Я ВСЕХ ВАС БЕЗУМНО ЛЮБЛЮ

Повёл в столовую, на обед.

Пища скудная: борщ кислый, жиденький, капуста да сало плавают, каша пшённая, тоже с куском сала жареного, и компот из лесных ягод, совсем не сладкий, видно, без сахара. Но плату за обед не потребовали, угощали.

Оказалось, вся деревня тут питается, и тоже бесплатно, под запись. И завтраки, и обеды, и ужины. Дома редко кто готовит. А зарплату они практически не получают, потому как тратить её здесь негде. В конце месяца подсчитают, кто сколько съел, кто насколько в магазине набрал, остаток иногда выдадут, иногда до следующего месяца оставят. Коммуна, да и только.

Ещё мужичонка рассказал, что у них двойной праздник получился. Вчера в магазин тройной одеколон завезли, а сегодня вот артисты приехали. Правда, он, как начальник, запретил продавщице сегодня одеколон давать, да только разве уследишь, все ведь свои, кто-нибудь всё равно выпросит. А кто-то, может, и вчера ещё запасся. В общем, просил не огорчаться, если в зале пьяные будут.

Да нам-то что? Лишь бы не буянили.

Пора бы уже и на сказку переодеваться, но что-то настроения нет, да и монтировщики декорацию ещё не поставили. А самое главное — зрителей не видно. Тишина в деревне. У клуба никто не вертится, как обычно бывает, в окна не заглядывает, в очереди у кассы не стоит. Впрочем, тут и кассы, конечно, никакой нет и билеты никто продавать не собирался. Здесь перечисление. Фабрика оплатила несколько спектаклей, теперь отрабатываем. Куда пошлют, туда и едем.

Вышли покурить перед клубом.

— Может, отмена будет? Любопытных-то не видно.

— Да нет, вряд ли. Зря, что ли, в такую глушь добирались? Хоть один зритель придёт — будем играть. Нам-то какая разница? Деньги получены.

— Я у начальника этого, который «ага», спрашивал насчёт зрителей. Говорит, ещё утром по всей деревне пробежался, предупредил.

— А где он?

— Декорацию ставить помогает, ящики, ставки таскает. Видно, работящий мужичок.

— Да…

Наконец, из-за деревьев появился первый зритель — мальчонка лет пяти. Шёл, шёл, потом увидел незнакомых людей, остановился, рассматривает. Лицо припухлое, рот приоткрыт, глаза в разные стороны сморят — косоглазие. Стоит, и как будто чуть покачивается. Видно, больной ребёнок, дебильный.

Подошёл поближе:

— Дядь, дай закурить.

— А не рано ли?

Удивился, ответил:

— Не-а…

Закурить не дали.

На земле окурок валяется, ещё дымится, — кто-то не докурил.

Малыш поднял окурок, затянулся глубоко, по-взрослому, с удовольствием дым выпустил. Подошёл к стене, хотел на корточки присесть, да не удержался, завалился.

Бросились к нему, стали поднимать, на ступеньку усадили.

Господи, да от него одеколоном воняет! Пьяный он! Оттого и покачивался, оттого и на корточках не удержался.

Что делать? Не искать же родителей. Ещё неизвестно, что там за родители.

А вот и второй зритель появился, чуть постарше. Выражение лица такое же, и глаза такие же косые. Может, родственник. Да похоже, у них здесь вся деревня родственники.

Мужичонка-начальник из клуба вышел, отряхивается. Видно, декорацию ставить закончили.

На младшего пацана, которого на ступеньке усадили, гаркнул:

— Чего, ага!.. расселся?!

И подзатыльник ему. Тот со ступеньки завалился, пополз на четвереньках за угол, а мужичонка за старшим погнался, пинка под зад ему дал. За что, про что — непонятно. Вернулся довольный, навёл порядок.

Докурили. Пора переодеваться.

Мужичонка уходить собрался, раскланялся, скороговоркой объяснил, что пойдёт по деревне на спектакль загонять, иначе не соберутся. И через каждое слово: «ага».

Пошли переодеваться.

Всего на сказку человек пятнадцать собралось. Половина детвора, половина взрослые.

Начали спектакль.

Сказка весёлая, смешная. Обычно через пять минут детвора уже хохотать, хлопать, подпрыгивать, кричать начинает. Когда к ним персонажи обращаются, и вовсе с мест вскакивают. А тут…

Глаза пустые, лица дебильные — и тишина. Только к середине сказки раскачались, стали отвечать на вопросы, да и то тихо, боязливо.

Спектакль закончился, актёры на поклон вышли. В зале тишина. Ни аплодисментов, ни улыбок. Рты полуоткрытые, глаза пустые. Похоже, даже не поняли, что спектакль закончился.

Актёры ушли за ширму переодеваться, а зрители сидят, ждут. Кто-то из актёров не выдержал, подозвал начальника-«ага», объяснил. Тот начал детвору пинками из зала выгонять. Взрослые ещё немного посидели, потом молча расходиться начали.

Мужичонка-«ага» остался. Из-за ширмы слышно, лопочет скороговоркой, кажется, с монтировщиками беседует.

Рассказал, что из тех, кто остался в деревне, многие за всю жизнь ни разу в районе (райцентре) не были. А те, кто по какой-то причине выезжал, больше не возвращались. Или в райцентре оставались, или ещё где, но назад редко кто возвращался. Кое-кто, конечно, вернулся, да и то не сразу, а через годы. Кто через три года, кто через пять, а кто и через десять. Правда, не по своей воле так долго задерживались, в основном, срок отбывали.

Поедет мужик в район, а там милиция на каждом шагу: туда не ступи, того не возьми, этого не делай. Шаг, другой ступил мужик, — вот и загребли. Некоторые и по два раза отсидели, а кто и по три. Освободится мужик, не успеет до родной деревни добраться, а уже новый срок получает. Так и катается туда-сюда.

А молодёжи в деревне совсем нет. Детвору, кому в школу идти, в район, в интернат отвозят. После интерната уже не возвращаются. Кто, опять же, срок еще по малолетке получает, а кто как-то иначе устраивается.

Актёры переоделись, обступили мужичка, слушают, вздыхают сочувствующе. А мужичонка повеселел, совсем разговорился. От него как будто тоже одеколончиком попахивает.

На вечернем спектакле было человек тридцать. Похоже, вся деревня собралась. На первых лавках та же детвора, дальше взрослые. А взрослые тоже какие-то непонятные, то ли старики моложавые, то ли молодежь состарившаяся, и лица, как будто похожие, все уставшие, измученные, глаза пустые. Смотрят спектакль, и никакой реакции, как будто не видят, не понимают. Кто-то заснул в зале, похрапывал.

Актёры побыстрее «шахматку» играть начали, целыми кусками текст пропускать. Какая разница, всё равно никто ничего не понимает. Какое уж тут искусство, какая жизнь человеческого духа?

Закончился спектакль.

В зале никто не захлопал. Но и актёры на поклон выходить не стали. Кто-то сообразил, заранее с начальником-«ага» договорился. Как только последние музыкальные аккорды отзвучали, высунулся из-за ширмы, кивнул ему. Тот поднялся на сцену, объявил, что концерт закончился, можно расходиться по домам.

Стали медленно расходиться.

Некоторые актёры после такого спектакля расстроились, даже обиделись.

А чего расстраиваться, чего обижаться? Разве зрители виноваты? Может, их, зрителей, просто пожалеть нужно? А может, и не только зрителей, а вообще всю Россию-матушку, в которой живут ещё так, в конце двадцатого века, и богом, и чёртом забытые люди.

В космос летаем, по Луне топаем, небоскрёбы строить научились, атомную энергию укрощать, а тут…

Назад молча ехали, умаялись. Несмотря на колдобины, почти все задремали. Не заметили, как и чёртов мост проехали. Очнулись только уже на трассе, на асфальте, от непривычно легкой, после колдобин, дороги. Но настроение всё равно было тяжёлое.