ШЕСТЬДЕСЯТ ВОСЬМАЯ ПАРАЛЛЕЛЬ

(Повесть)

Глава шестая. ПОИСКИ ЗИГФРИДА

Оставить комментарий

Он подобрал брошенные концы, поставил в угол маслянку и, набрав пригоршню мелких шурупчиков, начал прилаживать к подводке маленькие медные скобочки.

— Шовкошитный, в горком аварийного вызывают. Вся бригада в разгоне, Гордиенко велел тебя направить.

Вот оно, начинается, — Олесь почувствовал, как у него холодеют руки. — Нет, дело отчизны выше личного. Если нужно, — он согласен.

— Я сейчас иду!

Олесь поднялся в кабинет начальника. Гордиенко что-то писал.

— Данко, — Олесь нагнулся к нему, — что я должен делать в горкоме?

— Разве бригадир не объяснял тебе? Возьмешь глаза в руки, сам увидишь, где исправить…

Олесь сердито посмотрел на инженера.

— Вы недовольны, что я спросил? Я думал…

— Индек мыслил и здех. Пожалуйста, выполни работу поаккуратней и не ходи за мной с таким видом, точно ты три дня не ел, а у меня в руках шматок сала.

Олесь забрал инструменты и отправился в горком. Обидно, что Данко до конца не доверяет ему. Но… Олесь все-таки очень доволен что покамест можно не впутываться ни в какие полууголовные истории.

На пульте оплата хорошая. А главное — никаких бригадиров. Подчинен непосредственно дежурному инженеру. Будут дежурить вместе с Данко. Каждый пятый день — выходной. Можно чаще ходить в кино покупать хорошие книги. Вот если бы такая работа в Киеве, жить бы с тетей Казей, ничего бы Олесю больше в жизни и не надо… Как это не надо? Что ж это я в роде нашего быдла становлюсь? Хата дороже отчизны? — Олесь сердито перекинул ящик с инструментами в другую руку.

Олесь пошел быстрее. С озера тянуло сыростью. Начинался дождь.

* * *

— Ты ко мне? — удивился Ганичев. Он припомнил, как-то у озера долго спорил с Олесем о поэзии. — Стихи свои принес?

— Вы монтера вызывали?

— Ах, вот оно что, — Ганичев усмехнулся, — монтера, брат, действительно вызывали.

Он показал, куда надо перенести проводку. Олесь молча разложил инструменты и начал отвинчивать предохранитель.

Отсекр внимательно посмотрел на него. Ему нравилось в Шовкошитном, что тот никогда не жалуется, не говорит, как другие поселенцы, что попал в ссылку по недоразумению, по клевете соседей. Наоборот, — Ганичев был уверен, что Олесь преувеличивает свои контрреволюционные похождения. Впрочем, в последнее время Олесь больше молчал и на вопрос Ганичева, правда ли, что он стрелял в председателя сельсовета, замялся и буркнул, что все его бумаги в комендатуре. Ганичев, посмеиваясь, отошел. Обеденный перерыв — и задерживать рабочего разговорами было неудобно. Но на этот раз он решил разговорить Олеся.

— Ты витаминный паек получаешь?

— Получаю, — удивленно ответил Олесь, — я ж индустриальный рабочий.

— Хм, а как зарабатываешь? Хватает? — Отсекр покосился на по тертую латаную ковбойку Шовкошитного.

— Как жить; был бы один — хватало б, а у меня мачеха, я ей помогать должен, — нехотя ответил Олесь.

Он спешил кончить работу. Дождь накрапывал все сильней и сильней. За окном темнело.

«Попадешь еще с разговорчиками в самый ливень». Олесь покосился на отсекра. Ганичев задумчиво вертел в руках пресс-папье из малинового с черными крапинками камня.

— Прочитай мне что-нибудь свое, — вдруг проговорил он.

— Я свое наизусть не помню, — Олесь привстал на цыпочки и занялся патроном. В глубине души он гордился, что Никита Тимофеевич заинтересовался его стихами. Олесь пробовал несколько раз читать свои стихи Данко, но Данко отмахивался: «Лелечка, я человек техники, не могу же я в подобной белиберде разбираться. Если тебе скучно, сходим лучше в кино».

Ганичев, пожалуй, был единственным человеком на новостройке, говоривший с Олесем о его стихах без усмешки. И Олесь невольно чувствовал к нему благодарность, но показывать не хотел.

— У меня кулацкая лирика, — проговорил Олесь, справившись с патроном. — Вам слушать не годится. Обидным покажется. Подпишите-ка лучше наряд, мне идти надо.

Олесь зажег свет. При ровном ярком освещении его поразили зеленоватые нездоровые тени на лице Ганичева.

— Он больной, а работает, — с невольным уважением подумал Олесь. — Ганичев подписал наряд.

— Куда ты в такой ливень пойдешь? Сиди.

Олесь посмотрел в окно. Дождь лил во всю. На лужах вскакивали пузыри, верный признак, что ненастье затянется.

Олесь присел на кончик стула и, взяв со стола позавчерашнюю газету, стал молча рассматривать ее.

Ганичев кончил писать, подошел к печке и начал складным ножом щепать полено.

— С огоньком веселее. Сходи-ка за картошкой к уборщице. Домой все равно к обеду не поспею, а мы ее тут спечем.

— Дома о вас беспокоиться будут, — снисходительно заметил Олесь.

— Дома беспокоиться не будут.

Олесь взглянул на Ганичева и догадался, что о доме не надо было спрашивать. Он молча вышел.

Когда Олесь вернулся, печка уже разгорелась. Ганичев сидел на перевернутой боком табуретке и, помешивая в огне, вполголоса напевал. Олесь поставил ящичек с картошкой к нему на колени и пристроился сбоку. В дождь тяга была плохая, и огонь тихо потрескивал.

— А знаешь что? — неожиданно проговорил Ганичев, — почитал бы ты свои стихи. Уж больно обстановочка подходящая. Ты какие стихи любишь?

— Об Украине. — Олесь нагнулся к печке. — Хотите, я прочитаю вам мои любимые стихи? Только не свои, а одного юго-западного поэта.

Олесь картинно пригорюнился и, склонив голову набок, начал нараспев:

Тополей седая стая,

Воздух тополиный…

Украина, мать родная,

Песня — Украина.

На твоем степном раздолье

Сыромаха скачет.

Свищет перекати-поле

Да ворона крячет…

— Ну, как, нравятся вам? — уронил Олесь деланно небрежным тоном, точно не допуская и мысли, что такие чудесные стихи могу понравиться «кацапу».

Но Ганичев наклонил голову. — Да.

Так пускай и я погибну

У Попова лога,

Той же славною кончиной,

Как Иосиф Коган…

Олесь растерянно посмотрел на него.

— А откуда же вы знаете Багрицкого?

— Мы с Эдуардом Георгиевичем еще в 19-м году в 14-й дивизии сражались. Вместе ваших петлюровцев колотили.

Олесь недоверчиво покосился. Вряд ли Никита Тимофеевич врал. Но все-таки… Это было ужасно. Конечно, Олесь знал, что Багрицкий — советский поэт, но, перечитывая «Думу об Опанасе», всегда как-то нечаянно пропускал строчки о Котовском и Когане. Они казались Олесю ненастоящими, привеском к гайдамацкому эпосу. А вот сейчас сидит живой человек, говорит о Багрицком, о любимом современном поэте Олеся, что тот сражался против Украины.




Комментарии — 0

Добавить комментарий



Тексты автора


Тексты об авторе

Реклама на сайте

Система Orphus
Все тексты сайта опубликованы в авторской редакции.
В случае обнаружения каких-либо опечаток, ошибок или неточностей, просьба написать автору текста или обратиться к администратору сайта.