Я ВСЕХ ВАС БЕЗУМНО ЛЮБЛЮ

* * *

Геннадий Евгеньевич Щёткин.

Как мы познакомились, когда состоялась наша первая встреча, я не помню. Был я тогда ещё совсем мальчишкой.

В памяти сохранилось другое: если возникала какая-нибудь, пусть маленькая, а тем более большая, проблема, — всегда можно было обратиться за помощью к директору театра. Даже если проблема эта к театру не имела никакого отношения.

Понадобилось ли дефицитное лекарство, билеты на самолёт или на поезд… Да мало ли что в те годы могло срочно понадобиться. И, казалось бы, причём тут директор театра. Но, думаю, что если бы понадобились, скажем, билеты на космический корабль или шапка-невидимка, то и эта проблема при его участии могла как-то разрешиться.

Мы с мамой сидим у него в кабинете.

Собственно, и кабинетом это назвать нельзя. Это маленькая, низкая, глухая каморка без окон.

— Геннадий Евгеньевич, вы что, не можете себе нормальный кабинет сделать?

— А зачем? Мне и здесь хорошо. Разве дело в кабинете.

Он крутит диск телефона, звонит по разным номерам, кого-то разыскивает. Он ищет того, кого нет на месте, но кто может помочь в нашей проблеме.

— Вам срочно нужно? До завтра терпит?

— Желательно, конечно, сегодня, но если уж не получается…

— Тогда сделаем так: я напишу записку и вы пойдёте с ней. Даже если его не будет, отдадите секретарше. А я тем временем ещё попытаюсь его разыскать.

— Хорошо.

Он снимает одни очки, надевает другие и очень долго пишет, низко наклонившись к столу.

«Да что он там, целое послание строчит?» — думаю я.

Он отдает лист бумаги.

Написано всего три строки. Но как написано!

Это потом я узнал, что у него ужасный, непонятный даже ему самому, почерк. Но если он письменно обращался к кому-то с просьбой, то почти никогда не давал секретарше отпечатать письмо на машинке. Он писал от руки. И как писал! Каждую букву, каждый знак препинания выводил классической каллиграфией.

— А как же? — улыбаясь, говорил он. — Всё должно быть прекрасно.

* * *

Директором Таганрогского театра Геннадий Евгеньевич Щёткин был три раза.

Не знаю точно, как состоялось его первое назначение в Таганрог. Наверное, как обычно в те годы, по направлению Министерства культуры. После его ухода за очень короткий промежуток времени в театре сменилось несколько директоров, и городские власти, разыскав его через Союзгосцирк, уговорили вернуться. Уговаривали не только власти, уговаривали партком, профком театра, да и практически вся труппа.

Кстати, о парткоме. Сегодня это даже трудно представить, как можно было в те годы быть директором театра и не быть при этом членом КПСС.

Кое-кто может возразить: «Как это не был членом партии? А партбилет? А личное дело? А взносы?».

Да, возможно. И в личном деле номер партийного билета указан, и взносы, наверное, исправно платил, но, зная его на протяжении многих лет, неоднократно беседуя с ним на эту тему, смею утверждать: не был он членом КПСС, никогда коммунистом не был. Даже несмотря на то, что придерживался некоторых принципов, декларированных в уставе партии. Впрочем, именно эти принципы ещё до партии христианство сформулировало.

Мало того, и главный режиссёр театра В.С. Цесляк тоже не был членом партии.

Как же это партийные-то органы не досмотрели? Это ж вообще получается, что театр, центр, так сказать, идеологического воспитания трудящихся, был какой-то внепартийной организацией.

Опекали, конечно, наблюдали, но всё-таки. Может, потому и случались иногда, мягко говоря, непредвиденные обстоятельства. Например, первая постановка пьесы опального в те годы Александра Вампилова «Прощание в июне» состоялась именно в Таганроге.

Никто, не то что в провинции, в Москве не осмелился поставить, а в Таганроге осмелились.

Правда, в пьесе ничего такого особенного-то и не было, и автор своё собственное благословение на постановку дал, а всё равно вызвали.

— Вы знаете, что эта пьеса не рекомендована к постановке?

— Как не рекомендована? Вот, смотрите!

И показывают экземпляр пьесы, распечатанный ВААП. А тогда на всех пьесах, издаваемых ВААП, стандартная приписка была: «Рекомендована к постановке…» и т. д.

Посмотрели, удивились, но делать нечего, крыть нечем. Хочется, а нечем.

— Ну, ладно. Раз уж так, идите.

И пошла пьеса. По всей стране пошла. В других городах тоже вызывают, спрашивают:

— Почему эту пьесу ставите?

— Так вот же: «рекомендовано», и по всей стране идёт?

— Где она идёт?

— Да хотя бы в Таганроге.

Потом уже и в Москве её поставили, и другие пьесы А. Вампилова по всей стране пошли.

А началось-то всё с беспартийных руководителей Таганрогского театра.

* * *

Последним исполнителем роли Ленина в Таганрогском театре был Пётр Илларионович Шелохонов. Было это ещё в шестидесятых годах.

В те времена иметь в репертуаре спектакль, в котором появляется живой Владимир Ильич, было для театра не только престижно, почётно, но и очень ответственно.

При Министерстве культуры даже специальная комиссия существовала, которая давала разрешение играть вождя мирового пролетариата. Сначала в эту комиссию документы посылали, личное дело исполнителя, фотографии в гриме и без грима, чтоб всё чисто было, без сучка, без задоринки. Чтоб моральный облик актёра соответствовал и всё такое прочее. Потом эта комиссия сама приезжала, просматривала готовый спектакль и уж только после этого давала разрешение показывать спектакль зрителям.

А ну, как не точно будет Владимир Ильич картавить или не так пальчик за жилетку подсовывать? Или ещё, не дай бог, повернётся в невыгодном ракурсе, не так, как вождю полагается. Серьёзное ведь дело, политическое. Случалось в некоторых театрах, что и не разрешали спектакль играть, на корню, как говорится, рубили.

Вскоре после этой роли П.И. Шелохонов был приглашён в Ленинградский театр им. Ленсовета и, естественно, уехал из Таганрога. Остался Таганрогский театр без Ленина.

В те годы была такая форма работы со зрителем, как Клуб Любителей Искусств (КЛИ).

Раз или два в месяц собирались в зале любители театра, к ним выходили актёры, выслушивали мнения, замечания, пожелания. Иногда это обсуждение проходило очень бурно, порой доходило чуть ли не до личных оскорблений.

Актёры вынуждены были сидеть на сцене и чаще всего выслушивать откровенный бред, но при этом кивать и соглашаться.

Ну что можно возразить активной пенсионерке с солидным партийным стажем, которая обвиняет актрису в том, что она появляется на людях (на сцене) в таком развратном виде (короткий пеньюар), да ещё соглашается лечь в постель с мужчиной, которого видит первый раз в жизни?

Не объяснять же ей, что так написал Теннеси Уильямс («Двое на качелях»), что такой костюм придумал художник, и что пьеса, в общем-то, не об этом.

Но не только обсуждения, обвинения и глупые вопросы о личной жизни звучали на «заседаниях» КЛИ. Были и концертные номера, и самостоятельные работы актёров, и отрывки из готовящихся спектаклей.

На одном из таких «заседаний» пожилая любительница театра, брызжа слюной, громко возмущалась:

— Это что же получается?! Самые лучшие артисты уезжают, а кто у нас остаётся?.. Остаются те, кто никому не нужен?!

Не объяснять же ей, что, если актёру исключительно повезло и он получил приглашение на работу в Московский или Ленинградский театр, не глупец же он, чтобы отказываться. Разве может он остаться в Таганроге, даже если у него здесь семья, квартира, главные роли, а там только комната в общежитии, бутерброды на обед и неясные перспективы. Но ведь там столица, там киностудии, телевидение, радио, концерты, там… Да на любых условиях, только бы вырваться!

Впрочем, у каждого провинциального актёра, у каждого, без исключения, есть своя история о том, как его приглашали, звали, уговаривали работать в столице, а он отказался, потому что… Иногда этому можно даже поверить, но…