(Сочинения в 2-х частях)
Поздняя осень.
Нежданно-негаданно судьба заносит меня в Жданов.
Ещё днём я должен был прилететь из Москвы в Ростов и успеть в Таганрог к вечернему спектаклю, в котором занят. Рейс долго откладывали. Говорили, что из-за метеоусловий Ростова. В Москве метеоусловия тоже не курортные — мокрый снег с дождём и жуткий гололёд. Наконец, объявили посадку. Когда взлетали, ещё была малая надежда успеть на спектакль, но самолёт сел не в Ростове, а в Донецке. Надежды рухнули. Даже на такси успеть к началу спектакля практически невозможно.
На всякий случай поинтересовался у таксистов. При благоприятных условиях успеть ещё можно, но цена — как раз мой месячный оклад. Ровно в пять раз больше, чем стоимость авиабилета от Москвы до Ростова. Нет, это не реально.
Пришлось добираться до автовокзала.
В Донецке дождь, грязь, слякоть.
Даже если доберусь до автовокзала как раз к отходу автобуса, то в Таганрог попаду только к концу спектакля. Сегодня появляться в театре уже нет смысла. А завтра придётся держать ответ за неявку на спектакль, писать объяснительную, получать наказание.
Настроение препаршивое.
С автобусом из аэропорта до автовокзала повезло, долго ждать не пришлось, но настроение от этого не улучшилось. Что там, в театре, будет? Наверное, срочно введут кого-нибудь, роль-то сегодня, слава богу, небольшая, справятся ребята, потом премию получат, а мне… Вот бы спектакль отменили. Последнее время такое частенько случается. Если меньше тридцати билетов продано — отмена. Хорошо бы. Тогда бы никто и не заметил. Ну, да что рассуждать, завтра выяснится…
Въехали в город. Автобус на светофоре остановился, как раз напротив театральной афиши.
Что же у них тут в репертуаре, чем публику потчуют? Ага, сегодня «Модели сезона». Знакомая пьеска, простенькая бытовая комедия… Стоп, кажется, её Цесляк должен был ставить. Так и есть, в афише: режиссёр-постановщик — В. Цесляк. Посмотреть бы. А почему бы и не посмотреть? По времени как раз к началу успеваю, если, конечно, автобус по городу долго болтаться не будет.
До автовокзала быстро доехали. Вышел я из автобуса, на троллейбус, и в театр.
Вошёл со служебного входа.
— Здравствуйте, а Владимира Станиславовича можно увидеть?
— Да вот он идёт.
Шумная встреча с возгласами, объятиями, поцелуями. У него всегда это получается шумно, широко.
— Ты как здесь?
— Да вот, летел из Москвы в Ростов, а оказался здесь. Решил спектакль посмотреть. Не прогоните?
— Ну, что ты?! Раздевайся. Правда, сегодня состав не самый лучший…
— Да ладно, не скромничайте.
Я оставляю пальто в актёрской раздевалке. Он провожает меня в зрительское фойе.
— Ну, ты погуляй здесь, я за кулисы схожу. Нужно перед спектаклем побеседовать с господами артистами.
— А вы спектакль-то смотреть будете?
— А как же? Надо.
Он уходит.
До спектакля ещё полчаса, а в фойе уже прогуливаются зрители. Заглядываю в зал, там некоторые места уже заняты.
Невольно приходит сравнение с Таганрогским театром: «Да, похоже здесь не для тридцати человек спектакль играют».
И вдруг…
Именно вдруг, я ощущаю запах духов.
Невероятно! Оказывается, в фойе может пахнуть духами! Но ведь так, кажется, и должно быть. Ведь это же — театр! Я просто отвык от этого. Я просто забыл об этом.
А зрителей всё больше и больше. Они приходят промокшие под дождём, озябшие, с зонтиками в руках, в грязных сапогах и ботинках.
О, господи! Что я вижу?
Не только женщины, но и мужчины переобуваются в гардеробе! Я замечаю, что ни один зритель не проходит в зал в грязной обуви, ни одной женщины в сапогах.
Да-да, всё правильно, ведь это же — театр.
Вспомнилось, как когда-то давно, когда я ещё учился в школе и пригласил в театр одноклассницу, дома разыгралась чуть ли не ссора с мамой из-за того, что я стеснялся, идя с девочкой в театр, тащить с собой сумку со сменной обувью. Тогда мама настояла на своём и была права. У девочки тоже оказались сменные туфли. Мы переобувались вместе, и было совершенно не стыдно.
Теперь я работаю в этом театре, но, приходя на работу, не переобуваюсь. Даже в дождливую погоду шлёпаю в грязных туфлях с улицы прямо в гримёрку. И зритель тоже шлёпает. Не так давно, выходя после репетиции, заметил, как уборщица выметала из ложи громадные комья засохшей грязи.
Да-да… театр…
Подходит Владимир Станиславович, протягивает мне программку спектакля:
— Спасибо. Может, автограф напишете?
— Да ладно тебе, — дружески хлопает он меня по плечу. — Пошли.
Мы входим в зал.
— Где сесть хочешь? — спрашивает он, как будто зал пуст.
А между, тем зал почти полон, хотя до начала спектакля ещё минут десять. И запах духов не даёт мне покоя.
— Да мне всё равно. Где вы обычно сидите, там и я…
— Ты же знаешь, я обычно стоя смотрю.
Да, я знаю. Я ни разу не видел его в Таганроге сидящим на спектакле. Все спектакли он смотрел только стоя у выхода из партера, облокотившись на подлокотник ложи. Даже знаю, что если ему нужно было куда-то отлучиться, он просил кого-нибудь постоять вместо него, чтобы актёры, видя в конце партера чью-то фигуру, думали, что это он, и играли лучше.
— Я тоже вполне могу стоя, как вы.
— Ладно, пошли вон туда.
Мы садимся сбоку, где-то в средних рядах. Рядом с нами несколько свободных мест. Он оглядывает зал, балкон.
— Да… Сегодня маловато…
— Бросьте, Владимир Станиславович. Полный аншлаг. В Таганроге уже давно такого не бывает, чтобы на обычном, рядовом спектакле столько зрителей. На премьере ещё может быть, но только вначале, а после антракта уже меньше.
Он мрачнеет.
— Неужели действительно так плохо стало?
Я беспомощно пожимаю плечами. Мне нечего ему сказать. Всё-таки я там работаю.
Начинается спектакль.
С первых же эпизодов видно, что главная героиня, мягко говоря, не на своём месте. Кроме длинных стройных ног, нет у неё ни обаяния, ни органики, ни таланта. Я украдкой взглядываю на него. Он замечает мой взгляд, делает печальную гримасу и слегка разводит руками: сам всё понимаю, но ничего не могу поделать, не главный я здесь, очередной, что прикажут, то и делаю.
Мы смотрим спектакль. Временами я наблюдаю за Владимиром Станиславовичем. За ним вообще интересно наблюдать, особенно во время спектакля. Всё, что происходит на сцене, отражается на его лице. Вот герой преподносит героине цветы, у них нежный, воркующий диалог. На его лице добродушная, ласковая улыбка, он даже чуть покачивает головой, словно помогая актёрам выразить свои чувства. Вот они начинают ссориться, и он хмурится, на его лице появляется презрительная гримаса. Но сцена не получается, он недоволен, чуть заметно ёрзает в кресле и даже чуть подаётся вперёд, как будто сам хочет выскочить на сцену, показать, как нужно сделать, сыграть за них. А уж это он умеет, я это знаю. Ах, как он это умеет!..
Далее, по мере развития сюжета этой примитивной бытовой комедии, происходит любопытная, неожиданная метаморфоза: я постепенно перестаю наблюдать за Владимиром Станиславовичем, перестаю анализировать то, что происходит на сцене. Обычно ведь смотришь спектакль и, даже если не знаешь пьесы, даже если спектакль очень нравится, всё равно воспринимаешь его, прежде всего, с профессиональной точки зрения: ага, вот здесь режиссёр хотел выразить вот это, здесь он проводит аналогию вот с этим, здесь актёр очень удачно использовал такой-то приём, а вот здесь у актёра не очень получилось, но понятно, что он хотел сделать.
На этом спектакле я вдруг, сам того не замечая, перестаю анализировать и превращаюсь в обычного «глупого» зрителя. И пьеска-то пустая, и сюжет давно известен, а я, забыв обо всём, поглощён им, впитываю его, переживаю…
Когда же со мной последний раз такое было? Кажется, несколько лет назад в Большом, на «Моцарте и Сальери» с Андрисом Лиепой. Там я забыл обо всём, слился с музыкой, с гармонией пластики. Потом несколько дней ходил под впечатлением.
А здесь?..
Только уж в очень «режиссёрских» моментах я вспоминаю о своей профессии. Вот в самый трагический момент (если, конечно, можно применить слово «трагический» для столь несерьёзного произведения) героиня поворачивается спиной к залу, поднимает высоко над головой большую чайную чашку и отпускает её. Чашка со звоном разлетается вдребезги. Ну, понятно, тут уж явная режиссёрская рука. Но что это со мной? Всем предыдущим эпизодом я настолько эмоционально подготовлен к этому моменту, что, кажется, и комок к горлу подкатил, и как будто даже слезинка в глазах блеснула.
Вот так карамболь! Пьеска — тьфу, героиня никакая, а взяло за душу.
Он наблюдает за мной, он доволен. Мы переглядываемся. Я поднимаю большой палец кверху — хорошо. Он улыбается.
Для отправки комментария вам необходимо авторизоваться.
© 2011 Ростовское региональное отделение Союза российских писателей
Все права защищены. Использование опубликованных текстов возможно только с разрешения авторов.
Создание сайта: А. Смирнов, М. Шестакова, рисунки Е. Терещенко
Все тексты сайта опубликованы в авторской редакции.
В случае обнаружения каких-либо опечаток, ошибок или неточностей, просьба написать автору текста или обратиться к администратору сайта.
Комментарии — 0