузинский поэт Николос Бараташвили. Мы, марксисты, не верим в бессмертие души, не верим в личное бессмертие. Мы верим в бессмертие великого нашего дела. Любой политик, любой государственный деятель, если он не авантюрист, хочет передать свое дело в надежные руки, закрепить это дело. К сожалению, история дает очень мало примеров того, чтобы великие дела остались вечными, бессмертными. Александр Македонский, Чингисхан, Тамерлан оставили после себя великие империи, но после их смерти наследники передрались, перессорились, и великие империи распались. Иисус, Магомет, Карл Маркс оставили после себя великие учения, но после их смерти наследники и ученики передрались, перессорились, все переврали, извратили… Ученики и наследники всегда ненавидят того, кому поклонялись. Каждый клянется в любви и верности, каждый провозглашает себя единственным истинным хранителем наследства, но всегда ненавидит и старается отомстить учителю после его смерти. Вспомним, как генерал Монк отомстил Кромвелю, с каким упоением мстили Наполеону его маршалы и министры. Невольно задумываешься о том, что единственным настоящим победителем во всех битвах является смерть. Как вы преодолеваете чувство одиночества, Борис Леонидович?..

…Просто вы еще молоды, товарищ Пастернак. Вам, шестьдесят с небольшим, если не ошибаюсь? А мне через полтора года — семьдесят пять. Ну, хорошо, наверное, я успел надоесть вам. На прощанье я еще раз хотел бы напомнить тот давнишний наш телефонный разговор. Вы сказали, что хотели бы поговорить со мной о жизни и смерти. Вот видите, мы с вами немножко обсудили эту тему, хотя и с некоторым запозданием. Есть ли у вас, товарищ Пастернак, просьбы, пожелания? Может быть, нужна помощь в издании ваших книг?..

…А кто это — Ивинская? Какое она к вам имеет отношение?..

…Хорошо, я постараюсь вам помочь, хотя не обещаю. Я не царь и не Бог, я не всемогущ. До свидания, товарищ Пастернак, живите спокойно, работайте спокойно.

«Все изменяется под нашим Зодиаком, но Пастернак остался Пастернаком». Неплохая эпиграмма. Он остался блаженным идиотиком. Вот Илья Эренбург — тот неглуп. Жаль только, поэт плохой. «Это синий негустой, это сизый зимний дым, иней над моей плитой, мглы над именем моим…» Неплохо перевел Пастернак. Хороший поэт.

— Я прочитал показания этих врачей-убийц. Все это ерунда, чепуха. С этим нельзя идти на открытый процесс. «Джойнт-мойнт, сионисты-пианисты…» Ничего конкретного. Кто покрывал? Кто давал указания? Куда тянутся ниточки, кто за них дергал? Не тяните время. Эту мразь надо бить, бить и бить, выжечь все гадючье гнездо и все вокруг.

Да, и еще. Вы знаете поэта Пастернака? Хорошо, что читали. Большой поэт, а живет в каком-то дачном поселке. Небезопасно. Могут воры залезть, грабители. Мы с вами в ответе за жизнь и благополучие большого советского поэта. Надо бы понаблюдать за его дачей, чтобы обеспечить безопасность товарища Пастернака. Но это не так срочно. Может быть, через две недели, через три…