ШЕСТЬДЕСЯТ ВОСЬМАЯ ПАРАЛЛЕЛЬ

II

— Площадь треугольника, — Венька нагнулся над засаленным учебником геометрии, — площадь треугольника…

Венька взглянул в подслеповатое кривое окошко. В комнате окно было на метр от пола, а с улицы приходилось вровень с землей.

Сквозь запотелое стекло неясно виднелись горы. Сероголубой туман плотно задергивал подножие кряжа. Хребты все в ярко-розовых и синих бликах повисли в небе. Трудно было понять, где начало одной горы, где конец другой. Горы стали, как японские_: рисунки.

Эти рисунки Венька не раз видел в буддийских доцанах, когда приезжал с отцом к монголам выменивать скот.

А в прошлом году в такой же весенний вечер привезли Веньку стражей в Новосибирск.

Сперва Венька всего боялся. Молчал и ждал, что начнут мучить. Но Веньку не мучили. Наоборот, кормили хорошо — каждый день мясное давали.

Следователь на допросах был вежлив. Величал Веньку «Авенир Фирсович» и просил рассказать, как Фирс Авенирович с сыновьями утопили в Катуни уполномоченных по хлебозаготовкам. И Венька, набравшись смелости, рассказал, что однажды отец велел ему и старшим братьям Кеше и Милеше седлать лошадей…

— А было поздно, а мы, как варнаки, на конях скачем, — захлебываясь, говорил Венька в кабинете следователя, — за спинами ружьеца. Тропочка узенькая. Кругом белки здоровущие и синим, синим лунятся. Однако, тепло было. Папаня даже шубку расстегнули. Прискакали к тракту, папаня велят в кусты ложиться. Кеша крестится и говорит: «Папаня, а грех-то на чьей душе будет? Возьмите на свою. Вам все равно много отмаливать». А папаня отвечает: «Не беспокойся, желторотой, я и попу хороший кусок отвалил и шаману трех маральчиков пригнал. Не наш боженька простит, так алтайские боженята помилуют».

Залегли мы в кусты, а тут трое большевичков едут, а мы их на прицел из-за кустиков. А папаня с восьми лет на медведя ходил, и мы, Кеша, Мелеша и я то есть, с детства к охоте приучены. Видим, большевички мертвенькие сковырнулись. Мы их в мешки поклали, каменья к ногам привязали и в Катунь реку кинули. Потом травку душистую из-под снега выгребли, бурханчику на перекрестке за их души костер зажгли и поскакали домой.

Боясь повредить среднему брату, Мелеше, Венька умолчал о том, что один из коммунистов молодой комсомолец-ойрот был еще жив, когда Мелеша бросил его в реку. Об этом Венька никому не проговорился.

— Площадь треугольника, — снова повторил Венька, нагибаясь над засаленным учебником, — площадь треугольника. — Венька закрыл текст широкой, — смуглой ладонью.

— О, матерь божья, — отозвался с койки Шовкошитный, — площадь треугольника равна половине произведения основания на высоту. Три часа долбишь. Тошнить от тебя начинает.

— А ты откуда знаешь? — недоверчиво спросил Венька. — Ты же на кружок не ходишь? Как ты сказал?

— Половине произведения Основания на высоту, — Шовкошитный лениво разъяснил Веньке теорему.

Алтаец заглянул в учебник. — Правильно! — восторженно крикнул он. — Откуда ты, горностаюшка, все знаешь? Мне только учить, а ты уже знаешь.

— Я уже забыть успел, что ты еще учить будешь, — Шовкошитный полуприкрыл глаза, — когда у вас кружок?

— Сегодня. Ты приходи, горностаюшка, — пригласил Салых. Он был старостой кружка и очень гордился этим.

Вызубрив площадь треугольника, Венька налил в жестяную кружку кипятку и, заварив щепотку чая, стал пить в прикуску.

— Хочешь? — он протянул Олесю половину крупной соевой конфеты. При Венькиной скупости это была большая жертва. Олесь почувствовал, как жадность и желание отплатить за помощь борются в алтайце.

Он с усмешкой поблагодарил Веньку и запихнул полконфеты за щеку.

— Понемногу надо, — проговорил Венька с легким упреком, — сладость во рту дольше будет, а ты сразу…

— Я всегда все сразу.

Венька завернул недоеденный сахар в бумажку, вытер кружку, чтоб не ржавела, и, спрятав свое имущество в сундучок, запер его маленьким, крепким замком.

И Венька и замок — оба маленькие, круглые, черные и крепкие, были до странности похожи друг на друга, И сундук им был обоим под стать, такой же небольшой и добротный.

Олесь грустно покосился на свой фанерный баульчик. Скобки баульчика, вместо замка, скрепляла бечевка. Все ценное было давно проиграно в карты, спущено по толкучкам. Только в заветном углу лежали обернутые в шелковую малиновую тряпку Мицкевич и Шевченко.

III

В большом фанерном зале с выступающей полукругом сценой сидело несколько парней и девушек. Сидели разбросанно, группами по два, по три человека.

Венька, не отвечая на приветы, прошел через залу, влез на сцену и поправил большую черную доску.

— Опять мелу нет, — укоризненно бросил он, — а еще строители! У, язви вас! Кто дежурный?

Остролицая девушка бочком подошла к Салых.

— Я дежурная, Авенир Фирсович, вот мел, — девушка вынула из кармана широкой деревенской юбки кусок мелу, — не хотела до занятий класть. Парни балуются, нехорошее на дверях пишут.

— Несознательность, Марина Адамовна, — конфузливо ответил Венька, — а как с задачками у вас?

— Не успела, Авенир Фирсович, — Марина потупилась, — семья большая, а мама целый день свое робит.

Венька сел около девушки и начал ей объяснять. Марина Петреченко давно нравилась ему, но Венька стеснялся показывать свои чувства. «Не до жиру, быть бы живу», — отплевывался Салых в ответ на разговоры о девчатах.

Марина стала благодарить, но Венька сурово отрезал:

— Благодарить нечего, а ты вот не делай так, чтоб старосте помогать нужно было.

С приходом преподавателя разговоры стихли. Народ стал пересаживаться поближе к сцене. Кружком руководил Рустамов, техник-практикант из ленинградского строительного института. Живого, веселого Рустамова слушатели любили за то, что он умел делать занятия нескучными. Подойдя к доске, Рустамов начал объяснять. Венька, насупившись, старался записывать слово в слово. Он искоса взглядывал на Марину и, убедившись, что она внимательно слушает, довольно ухмылялся. Рустамов вызвал Марину к доске. Конфузясь и теребя платочек, Марина начала с площади треугольника. Венька тревожно следил по своей тетрадке: «Не спуталась бы».

— Молодец девушка! — похвалил Рустамов. — Садись!

Венька вспыхнул от радости.

Неожиданно за дверью послышались возня и сдержанные смешки. Рустамов остановился и вопросительно взглянул на Салых. Венька недоумевающе поднялся и пошел к двери. Но дверь сама широко распахнулась.

На пороге стоял Шовкошитный, окруженный статными парнями в кубанках, задорно сдвинутых на бок, в добротных полушубках, подпоясанных яркими цветными кушаками или перехваченных тоненькими кавказскими ремешками с серебряным набором.

— Извините, товарищ Рустамов, — Шовкошитный вежливо снял кепку, — я и мои товарищи опоздали. Вы разрешите присутствовать при занятиях?

— Пожалуйста, — ответил Рустамов в тон Олесю. Он быстро оглядел вошедших: компания, славившаяся по всей Услонке леностью и дебошами. Последнее время неудачливые хуторские наследники держались сплоченнее, чем когда-либо. Они открыто посмеивались над «кацапами» и «пидпанками» из земляков, выполняющими план в надежде на восстановление в правах.