Я ВСЕХ ВАС БЕЗУМНО ЛЮБЛЮ

Год 1978-й.

Я матрос Северного флота.

Тем, кто познал все тяготы и прелести флотской службы, эта фраза напомнит о многом. Бывало тяжко, бывало невыносимо, бывало и весело, бывало хорошо.

Для тех, кто никогда не бывал на флоте, описание его практически бессмысленно. Можно долго описывать красоту и величие моря, шестисуточную штормовую качку и провалы потерявшей управление подводной лодки, большую корабельную приборку и возвращение из похода на базу. Но все эти описания оставят у непосвящённого читателя впечатление либо возвышенно-героическое, либо чернушно-трагическое, либо бравурно-ироническое, но в любом случае ничуть не приблизят его к пониманию матросской службы на Северном флоте. Поэтому не стоит злоупотреблять драгоценным временем читателя, и достаточно ограничиться одной лишь фразой, тем более что суть рассказа совершенно в другом.

Итак, я — матрос Северного флота.

Старшина команды — мичман Щур. Это не кличка, это — фамилия.

Его возраст…

Стаж флотской службы на Севере считается год за полтора, в некоторых местах — год за два.

Так вот, по документам стаж флотской службы мичмана Щура был гораздо больше его возраста.

Когда-то, кажется, ещё до войны, или в самом её начале, он начинал службу в школе юнг на Соловецких островах. С тех пор всю жизнь отдал Северному флоту. И жизнь, и здоровье. Он был инвалид. Правая рука его, когда-то где-то перебитая на службе корабельным тросом, была усохшей и постоянно покоилась в кармане.

Уж не знаю, какими правдами или неправдами добился он, чтобы не списали его по инвалидности и оставили служить с одной рукой. Может быть, решило начальство оставить его, как живой талисман флота или музейный экспонат. Его не списали даже по выслуге лет и достижении пенсионного возраста. Видимо, он был просто вечный, пожизненный мичман.

При этом его нельзя было назвать стариком, скорее, это был пожилой бравый вояка в полном расцвете сил.

Разумеется, в силу возраста и инвалидности он имел свои привилегии, причуды и особенности.

Он, например, не отдавал честь (рука-то сухая была правая). И было смешно наблюдать, когда командир, капраз (капитан первого ранга), принимая рапорт, стоял навытяжку, подняв руку к козырьку, а мичман Щур докладывал, широко расставив ноги и держа одну руку в кармане.

Ещё мичман Щур не матерился.

О флотском мате ходит немало легенд.

Мне самому довелось слышать настоящий флотский мат. Если воспринимать все услышанные описания, предложения, заключения и сравнения не буквально, а как идиомы, это были даже не стихи — музыка.

Командир старенькой дизельной подводной лодки, капитан-лейтенант, имеющий давнюю тесную связь с зелёным змием (разумеется, и команда его была не чужда этой близости), уже неоднократно за эту порочную связь, хорошо известную флотскому начальству, пониженный в звании, но за отдельные подвиги снова неоднократно восстановленный, а потом опять пониженный, получает команду: «Срочный выход в море».

Часть его подчинённых, по случаю обильного возлияния, отдыхает. Кто-то пристроился с гитарой на верхней палубе, кто-то нагло развалился прямо на пирсе, кто-то, обняв кнехту, обогащает Кольский залив продуктами питания, опорожняя желудок тем же путём, как и наполнял его.

Кэб (командир), получив команду, сам поднимается к трапу и в течение четырёх с половиной минут матерится.

Ни одной команды, ни одного приказания — только мат. Но какой мат!.. Без повторений, без заминок. Так складно подогнаны слова, так точно выверен размер, так лихо отработаны интонации: не песня — симфония.

Заключительные аккорды звучали, когда вся команда была уже по местам.

Ещё через полминуты лодка отошла от пирса и ушла в море.

Мичман Щур — не матерился.

Единственной и любимой его присказкой на все случаи жизни было: «Япона мать!..».

Но даже эту присказку он не употреблял всуе, без надобности. Только к слову, только по делу.

* * *

Я стою перед мичманом Щуром по стойке «смирно».

Он отчитывает меня за самоволку, в которой я не был пойман, но о которой ему уже настучали, грозит гауптвахтой, нарядами вне очереди. Отчитывает грубо, но справедливо.

— …Япона мать!.. Япона мать!..

Разговор долгий, утомительный.

Наконец воспитательный монолог заканчивается.

Я иду в кубрик и ложусь спать.

И снится мне — Япония.

Не страна Япония. Я тогда ещё вообще ничего не знал об этой удивительной, загадочной стране. Откуда мне было знать? Не географическая островная местность под названием Япония. Что я там помнил из школьной географии? А снится мне совсем юная, нежная, хрупкая, стройная, обалденно красивая, прелестная японка.

Мы встречаемся с ней совершенно случайно, неизвестно где и почему, хотя оба знаем перед этим, что вот через минуту, через секунду мы встретимся.

Мы знакомимся. Не банально и примитивно, через шутку, комплимент или глупый вопрос, а совершенно просто и доверительно.

Зовут её — Исика.

Я не знал, и до сих пор не знаю, есть ли вообще в Японии, или какой-либо другой стране, такое имя.

Мы идём с ней в какой-то парк, где в тени огромных невиданных деревьев, под весёлое щебетанье птиц, говорим о чём-то важном, добром и очень-очень приятном.

Это потом я узнаю, что цветные сны, наполненные таким обилием красок и оттенков, снятся либо людям с необычной, особенной психикой, либо в исключительных, экстремальных ситуациях.

Это потом мне расскажут, что японские женщины за то и ценятся во всём мире, что в самом укладе жизни, в самой философии воспитания девочек заложено у них преклонение перед мужчиной, уважение к нему, какой бы он ни был, понимание, почитание и даже обожествление.

Это потом.

А тогда…

Её огромные карие глаза, её нежная, чуть прохладная ладонь, её счастливая, открытая улыбка говорили о такой верности, преданности, о таком счастье и радости оттого, что мы вместе, что я рядом, что я есть, что не полюбить её, не ощутить нас двоих, как одно целое, не обалдеть от блаженства и счастья было невозможно.

Мы говорили на языке, которого я не знал. Может быть, на английском или французском. Мы прекрасно понимали друг друга и радовались, что нас так же понимают и птицы, и деревья, и небо, и солнце.

Мы были едины с окружающим нас миром, мы были частью его, мы были одно целое.

Мы провели вместе весь день, но ничуть не устали, не утомились друг от друга.

Пришла пора расставаться. И расставались мы без грусти, без сожаления, а легко и радостно.

Что мог подумать или сказать я, проснувшись по подъёму в кубрике и увидев перед собой молодого матроса, неумело натягивающего на себя тельник?

— Япона мать!..

Но самое удивительное, что когда через сутки, отстояв вахту, я лёг спать и, закрыв глаза, сразу же уснул, — мы снова встретились!

Она ждала меня у небольшого фонтана с маленьким букетом полевых цветов в руках, в нежно-голубом коротком платье. В волосах её сверкала изящная диадема, похожая на миниатюрную корону.

Она легко подбежала ко мне, взяла под руку и мы пошли по аллее.

И опять до самого вечера мы были вместе в райском саду. До нежного, тёплого вечера во сне и до североморского утра наяву.