Я ВСЕХ ВАС БЕЗУМНО ЛЮБЛЮ

Кажется, это было совсем недавно, кажется, как будто вчера.

Жили мы в единой великой державе, благодарили Партию и Правительство за наше счастливое детство, изучали марксизм-ленинизм, пытались догнать и перегнать Америку…

Учителя учили самых лучших в мире детей, инженеры создавали самые надёжные машины и приборы, артисты играли самые лучшие спектакли.

Ещё не было ни организованной преступности, ни наркомании, ни проституции… То есть, всё это, конечно, было, но в таком малом количестве и так скрыто, что об этом не только не говорили, но и не думали.

Мы презирали торгашей, с любопытством и осторожностью относились ко всему иностранному и с трепетом произносили имена артистов.

На центральной улице ещё не было красочных рекламных вывесок частных магазинов и коммерческих ларьков, но с раннего вечера до поздней ночи молодёжь, да и не только молодёжь, выходила гулять на брод. Откуда появилось такое название неизвестно. То ли от американского Бродвея, то ли от глагола «бродить».

Даже в будние дни народу было видимо-невидимо. Здесь знакомились, узнавали новости и сплетни, назначали свидания. Причём, назначали чаще всего очень просто: «Выходи завтра на брод…».

* * *

Ранний осенний вечер.

Молодёжь уже вышла на гулянье.

Кто-то шумно выражает свой восторг по поводу долгожданной встречи. Рукопожатия, объятия, возгласы.

Кто-то пытается познакомиться с симпатичными молоденькими девушками.

— Девушки, вы студентки?

— Да.

— А медики или педики?

Громкий смех. Девушки тоже смеются. Шутка им понравилась. Имелось в виду, учатся они в медучилище или в пединституте.

Из двора дома, где до сих пор находится центральный молочный магазин, правда, уже сильно урезанный со всех сторон так, что от молочного практически ничего не осталось, выходит заслуженный артист РСФСР Леонид Александрович Гаврилов.

Он в длинном строгом пальто, на голове широкополая шляпа, на шее белое кашне, туфли начищены до идеального блеска.

Смех и шутки вокруг стихают. Тихий шёпот проносится от одной группки к другой.

— Смотри, это артист…

— Тихо, тихо, артист идёт…

Он идёт медленно. Его движения полны достоинства и величия.

Артист идёт!..

Одна из девушек старается поймать его взгляд, улыбается, приседает в неумелом реверансе и говорит:

— Здравствуйте!..

Он поворачивается в её сторону, чуть заметным кивком головы отвечает на приветствие и продолжает свой короткий, всего в один квартал, путь к театру.

Артист идёт!!!

— А что сегодня в театре?

— Не знаю.

— Пошли узнаем.

— Пошли. Девчонки, пойдёте с нами?

— Куда?

—В театр. Узнаем, что сегодня идёт. Если интересный спектакль, можно сходить. Как раз к началу успеем.

— Пойдёмте.

На почтительном расстоянии компания следует за артистом. Он скрывается во дворе театра, а молодые люди, уже под ручку со своими новыми подружками, идут в кассу.

* * *

Артистов знали в лицо, им уступали место в транспорте, их пропускали без очереди.

В семидесятых годах в театре ещё часто звучало слово «аншлаг». Разумеется, имелась в виду не телепередача, которой тогда ещё не было, а истинный смысл этого слова: все билеты проданы, все места заняты.

В нарушение противопожарных норм в проходе ставились приставные стулья, в ложах не только сидели, но и стояли. После спектакля актёров вызывали «на бис». Занавес открывался и закрывался по десять, а то и по пятнадцать, раз. После закрытия занавеса зрители не расходились, продолжая аплодировать.

Актёры, уже разгримировавшись и переодевшись, не решались выходить из закулисной части, так как в зале ещё звучали аплодисменты, а покидать театр раньше зрителя было просто неловко.

Отмена спектакля была чрезвычайным происшествием городского масштаба. В газете, единственной тогда в городе «Таганрогской правде», разумеется, об этом не писали, но слухи разлетались со скоростью звука. Это обсуждалось на кухнях и в курилках, на лавочках у подъездов, в очередях, в приёмных высоких кабинетов и в самих кабинетах.

— Вы слышали? Вы слышали?! Потрясающая новость! В театре отмена спектакля!

— Как? Почему?

— Что случилось?

— Невероятно!..

— Ах!..

— Говорят Юрия Ветрова посадили на пятнадцать суток!

— Ах!..

— Ох!..

— Как же это? За что?

— Не может быть!..

— Да-да! Я тоже слышала. Говорят посадили и сразу же обстригли.

— Как?.. Обстригли?!

— Конечно. Там всех стригут.

— Это невозможно!.. Что же теперь будет?

— Да ничего не будет. Говорят, там звонили, кому следует, договаривались. Приговор судьи отменить никто не решился, но сказали, что на спектакли его будут привозить. Наверное, под конвоем…

— Вот здорово!..

— Да вы с ума сошли! А как же он, стриженый играть будет? Они что, не знали, что он артист?

— Может быть, и знали, да специально обстригли. Это ж наша родная милиция.

— А за что же это его посадили?

— Да уж у нас всегда найдут, за что человеку жизнь испортить! Был бы человек, а статья найдётся.

— А играть он теперь, наверное, в париках будет?

— Что?.. И Герострата в парике?

— Герострата он и так в парике играл.

— Бог с вами, в каком парике. Это его родные волосы, только подкрученные. Уж я-то знаю!..

— Ещё скажите, что он химию делает. Специально для спектакля…

— Да я спорить готова, на что угодно — это его родные волосы.

— Хорошо. Где газета? У кого есть газета?! Ага, спасибо. Так… Вот! Отлично! Завтра — «Забыть Герострата». Идём?

— Идём! Обязательно.

— Все идём?

— Я тоже пойду.

— Вот увидите — у него родные волосы… Ой!.. А если его и правда обстригли?..

— Тем более пойдём. Ещё интереснее…