СТИХИ 2008−2010

Он идет по аллее, по лужам с вчерашним
ливнем, чувствуя сердцем, затылком и шеей —
этот тополь пизанский снесет ему башню.
А безбашенный он — не бывает страшнее.

«Нет, бывает-бывает…» — откликнется хором
птичий щебет в щербатом просвете зеленом.
«Брысь пернатые!..» Верно прижимистый город,
не уставший торчать из степи Вавилоном,

спрятал воздух в сусеки, ветра сэкономил.
То-то тесно в груди молодого поэта,
что шагает по жизни, всю жизнь словно в коме
вот уже сорок с лишним. А всё пистолета,

финки, яда, петли, кистеня не дождется.
Знать планида страдальца оставила с носом —
гнутым шнобелем, вечным тавро инородца.
Всё теперь для поэта под знаком вопроса.

Он поэт или кто? Почему столько водки?
Где Дантес? Что за сброд колготится на кухне?
На столе корки хлеба, скелетик селедки.
А стихи… Он писал на салфетке. И — «ухнем,

эх дубинушка" — пел. Где теперь эта песня?..
Он идет по аллее, с размаху наступит
на себя в луже. В небо заглянет, где пестик,
вот уже сорок с лишним толчет его в ступе

этой жизни. Завыть волком или заблеять
его жертвой-овцой, или заматериться
пастухом. Как уйти ему с этой аллеи,
где летят в исступлении узкие лица
листьев?..

Черная речь льется горлом. Галопом
мчится мозг, унося свой последний загашник,
с потаенной надеждой — вдруг все-таки тополь
упадет, во спасенье снеся ему башню.