Я ВСЕХ ВАС БЕЗУМНО ЛЮБЛЮ

Часть I. Театральный дивертисмент

(Сочинения в 2-х частях)

НАСТОЯЩИЙ ЧЕЛОВЕК

Оставить комментарий

А в то время я ещё только начинал кое-что понимать в театре.

Как в театральных училищах говорят: на первом курсе все у нас народные артисты, на втором — заслуженные, на третьем — просто талантливые, и только к концу четвёртого курса студенты начинают понимать, что ещё ничего не умеют.

Но тщеславие своё к тому времени я уже в какой-то мере успел потешить — и на сцене поиграл, и руководителем гастролей был, и заведующим постановочной частью поработал, и пьесы, сценарии уже пописывал, да и ставил.

А вот должность замдиректора по организации зрителя никак меня не прельщала. Но и отказываться нельзя. Хотя бы потому, что сам был одним из первых инициаторов выборов директора театра, и понимал прекрасно, что, кроме Щёткина, и выбирать-то некого.

А он ещё до выборов спрашивает:

— Ну, хорошо, если меня выберут, пойдёшь замом по зрителю?

— Может, я лучше актёром останусь? Помогать, конечно, буду, чем смогу…

— Нет уж, батенька, заварил кашу с выборами, будем вместе расхлёбывать.

— Я, конечно, понимаю, что, при такой ситуации в театре, никто не пойдёт на эту собачью должность, но…

Отвертеться не удалось.

И вот сидим мы за столом, договариваемся.

Иногда мы спорим и довольно горячо. Несмотря на разницу в возрасте, громадную разницу в опыте, а может быть, именно благодаря этой разнице, он позволяет мне такую роскошь. Хотя я этого ещё не понимаю, не осознаю, какая это роскошь, вот так запросто спорить с шефом и доказывать свою правоту.

Иногда я увлекаюсь глобальными проектами, или наоборот, слишком дотошным обсуждением мелких подробностей.

Ему приходится останавливать меня и направлять разговор в нужное, деловое русло.

Мы договариваемся, мы готовимся к работе.

Иногда он просто учит меня, рассказывает о том, о чём не пишут ни в учебниках, ни в инструкциях.

— Кстати, какая профессия больше всего похожа на работу директора театра?

— Конечно, актёрская.

— Не совсем, хотя и это, конечно, необходимо.

— Ну, тогда экономиста.

— Нет, это само собой.

— Ну… не знаю… полководца, что ли?

— Нет, но уже теплее. Больше всего подходит профессия разведчика. Почему?

— Почему? — в свою очередь спрашиваю я.

— Потому, что всегда есть необходимость максимум информации получить и минимум информации выдать. Ты можешь, и должен, много знать, но не всегда это надо показывать. Иногда для дела бывает лучше, чтобы окружающие не знали, что знаешь ты. Особенно, если это касается грехов твоих подчинённых.

— Что вы имеете в виду?

— Тебе, как начальнику, много будут докладывать друг о друге. Доброжелателей у нас всегда хватает. Тот это сделал, тот это натворил. Но если есть возможность не использовать эту информацию, такой возможностью непременно нужно воспользоваться. Идеальных людей нет. Но чем больше ты будешь показывать им, как они далеки от идеала, тем хуже для дела. Да и для тебя тоже.

— Значит, что, не наказывать, не заставлять?

— Если есть такая возможность, — конечно. Если ты можешь сделать вид, что не знаешь о чём-то — и не знай. А уж если не получается, тогда, конечно, нужно принимать меры.

— Интересно получается… — ухмыляюсь я.

— Конечно, интересно. Ну, а что вообще главное в театре?

— Актёр.

— Не только.

— Ну, спектакль.

— Нет.

— Ну, не мучайте, Геннадий Евгеньевич.

— Главное — это люди. Что бы ни случилось, как бы к тебе ни относились, как бы ты ни относился к тем, с кем работаешь, в первую очередь всегда думай о людях, о тех, с кем работаешь. Иначе грош тебе цена, как руководителю. И даже больше скажу, просто думать о них и заботиться мало. Их любить надо. Ни за то, что они делают, не потому, что они хорошие или талантливые, а просто — любить. Такими, какие они есть, с их проблемами, с их неудачами, с их радостями, со всем тем, что есть в каждом из них. Порой это очень нелегко, но без этого ничего не получится.

* * *

И всё же…

И всё же меньше чем через год Геннадий Евгеньевич Щёткин заявляет о своей отставке и уходит из театра.

Казалось бы, с какой стати, почему вдруг?

Поздний вечер.

Мы сидим в вестибюле одного из старейших особняков Таганрога на улице Греческой (тогда ещё ул. III Интернационала). Это больница водников.

Мы — это Геннадий Евгеньевич, главный бухгалтер театра Светлана Рязанова, и я.

Геннадий Евгеньевич лёг в больницу, уже заявив о своей отставке. Мы уговариваем его изменить решение, остаться директором театра. Светлана плачет.

— Нет, ребята, я уже окончательно решил.

— Но почему, почему? — допытываемся мы.

— Да надоело, — пытается отшутиться он. — Я пенсионер, моё дело на печке лежать.

— Мы ведь серьёзно, Геннадий Евгеньевич! Ну, хорошо, не принял коллектив контрактную систему, не готовы ещё люди понять это, но ведь…

— Дело не только в контрактной системе. Тут дело в другой системе. И не только в театре, а вообще в стране. Вся система по швам трещит. С одной стороны, это как будто и к лучшему, а с другой стороны… Трудные, даже жестокие, времена настают. Не только внутри театра, всё вокруг менять придётся. И чем это всё закончится, неизвестно. Но главное, все эти перемены, вся эта перестройка безболезненно не пройдут. Немало ещё и слёз прольётся и, не дай бог, крови. А это всё судьбы людские, которые и ломать придётся, и… На это я не могу пойти, этого я делать не буду, на это я просто не способен.

— О чём вы говорите, Геннадий Евгеньевич? Какая перестройка, словоблудие одно.

— Ну, пожуём — увидим.

Он любил так говорить. Именно не поживём, а пожуём.

Он ушёл из театра.

Я счёл своим долгом тоже уйти, и уехал сначала в Красноярск, потом в Мурманск.

Было это в 1990 году. Ещё не было августовского путча 1991 года, ещё была единая страна — СССР, ещё далеко было до расстрела «Белого дома» в 1993 году, ещё не было забастовок, голодовок, громких заказных убийств, чеченской войны и проч., и проч., и проч.

* * *

Прошло несколько лет.

Я вернулся в Таганрог после стажировки в Мурманском театре. Был безработным, подрабатывал извозом на купленном в Мурманске «жигулёнке», какое-то время работал в цирке, потом всё же вернулся в театр.

— Алло?

— Привет.

— Здравствуйте, Геннадий Евгеньевич.

— А чего это ты уже дома? Или сегодня спектакля нет?

— Есть. Но не сутками же мне в театре сидеть?

— А ведь когда-то сидел.

— Так то когда было? Тогда я был ещё молодой и зелёный, а теперь только молодой.

— Хочешь новый анекдот?

— Конечно.

Он рассказывает новый анекдот.

Все эти годы мы часто перезваниваемся. Просто так, поговорить, пошутить, обсудить статью в газете, рассказать анекдот. Даже когда я работал в Мурманске, перезванивались по межгороду. Тогда это было ещё недорого.

— А вы сегодня с утра опять на рынке были?

— Был, а что?

— Ну, и как ваши спички?

— Какие спички?

— Как это, какие? Вы же каждый день на рынок ходите. Человеку с вашей пенсией каждый день на рынке делать нечего. В смысле — много не купишь. Поэтому я подозреваю, что вы там подпольно спичками торгуете, как господин Забелин у Погодина в «Кремлёвских курантах»: «Спички серные, довоенные, фабрики Лапшина!»

— А, ну да, спичками торгую, а из-под полы ещё иголками для патефонов. Я же просто так дома сидеть не могу. Иду прогуляться, посмотреть, что новенького, какие сегодня цены. Кого-нибудь из знакомых обязательно встречу. Последние сплетни узнаю. Вот сегодня от совершенно постороннего человека узнал, что у вас там, в театре, происходит.

— И что же у нас происходит?

Он пересказывает очередную сплетню. Вместе смеёмся.

Но, кроме сплетен, анекдотов, рыночных новостей, бывают и серьёзные разговоры.

Он не работает в театре, но всё о нём знает. С ним всегда можно посоветоваться, задать вопрос, на который сам не находишь ответа. И он никогда не ошибается. Похоже, он знает всё и обо всём.




Комментарии — 0

Добавить комментарий


Реклама на сайте

Система Orphus
Все тексты сайта опубликованы в авторской редакции.
В случае обнаружения каких-либо опечаток, ошибок или неточностей, просьба написать автору текста или обратиться к администратору сайта.