Я ВСЕХ ВАС БЕЗУМНО ЛЮБЛЮ

Одним из актёров Народного театра был Николай Антонович Магри, пенсионер, в прошлом профессиональный цирковой артист. Иногда он приходил на репетицию со своей внучкой Татьяной.

Когда репетиция проводилась за столом и сцена была свободна, мы с ней закрывали все двери, ведущие в зал и на сцену, и, подражая взрослым, разыгрывали спектакли, сами сочиняя на ходу сюжеты и текст. Иногда у нас получались классические трагедии с жестокой интригой и эффектным умиранием, иногда получались любовные мелодрамы, в которых приходилось объясняться в любви и даже целоваться.

С тех пор осталось на всю жизнь: Таня для меня первая девочка, которую я поцеловал, я для неё — первый мальчик.

Было нам тогда лет по семь-восемь.

Иногда взрослые в перерыве своей репетиции потихоньку заглядывали в зал и наблюдали за нашей страстной, взаправдашней игрой.

И, конечно, как только появилась в репертуаре Народного театра пьеса, в которой была роль мальчика («Бедность не порок» А.Н.Островского) других претендентов, кроме меня, на неё быть не могло.

Кроме уважения, преклонения, и даже обожествления режиссёра, не покидало меня в те годы и чувство страха перед ним.

Он был живым воплощением героя «Повести о настоящем человеке» Б. Полевого, живым примером мужества, стойкости, героизма. Ещё бы! Герой войны, потерявший на фронте обе ноги, ставший после этого режиссёром (профессия для меня тогда почти космическая — разведчики, капитаны дальнего плаванья были на втором месте), да ещё и работающий в святая святых — театре им. А.П. Чехова! Что могло быть для мальчишки более достойно подражания?

А чувство страха…

Он никогда не улыбался. Казалось, он вообще не умеет улыбаться. Он никогда не говорил добрых, человечных, а тем более ласковых, слов. И хотя это можно было оправдать его мужественностью, его твёрдостью и даже его подвигом, но у меня его лысая голова, его жесткий, твёрдый взгляд, его огромность вызывали чувство страха.

Кроме того, этот страх усиливался во время репетиции. Он мог закричать из зала, сказать актёру или актрисе грубость, даже оскорбление. Прямо в лицо, прямо при всех. Он не только выкрикивал из зала грубости, иногда его палки перелетали через рампу на сцену, чтобы попасть в того, кто делал что-то не так. При этом он не был нервным, чересчур эмоциональным. Просто это был стиль работы, стиль нормальной для него режиссёрской работы.

Многие непрофессиональные актёры, занимающиеся этим делом в свободное от основной работы время, причём совершенно бесплатно, не выдерживали унижений, оскорблений и уходили из коллектива. Среди них были не только молодые, воображающие себя гениальными, мечтающие о профессиональной актёрской карьере, были люди пожилые, прожившие жизнь, прошедшие войну, фронт, сталинские лагеря, немало повидавшие.

Единственным человеком в коллективе, которому он никогда не сказал грубого, обидного слова, был Николай Антонович Магри. Но не его профессионализм, и то, что он был когда-то цирковым артистом, помогало ему избежать всеобщей участи. Несмотря на то, что Николай Антонович был уже стареньким, плохо двигался, очень плохо слышал, часто делал не то, что от него требовалось, ни разу Б.О. Потик не повысил на него голос. Это было даже как-то удивительно.

Лишь спустя годы, я узнал причину таких взаимоотношений…

Моя мама решила бросить работу на заводе и поступить в актёрскую студию при театре им. А.П. Чехова.

В театре, как всегда, не хватало молодёжи, и была образована студия. Естественно, предполагалось, что её выпускники, отучившись два года, будут работать в театре.

Студия существовала уже год. Уже год шли занятия. Уж не знаю по какой причине, но перед началом второго года был объявлен добор.

И прежде не раз возникали разговоры о том, чтобы перейти моей маме работать в театр, но это были лишь разговоры. Почти после каждой премьеры ей говорили кучу комплиментов, в том числе и том, что её место, конечно, на профессиональной сцене. Но…

На руках маленький ребёнок, театрального, и даже гуманитарного, образования никакого, страх перед неизвестностью. При этом на заводе всё ясно и понятно — инженерная должность, перспектива…

И всё же, и всё же…

Театр, театр!..

«Любите ли вы театр, как люблю его я…» и т. д.

И вдруг такая возможность. Тем более что не сама напросилась — предложили. Тот же Борис Осипович и предложил:

— В студии добор будет. Хочешь — иди. Будешь в театре играть.

Ну, как отказаться?

И ведь не просто с улицы придёт. Многие, да что там многие — все в театре её знают, в спектаклях видели, сколько добрых слов говорили, восторгались. Неужто не примут?

А главное, что сам Борис Осипович в приёмной комиссии.

Ну, разве могут не принять?

ТЕАТР!..

И вот экзамен — обычное прослушивание, чтение басни, прозы, стихов.

У дверей, у окон, как всегда толпа любопытных — студийцы, актёры, другие работники театра.

Когда мама вышла после прослушивания, на неё обрушился шквал поздравлений:

— Молодец!..

— Ура!..

— Теперь ты наша!..

— Поздравляем!..

— Наконец-то, в театре будет молодая героиня!..

После экзамена выяснилось, что её не приняли.

Она шла, заливаясь слезами, рядом с Борисом Осиповичем, провожая его домой. Шли медленно. Он — размеренно переставляя свои протезы, лишь чуть опираясь на палочки, как всегда с гордо поднятой головой, уверенный, спокойный. Она — сгорбившись, размазывая по лицу слёзы, рыдая.

Он её успокаивал:

— Ты не расстраивайся, всё будет хорошо. Ты знаешь, я подумал и решил: во-первых, на заводе ты инженер, там у тебя уже хорошая зарплата, а в театре начинала бы с восьмидесяти рублей. Во-вторых, у тебя сын растёт, а в театре работа с утра до ночи. Тем более занята ты была бы во всех спектаклях. В общем, я настоял, чтобы тебя не приняли.

— Вы?!!

— Да, я. В Народном театре ты и так все главные роли у меня играешь, а уйдёшь ты оттуда, — кто их играть будет? Тогда и мне придётся уходить. А у меня это всё-таки вторая зарплата.

— Значит, вы из-за Дома учителя не пустили меня в театр?

— Да. Будешь там играть. А здесь без тебя обойдутся.

Так моя мама не стала актрисой. Видно не судьба была. Да, может, оно и к лучшему.

Все спектакли, поставленные Б.О. Потиком в Народном театре, прежде в разные годы были уже поставлены им на сцене театра им. А.П. Чехова.

Всегда на репетициях перед ним была пьеса, переписанная от руки в толстую общую тетрадь, с множеством пометок, зачёркиваний, добавлений. Всегда он добивался точного исполнения того, что было записано в этих тетрадях.

Позднее я узнал, что эти же тетради лежали перед ним, когда он ставил те же спектакли впервые на сцене театра им. А.П. Чехова.

Но самое главное…

Дело даже не в том, что он не создал на сцене Народного театра ни одного нового спектакля, лишь повторял уже когда-то поставленные. В конце концов, самодеятельность есть самодеятельность, можно и повторить. И не в том дело, что режиссёр приходит на репетицию с тетрадкой, где записано всё, что должно быть на сцене — это даже прекрасно, если готовится режиссёр к репетиции, знает, чего хочет.

Самое главное (это узнал я гораздо позже и совершенно случайно), что все эти тетрадки были написаны не им, а его женой Екатериной Львовной — Масей, как её называли близкие и он сам.

Она тоже была режиссёром, и, как говорили, очень хорошим режиссёром, но в театре не работала, довольствуясь ролью домохозяйки при муже-инвалиде. Она работала над пьесой дома, создавала спектакль, всё записывала и передавала ему. А он ставил.

Нелёгкая участь быть женой инвалида.

Нелёгкая участь быть режиссёром создающим, но не ставящим спектакли.

Нелёгкая участь посвятить всю себя, всю свою жизнь человеку, которого приходилось заставать в собственной постели с другой женщиной (без обеих-то ног!), обслуживать его, обувать, одевать, купать, кормить, поить, носить, любить…

Она рано ушла из жизни.

Почти сразу же он женился на другой милейшей женщине, медсестре.

Оно и понятно — как инвалиду одному.