Я ВСЕХ ВАС БЕЗУМНО ЛЮБЛЮ

* * *

Анатолий Константинович Аршавский — большой, иногда чересчур эмоциональный, великолепный актёр, любитель преферанса, вкусной еды и модных галстуков. К величайшему сожалению, очень рано и скоропостижно оборвалась его жизнь.

В актёрской среде есть такая шутка: если актёр появляется на работе в костюме, при галстуке, чисто выбрит и пахнет одеколоном, — значит, с бодуна. Как в каждой шутке есть доля правды, так и это определение иногда имело прямое отношение к Анатолию Константиновичу.

Друзья любя называли его Пузатый. Он не обижался. Но если кто-то чужой, или даже знакомый, но не входящий в число друзей, позволял себе такую вольность или просто какое бы то ни было панибратство, он возмущался до глубины души.

Несколько раз его увольняли из театра, но вскоре принимали обратно. Причина увольнений обычная, естественная и понятная. В те строгие по отношению к человеческим слабостям времена, в период постоянной, всеобщей и яростной псевдоборьбы с пьянством и алкоголизмом на уровне Постановлений Партии и Правительства, прощать или закрывать глаза на человеческие слабости было просто невозможно.

Его запои обычно случались неожиданно, и в самый неподходящий момент. Долгих разбирательств не было. Чего разбираться, чего воспитывать? Нужно принимать меры. А мера одна, последняя — уволить.

Через некоторое время он приходил в театр с каким-нибудь интересным для администрации предложением. Он мог бесплатно поставить хороший спектакль или взяться за организацию гастролей. С годами организация сельских гастролей стала для него постоянным хобби.

Но и на гастролях случались «непредвиденные обстоятельства». Правда, здесь, среди небольшой выездной группы, его понимали, прощали и даже покрывали.

Театральный автобус подъезжает к правлению колхоза. На крыльцо выходят встречать артистов парторг и председатель.

— Здравствуйте!

— Здравствуйте!

— Сейчас сразу в столовую поезжайте, на обед. Всё уже готово.

— Ой, спасибо…

— Только это… того… Там в клубе начальник ваш… уставший лежит. Его тоже надо бы взять… Да только мы поднять не смогли. Может, вы поднимете?

Автобус подъезжает к клубу.

Где-то в конце зала, между стульями, лежит на полу «уставший» Анатолий Константинович. Попытки поднять его ни к чему не приводят.

— Ладно, пусть полежит, отдохнёт…

— Дует здесь, как бы не застудился. Давайте на сцену перетащим.

Перетащили на сцену, уложили. Из костюмерного ящика достали «сказочный» овчинный тулуп. Тулуп-то настоящий, просто, в сказке в нём Деда играют. Укрыли «уставшего» начальника, поехали в столовую.

Пообедали, вернулись в клуб. Теперь можно и сказку играть.

К концу сказки начальник кое-как оклемался. Спрашивают у него:

— Толя, ты что же это опять вытворяешь?

— А что такое?

— Да то! Гастроли, а ты запил.

— А мне сегодня делать нечего. Здесь перечисление. Которое, кстати, в театре уже получили. Вот так. У вас всё нормально?

— Да у нас-то нормально.

— Покормили?

— Покормили.

— Ну, и слава богу. Значит, и мне можно полечиться.

Что касается обедов, то в них тоже была некоторая особенность. В одних колхозах кормили бесплатно, из уважения, из любви к искусству, к артистам. Но в других за обед в колхозной столовой требовали плату. Плата, конечно, была чисто символическая, копеечная (полный обед копеек 30−50), но всё-таки актёрам это не очень нравилось. И не от жадности, просто собирать после обеда эту мелочь было как-то унизительно, неприятно. Тем более что в соседнем колхозе кормили бесплатно, а здесь вроде бы как хуже относятся, меньше уважают.

Когда руководителем гастролей был Анатолий Константинович Аршавский, кормили всегда бесплатно. Но мало кто знал, что за эти обеды он платил сам, из своего кармана. Договариваясь о спектакле, он сразу же договаривался и об обеде, и, если обед был платный, он платил сразу за всех. В этом тоже была некоторая реабилитация за «слабости», чтобы меньше было недовольства, ворчания со стороны актёров.

— От этих копеек не разбогатеешь, хорошее отношение стоит дороже, — говорил он, когда мы были уже напарниками по «заделке» сельских гастролей.

Его внешний вид, его фактура, его умение преподнести себя порой заставляли думать, что перед вами не актёр, а, если уж не зам. министра культуры, то, по крайней мере, директор одного из лучших и преуспевающих театров.

Ему невозможно было в чём-то отказать. Председатели колхозов и зав. отделом культуры сельских районов невольно вставали перед ним и только согласно кивали, если он отечески предлагал им взять спектакль на гарантию (заплатить аншлаговую стоимость) или собрать совещание директоров школ района для того, чтобы те разобрали билеты на сказку.

— Если ты плохо отработаешь на сцене, театр от этого, в принципе, не пострадает, но, если ты плохо сыграешь с клиентом, сразу виден результат: не договорился о спектакле, потерял живые деньги. Значит, грош тебе цена, как актёру, — говорил он.

Иногда случались и курьёзы.

Во время московских гастролей небольшая компания решила посетить один из самых фешенебельных столичных ресторанов, к которому простых смертных советских граждан и близко не подпускали. Организацию этого мероприятия взял на себя, естественно, Пузатый. Подойдя к закрытой двери, он поманил швейцара и что-то пошептал ему в приоткрытую дверь. Дверь тут же распахнулась.

— Это со мной, — небрежно сказал он, кивнув в сторону своих товарищей.

Через минуту вся компания уже сидела за самым уютным столиком. Принимать заказ подошёл сам метрдотель. Официанты тем временем поспешно меняли столовые приборы.

Пузатый негромко произносил мудрёные названия экзотических блюд, метрдотель с поклоном записывал. Но тут вмешался один из товарищей, изучавший в это время меню:

— Толя, да на хрена нам эта фанта! Возьми простую минералку, она в три раза дешевле.

Метрдотель исчез так же незаметно, как и появился. Официанты вернули те приборы, которые стояли прежде. Выгнать их, конечно, не выгнали, но пришлось ещё долго ждать, пока подошёл обычный официант и принял заказ. В общем, вечер прошёл не совсем так, как хотелось бы.

Вообще в ресторанах к нему было какое-то особое отношение. Он, например, мог в чужом городе, где его ещё никто не знает, обильно поужинать в ресторане, угостив при этом местных ресторанных забулдыг, и спокойно уйти, не заплатив при этом ни рубля, лишь предупредив официанта:

— Я там скажу, чуть попозже подойдёт товарищ, рассчитается.

Его не останавливали, ему не возражали, ему невозможно было не поверить.

В период, когда мы были напарниками по «заделке» сельских гастролей и доходы (проценты от спектаклей) делили поровну, независимо оттого, кому сколько удалось «заделать», наша общая касса, а тем более казённые наличные деньги, хранились у меня. Так, на всякий случай, мало ли что. Но даже когда это «мало ли что» случалось, не давать ему денег, держать на голодном пайке, было бессмысленно.

— Я там, в ресторане, посидел. Ты сходил бы, расплатился. Запишешь на мой счёт, — говорил он, появляясь у меня в номере, уже изрядно поддавший.

— Константиныч, это в последний раз. Больше я за тебя платить не буду! Пока не остановишься, буду давать по рублю в день на обед — и всё!

Тем не менее, приходилось идти, платить.

Даже предупреждать всех официантов в ближайшем ресторане о том, чтобы его не обслуживали, было бесполезно. Он снимал трубку, крутил телефонный диск, и вскоре в его номере накрывался стол с горячими блюдами, холодными закусками, и… Борьба с пьянством должна была признать своё полное поражение.

Разумеется, сразу появлялось немало новых местных «друзей», да и старые, из актёрской братии, всегда непрочь были пропустить стаканчик, другой, за компанию.

Конечно, так это «мало ли что» только начиналось. Заканчивалось довольно неприглядно — дешёвыми винами, тяжёлым похмельем и даже ссорами. Новые друзья исчезали, да и старые быстро забывали дорогу в его номер.

Но при этом ни щедрые застолья, ни одинокое «чёрное» пьянство, практически никак не влияли на ход гастролей. Спектакли игрались, транспорт работал, актёров кормили бесплатными обедами. Мало кто знал, чего ему стоило в состоянии жуткой абстиненции ранним утром надевать костюм, галстук и ехать в очередной колхоз на «заделку» спектакля. Но, когда он был руководителем гастролей, не было ни одного случая, чтобы группа вернулась, не перевыполнив план. И вовсе не потому, что план был слишком мал или давался легко. Просто он умел хорошо работать и не умел работать плохо.

— Если пьянство мешает работе, надо бросать работу, — шутил он.

Ему это дело работать не мешало. Наоборот, долгое время не общаясь с зелёным змием, он становился грустным, раздражительным и даже ворчливым. Он брался за постановку новых спектаклей, искал выход своей эмоции в преферансе, в новых ролях, в организации гастролей. Но, глядя на окружающий мир, понимая его и не соглашаясь с его устройством, срывался и уходил в «глубокий штопор».

Умер Анатолий Константинович Аршавский совершенно неожиданно, после очередного увольнения из театра. Просто не выдержало большое, щедрое актёрское сердце.