Я ВСЕХ ВАС БЕЗУМНО ЛЮБЛЮ

Во МХАТе идёт «Иванов». В заглавной роли Иннокентий Михайлович Смоктуновский.

Идёт «Иванов» и в Таганроге.

Два совершенно разных спектакля.

Тем не менее, И.М. Смоктуновский приезжает в Таганрог, чтобы сыграть Иванова в спектакле Таганрогского театра.

Актёры собрались задолго до его приезда. Да ещё, то ли самолёт задержался, то ли долго везли его из Ростова, но все уже умаялись в ожидании, разбрелись по театру, курили, играли в шахматы, рассказывали анекдоты, как обычно, поругивали дирекцию. Наконец, долгожданные звонки — всех приглашают в зал.

И вот он сидит на авансцене, на старом венском стуле чеховских времён, чуть повернувшись в сторону, нога на ногу. Легкая, свободная белая рубаха наполовину расстёгнута — жара. Волосатая грудь, на груди большой золотой крест.

Он знакомится с труппой. Впрочем, это даже нельзя назвать знакомством, просто беседа.

Кто-то пытается задавать умные вопросы, но получается не очень. О беседе не предупредили. Кто ж знал, что она будет? Поэтому вопросы заранее не придумали, приходится импровизировать на ходу. В основном интересуются, как там за границей, сколько платят, какая зарплата здесь. Кто-то поинтересовался, увлекается ли он футболом. Нет, не увлекается.

Кто-то молча, скептически разглядывает приезжую знаменитость: ну, понятно, приехал в провинцию заработать. Отыграет три дня, хорошо ли, плохо ли, всё равно зритель набежит. Получит, сколько простому актёру и за полгода не заработать, и — адью, отправится по своим столицам, да по заграницам разъезжать.

На сцене очень жарко. Иннокентий Михайлович вытирает пот, обмахивается платком. Похоже, он изрядно устал от перелёта, переезда. А может, это его привычный имидж — этакий уставший гений, но отвечает на вопросы и рассказывает бодро, улыбается, шутит.

Беседа длится уже почти час. Появилась надежда, что сегодня никакой репетиции не будет. Первый спектакль ведь только завтра вечером. Утром можно сделать репетицию, быстрый прогончик, чтобы он посмотрел, что к чему, и — вперёд. Звезда ведь, себя приехал показать, что ему до нашего спектакля? А наш спектакль, кто хотел, давно уже видел. Смотреть-то всё равно не спектакль будут, а Смоктуновского, точнее, даже не Смоктуновского, а Гамлета, Деточкина, и других его киношных героев.

— Ну, что, друзья мои, отдохнули немного, давайте переодеваться, и за работу.

— Как переодеваться?

— Зачем переодеваться?

Смеётся:

— А как же? Ну, хотя бы для того, чтобы я на вас в костюмах, в гриме, посмотрел. А то завтра в спектакле увижу, не узнаю, кто есть кто.

Разошлись по гримёркам, стали нехотя переодеваться.

— Давайте, мужики, быстренько «шахматку» сыграем, а то сегодня по телику футбол. И так уже больше часа потеряли.

— Ну да, думаешь, он пьесы не знает?

— Знать-то, может, и знает, да тоже человек, устал с дороги…

А тут уже и звонки звенят.

Пошли на сцену.

Первую картину быстренько сыграли. Он не останавливал, наблюдал, свои реплики подбрасывал, монологи чуть слышно, быстренько, проговаривал.

Вот и хорошо, может, ещё успеем на футбол.

Закончилась картина. Монтировщики на сцену выскочили декорацию менять. Он их остановил.

— Так, понятно, давайте ещё разок.

За кулисами ворчание:

— Как ещё разок?

— Зачем ещё разок?

— С какой стати? Детский сад, что ли? Все профессионалы, все свои роли знают…

Но деваться некуда. Начали ещё раз.

И тут пошло-поехало. И останавливать стал, и повторять, и кое-что переделывать, а главное, и сам в полную силу работать начал, и от всех того же требует.

Уж на что Паша Бондаренко (Павел Фёдорович), и вальяжный, и солидный, и ничем его не проймешь, а не тут-то было. Иннокентий Михайлович и так перед ним, и эдак, и подыгрывает, и подкалывает, и дурачится с ним. В конце концов, завёл Пашу. Тот чуть ли не козликом запрыгал, — ему так по роли положено, — да заиграл так, что и не подозревали в нем такой прыти, и не видели никогда. И это на репетиции-то!

И со всеми так. Четвёртому гостю в массовке, и то что-то подсказал, поправил. И так весь спектакль.

В итоге, как будто в спектакле и не переделывал ничего, как будто и тот же спектакль, ан уже не тот. Зазвучало всё по-другому, заискрилось, зачувствовалось.

Какой там футбол? В третьем часу ночи репетиция закончилась.

Кое-кто попытался, было, ворчать: куда профсоюз смотрит, и тому подобное, но остальные не услышали. Некогда было слушать о профсоюзах и охране труда. Вдоль кулис выстроились, наблюдали, учились.

Не всё, конечно, на репетиции гладко прошло, не со всеми всё получалось.

Была такая присказка: если хочешь узнать, как нужно петь, но не нужно играть, пойди в оперу. Если хочешь посмотреть, как нужно играть, но не нужно петь, пойди в драму. А если хочешь узнать, как не нужно ни петь, ни играть, пойди в оперетту.

Впрочем, жанры всякие нужны, жанры всякие важны. И когда опереточный актёр играет в драматическом театре в музыкальных спектаклях, так это ж просто прелесть — и поёт профессионально, и голос, и фактура, слава богу, есть. Но когда этот же актёр играет серьёзную драматическую роль в классическом спектакле, сразу видно, что он и половину букв алфавита не выговаривает, и чувств никаких передать не может, да и с логикой не всё в порядке. В общем, вся беспомощность на виду. Да ещё рядом со Смоктуновским! Брызжет слюной, пыхтит, а толку никакого.

Уж сколько ни бился с ним Иннокентий Михайлович за эту, почти десятичасовую, репетицию, — всё без пользы. А роль-то у опереточного актёра большая, серьёзная.

И что же делает потом, в спектакле, Иннокентий Михайлович? Уж то, что не себя он приехал показать, а в хорошем спектакле поработать, это ещё на репетиции понятно стало. Но, когда у такого партнёра монолог длиннющий, да на этом монологе всё дальнейшее действие держится, что делать?

Пришлось Иннокентию Михайловичу самому всё сыграть, потянуть, как говорится, одеяло на себя.

Но как лихо! Сказано — мастер!

Перед началом монолога партнёра берёт он стул, несёт его на авансцену, преспокойно садится перед самым носом у зрителя, при этом слушает партнёра, отвечает. И вот монолог начался. Иннокентий Михайлович делает медленный, широкий жест рукой, как будто засиделся, мышцы размять решил. Да ещё в белой широкой рубахе, и рука длиннющая. Тем самым собирает он внимание всего зала на себя. Партнёр говорит, а он держит вверху руку с растопыренными пальцами, ещё и покачивает ею. Но главное, оценивает он при этом партнёра, как если бы играл тот… ну, просто гениально.

Эффект потрясающий: партнёра никто не видит, внимание всего зала здесь, на авансцене, и тот бесчувственный текст, который там через пень-колоду выплёвывает партнёр, становится совершенно не важен, а важным становится то, что чувствует и переживает Смоктуновский.

Сцена продолжается, диалог с тем же партнёром. Иннокентий Михайлович, словно колдун, шаманит на авансцене: то опустит руку, отвечая на реплику партнёра, то снова поднимет, собирая внимание зрителей, не позволяя им заметить слабость, беспомощность партнёра.

Сцена проходит «на ура». Партнёр в ореоле славы.

И зритель потом подтвердит: не уступают наши актёры Смоктуновскому, не хуже играют.