Я ВСЕХ ВАС БЕЗУМНО ЛЮБЛЮ

Как бы написать эту главу, чтобы содержание её не противоречило названию всей книги?

Наверное, не получится.

О мёртвых либо хорошо, либо… Но не написать о нём ничего — было бы несправедливо.

Высокий, тяжёлый, с крупными чертами лица и всегда с чисто выбритой «под Котовского» головой, неизменно в свободном, широком костюме, медленно передвигающийся на двух протезах, с палочками в руках — Борис Осипович Потик.

У него по голень не было обеих ног, но передвигался он только при помощи палочек. Один лишь раз довелось мне увидеть его на костылях — у него дома, когда он болел, а я пришёл навестить.

На работу в театр, — а это довольно далеко, — от магазина «Мелодия», и обратно из театра домой, он ходил только пешком.

Без обеих-то ног!

Шёл медленно, высоко подняв голову, твёрдо ступая своими протезами и лишь чуть опираясь на палочки.

Прохожие расступались, оглядывались на него.

Он не обращал на них внимания, глаза его смотрели только вперёд, лицо выражало уверенность, твёрдость, достоинство.

Из рассказа главного режиссёра театра Владимира Станиславовича Цесляка после сдачи одного из спектаклей:

— Я не мог сдержаться!.. Его спасло только то, что он стоит не на своих собственных ногах. Единственное моё желание было — врезать ему по морде. Ещё утром он говорил совершенно противоположное, восторгался спектаклем, а тут… На худсовете представители горкома, горисполкома. Он первый просит слова и говорит… Господи, что он говорит!.. Как будто подменили человека. И спектакль мой чуть ли не антисоветский, и на репетициях я высказывался так-то и так-то… Невольно вспомнился тридцать седьмой год, когда отца моего расстреляли. И ведь, как подло, как мерзко! Уж хоть бы утром тогда промолчал. Уже после худсовета подхожу к нему, спрашиваю:

— Как же ты мог? Как же у тебя язык повернулся? И знаешь, что он ответил?

— Я, — говорит, — солдат Партии. Как Партия прикажет, так я и буду поступать…

— Кто же тебе приказал говорить утром одно, вечером совершенно другое?

— Партийная совесть…

Старшее поколение, возможно, ещё помнит «пуповые» (это когда в зале хохот от самого пупка) комедии «Стряпуха», «Судьба индейка», поставленные Б.О. Потиком.

Был такой известный, очень кассовый и очень «заслуженный» драматург Анатолий Сафронов. Много лет он возглавлял журнал «Огонёк», писал стихи и пьесы. Говорят, он был неплохим журналистом. Как о журналисте судить не могу, не знаю, но пьесы его, шедшие по всей стране…

Если выходило постановление Партии и Правительства о подъёме сельского хозяйства, тут же появлялась его новая пьеса на сельскую тему, если постановление было о сохранении славных традиций Советской армии — появлялось «Наследство», если о недочётах производственных руководителей среднего звена — «Власть», и т. д., и т. п.

Пьесы эти были написаны простым, «доступным широким кругам населения» языком, конфликт в них строился на борьбе хорошего с лучшим или на несчастной любви нерадивого тракториста к очень положительной бригадирше доярок.

Бывал этот известный партийный драмадел и в Таганроге на премьерах спектаклей по своим пьесам. Многие из его опусов были поставлены на таганрогской сцене исключительно Б.О. Потиком. И считались они с Сафроновым чуть ли не закадычными друзьями.

Но никогда не ставил Борис Осипович пьес А. Вампилова, В. Розова, Г. Горина и других драматургов, считавшихся в те годы лучшими, передовыми. Эти драматурги писали хорошие, острые пьесы о наболевших проблемах, но не очень рекомендовались к постановке партийным руководством.

Кроме работы в театре, Б.О. Потик на протяжении многих лет был бессменным и единственным режиссёром Народного театра Дома работников просвещения (Дом учителя).

Тогда были как раз те времена, о которых в фильме «Берегись автомобиля» говорит герой Е.А. Евстигнеева: «Есть мнение, что народные театры вскоре вытеснят, наконец, театры профессиональные».

Почти в каждом Дворце культуры обязательно был свой драматический коллектив. В ДК комбайностроителей был даже самодеятельный оперный театр.

Во всех ДК руководили этими коллективами свои штатные режиссёры, и только в Доме учителя режиссёр был из профессионального театра им. А.П. Чехова.

Каждый новый спектакль Народного театра непременно, хотя бы один раз, игрался на чеховской сцене. Но не только потому, что, благодаря Б.О. Потику, была довольно тесная связь и даже дружба с театром. Коллектив действительно был достоин чеховской сцены и по праву считался одним из лучших в городе.

Кажется, первым в городе этот драматический коллектив был удостоен звания Народного театра. В те времена это было очень серьёзно, почётно и…

Впрочем, каких только почётных званий, переходящих вымпелов, идиотских наград, глупых грамот не придумывали в эпоху развивающегося социализма при поголовном социалистическом соревновании, равнении на передовиков и правофланговых, в пылу ударного труда пятилеток.

Вспомните, как приветствовали друг друга пионеры:

— Будь готов!

— Всегда готов!

И ведь это не шутка, это — серьёзно. И все школьники — пионеры. И если вдруг кого-то почему-то в пионеры не приняли, а примут только в следующем году — трагедия, крах всех надежд, рыдания, истерика.

Сколько поколений прошло через это?

Сколько поколений впитало с молоком матери:

— К борьбе за дело Коммунистической партии Советского Союза будь готов!

— Всегда готов!..

Моя мама в Народном театре Дома учителя была героиней, сыграла множество главных ролей. Её репертуару могла бы позавидовать ведущая актриса любого театра.

С детских лет, с тех пор, как я себя помню, довелось мне присутствовать практически на всех репетициях. Просто по вечерам меня не с кем было оставить, и родители брали меня с собой.

Было у меня даже своё место в первом ряду, на котором я просиживал все репетиции и спектакли. Мне было очень интересно. Детская память быстро запоминала не только текст всей пьесы, но и мизансцены, и замечания режиссёра.

По утрам, топая в детский сад, мы с мамой серьёзно обсуждали вчерашнюю репетицию:

— Мам, а вот помнишь, вчера, во втором акте, в эпизоде объяснения в любви, когда он выходит на авансцену…

Услышав подобную фразу из уст пятилетнего малыша, прохожие с любопытством оглядывались.

Иногда во время прогонов спектакля я начинал ёрзать в кресле и часто поворачиваться в конец зала. Там, в темноте, сидел Борис Осипович. Я ёрзал и оглядывался оттого, что кто-то из актёров начинал что-то делать неправильно, не так, как надо, не так, как требовал режиссёр. А Борис Осипович почему-то молчал.

Иногда он останавливал репетицию и, прежде чем делать замечания, предлагал мне рассказать актёрам, что было не так.

Я с удовольствием рассказывал.

Несколько раз, когда кого-то из актёров не было на репетиции, он предлагал мне заменить отсутствующего и порепетировать за него. Конечно, репетиция в этом случае превращалась в весёлую игру для взрослых, но я со всей серьёзностью выходил на сцену и делал всё то, что должен был делать отсутствующий актёр: становился на колени, хватался за сердце, объяснялся в любви и даже рассказывал монологи.