СЕМЬ ЭТЮДОВ О ПУШКИНЕ

Наказание только тогда достигает цели, когда страдающий осознает, кем и за что наказан. Должно быть некое предварительное соглашение сторон. Похоже, не проблема Божьей справедливости и Божьего суда занимала Пушкина, и вряд ли права Марина Цветаева, утверждая, будто все мы, читая Пушкина, верим, что Чума — воля Божия к нас покаранию и покорению, то есть именно Бич Божий.

Вчитаемся еще раз в эти полные сладкой жути строки:

Все, все, что гибелью грозит,

Для сердца смертного таит

Неизъяснимы наслажденья —

Бессмертья, может быть, залог!

И счастлив тот, кто средь волненья

Их обретать и ведать мог.

Игра со смертью… Особая реакция организма на опасность — выброс адреналина в кровь, вызывающий краску в лице, — провозглашается самостоятельной, притом высшей ценностью за то, что дает возможность с необычайной остротой и напряженностью ощутить течение жизни во всей ее полноте, до крайности сгустить и насытить каждое мгновенье (ведь оно может стать последним!). Это, по словам Белинского, вдохновение несчастия. Но для того, кто подобное чувство испытывает, неважно, что НЕСЧАСТИЯ, важно, что ВДОХНОВЕНИЕ.

Не ради этого ли болезненно-упоительного состояния, этого оргазма риска целят в себе в лоб из револьвера с одним патроном в барабане, швыряют последние деньги на карточный стол?!

Да, но почему это странное и, пожалуй, порочное наслаждение должно служить свидетельством или гарантией бессмертия? И какое имеется в виду бессмертие — в Боге, в Природе, в памяти человеческой?

Здесь какой-то трудно объяснимый скачок мысли. Или, быть может, ее прорыв в другое измерение. И невольно приходят на ум такие же загадочно-величественные строки, написанные, по удивительному совпадению, летом или осенью все того же 1830 года:

Блажен, кто посетил сей мир

В его минуты роковые!

Его призвали всеблагие

Как собеседника на пир.

Он их высоких зрелищ зритель,

Он в их совет допущен был —

И заживо, как небожитель,

Из чаши их бессмертье пил.

То же сопряжение ключевых слов, понятий, мотивов:

СЧАСТЬЕ, БЛАЖЕНСТВО (в одном из вариантов у Тютчева было «Счастлив, кто посетил сей мир…»)

БЕССМЕРТИЕ

РОКОВОЙ

ПИР.

Эта перекличка подчеркивает контраст поэтических идей.

У Тютчева трагедия есть высокая забава небожителей, они ДОЗВОЛЯЮТ смертному стать ее зрителями (или участниками) и тем самым ПРИОБЩАЮТ, ПРИБЛИЖАЮТ к себе, ДОПУСКАЮТ к бессмертию. Человек пребывает объектом, фигурой страдательной. Не случайно поэт заменил слово «счастлив» на «блажен» (хотя через строчку идет однокоренное «всеблагие») — оттенить безличное, созерцательное значение, с обертонами евангельски-нравственной оценки. Это для тех, кто бледнеет перед лицом опасности!

По Пушкину… Нет, по Вальсингаму, человек сам, по своей воле способен ПРИОБЩИТЬСЯ, ДОБЫТЬ бессмертие и стать равным богам, свободным, как полновластный хозяин, господин своего тела, своей души, своей жизни. Ведь право истинного собственника проявляется именно в возможности по своей прихоти УНИЧТОЖИТЬ то, чем владеешь. Во всяком случае, продемонстрировать эту возможность. Таков, в сущности, и смысл владения, в отличие от пользования и распоряжения.

Разумеется, тем, кто верит в единственного Господина наших душ и наших существований, это должно восприниматься как величайшее кощунство. Логика Вальсингама безупречна и неуязвима с точки зрения чистого разума. Однако, как это частенько бывает, выводы разума отрицаются и отвергаются сердцем. Служитель Бога бессилен переубедить Председателя, повлиять на него, но сам-то Вальсингам хорошо знает, что он не прав: нельзя человеку петь хвалу Чуме, Смерти, Злу — это БЕЗЗАКОННО. Он умоляет Священника уйти, не терзать душу упреками, не добавлять ничего в чашу страдания.

И Священник (а его устами не сам ли Господь?) благословляет его, называет своим сыном.

Счастлив тот, кто изведал неизъяснимые наслаждения смертельного азарта?

Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые?

Блаженны алчущие и жаждущие правды?

Вальсингам остается, погруженный в глубокую задумчивость…