(Апокрифы, эссе, фантазии)
От публикатора.
Собирая материалы для небольшой исторической повести, я просмотрел материалы судебных процессов, проходивших в Рязанском губернском суде в начале
Случайно я обратил внимание на листки, исписанные каллиграфическим почерком, естественно, с ятями и твердыми знаками. (На лицевой стороне, кстати, было заключение судмедэксперта о причинах смерти бывшего купца второй гильдии Колобкова и его сожительницы, показания свидетелей по этому делу и т. п).
Рукопись, вызвавшая мое любопытство, была похерена,
Я попросил сделать ксерокопию и на досуге перепечатал письмо отставного директора Рязанской гимназии редактору журнала «Отечественные записки» М. Е. Салтыкову-Щедрину. Рукопись обрывается на 26 листе,
Узнать что-либо об авторе мне не удалось. Собственно говоря, нам нечего добавить к тем сведениям о нем, которые читатель сам найдет в публикации.
Датировать данное письмо довольно легко: оно было сочинено, очевидно, не ранее середины июня 1879 года.
Глубокоуважаемый Михаил Евграфович!
Надеюсь, Вы не забыли своего карточного партнера, в бытность Вашу управляющим Рязанской казенной палатой? Напоминаю о себе на всякий случай: Муртазов Богдан Николаевич, в
Обращаюсь к Вам по старой дружбе и как к редактору: может быть, найдете удобным поместить в журнале мои заметки, коли сочтете их заслуживающими внимания. Вполне понимаю, что слог мой, испорченный составлением отчетов попечителю учебного округа, тяжел, и предоставляю Вам полную свободу поправлять и сокращать мою старческую галиматью.
Собственно же поводом, побудившим меня взяться за перо, послужили газетные отклики на открытие в Москве памятника Пушкину и речь на торжествах г-на Достоевского. Сколько можно судить по отчетам, эта речь замечательна и по искренности и какой-то задушевности тона, и по оригинальности содержания. Только напрасно
Надеюсь, глубокоуважаемый Михаил Евграфович, взгляды мои не вступят в противоречие с направлением «Отеч. записок». Вы хотя и печатали какой-то его,
Дабы читателю были понятны некоторые частности моего дальнейшего повествования, сразу укажу, что я наполовину русский, наполовину поляк. Отец мой, пехотный штабс-капитан Николай Кириллович Муртазов, в
Я и старшая моя сестра воспитывались в православии и совершенно русской обстановке, однако не могло не сказаться на нас и влияние матери, которая, живя одна среди вполне чуждых людей, старалась учить нас Польскому языку, песням, истории — к неудовольствию бабушки и деда, не чаявших души во внучатах и подозревавших «проклятую полячку», что та втайне воспитывает нас в католическом духе.
Сын двух народов, питомец двух культур, я с детства сознавал в себе некоторую раздвоенность. Не могло мне нравиться то насмешливое презрение, которое в те годы, да и сейчас, хотя в меньшей степени, было обычным по отношению к полякам даже среди образованных русских. С другой стороны, меня уязвляла явная или скрытая ненависть и ответное презрение, питаемое к Русскому народу поляками, с которыми я имел дела в студенческие годы и позже. Принимая меня по языку (польским я владею как родным), по знанию обычаев за своего, поляки жаловались на свое порабощение народом, стоящим ниже по образованию и развитию, враждебным по религии. Особенно раздражало их самолюбие и казалось вдвойне обидным, что угнетение могущественным соседом выражалось в формах бессознательной грубости и бесцельного унижения национальной гордости (от чего, не в обиду будь сказано, не вполне свободны и Вы, Михаил Евграфович, нарисовав беглые карикатуры ксендзов Пшекшицюльского и Кшепшицюльского).
Не знаю, есть ли необходимость говорить, что двойственность чувств никогда не мешала мне любить Россию и трудиться ей на благо. Смею надеяться, небесполезным для Отечества была моя многолетняя деятельность воспитателя юношества и популяризатора творчества Пушкина, Гоголя, Тургенева и других замечательных русских авторов, чьи рассказы и повести в моем переводе выходили в польских журналах России и Австрии.
Спрашиваю себя, отчего в предыдущих строках у меня вдруг прорезались ноты как бы самооправдания? К несчастью, у нас с давних пор повелось, что всякий не чисто русский если не прямо подозревается в измене, то часто бывает вынужден доказывать свой русский патриотизм, что для коренного русака почитается излишним.
Странное понятие патриотизм! В нем часто смешиваются два вполне различных явления. Бывает патриотизм, побеждающий и отрицающий естественный человеческий эгоизм, а бывает, что патриотизм есть не что иное, как благовидное и лестное название для того же самого эгоизма в его развитии.
Каждый из смертных считает себя существом исключительным и призванным к великим задачам, осуществить которые нам не дает случай, собственная леность, неблагоприятные обстоятельства либо интриги врагов. Однако высказать вслух это убеждение нам не позволяет необходимость его доказывания и главным образом боязнь обидеть ближних, имеющих, как мы знаем, точно такое мнение о себе. Поэтому мы предпочитаем отчуждать от себя идею об исключительности и избранности, перенося ее на всех своих ближних, затем на весь свой народ. Правда, при этом лично на нас распространяется лишь малая часть благодати, но эта потеря в значительной степени искупается ощущением собственного благородства, душевной комфортности и безопасности.
Любой Русский может, таким образом, гордиться принадлежностью к аристократии человечества как своей заслугой, не стоившей, к пущему удовольствию, нам не малейшего труда!
Прошу прощения за это отступление и продолжаю. В
Для отправки комментария вам необходимо авторизоваться.
© 2011 Ростовское региональное отделение Союза российских писателей
Все права защищены. Использование опубликованных текстов возможно только с разрешения авторов.
Создание сайта: А. Смирнов, М. Шестакова, рисунки Е. Терещенко
Все тексты сайта опубликованы в авторской редакции.
В случае обнаружения каких-либо опечаток, ошибок или неточностей, просьба написать автору текста или обратиться к администратору сайта.
Комментарии — 0