Я ВСЕХ ВАС БЕЗУМНО ЛЮБЛЮ

Часть I. Театральный дивертисмент

(Сочинения в 2-х частях)

ОБМИШУРИЛСЯ

Оставить комментарий

ОБМИШУРИЛСЯ

В театре идёт открытое партсобрание.

Явка всех работников, в том числе и беспартийных, строго обязательна.

В повестке дня важнейший для работников культуры вопрос об одобрении очередного Решения Партии и Правительства о планах развития сельского хозяйства на текущий момент и перспективах увеличения поголовья крупного рогатого скота.

На собрании лично присутствует третий секретарь горкома партии, миловидная, но строгая женщина, инструкторы, заведующая отделом культуры горисполкома. Почётными членами президиума собрания, заочно и единогласно, избраны Первый секретарь горкома партии и Председатель горисполкома.

Докладчик долго и доходчиво пытается объяснить важность и своевременность данного постановления, какие, в связи с этим постановлением, открываются высокие перспективы для работников театра, какие неимоверные усилия они — работники театра — должны приложить для его выполнения и что в свете решений по данному вопросу уже сделано.

Все внимательно слушают с чувством глубокого удовлетворения.

Докладчик заканчивает выступление, облегчённо вздыхает, вытирает со лба пот.

Председательствующий предлагает перейти к обсуждению доклада и напоминает, что по регламенту выступления в прениях до 3-х минут, но можно, конечно, и больше.

— Пожалуйста, товарищи, кто желает выступить?

В зале уверенно поднимается одна рука.

Председательствующий кривится, как от зубной боли, злобно смотрит на поднявшего руку, и осторожно, так чтобы было не очень заметно, отрицательно качает головой. Потом он поворачивается к другому артисту, к тому, который по плану подготовки собрания должен был выступать первым, смотрит на него испепеляющим взглядом и знаками пытается заставить его встать. Тот испуганно пожимает плечами, кивая на поднявшего руку.

Председательствующий нервничает и с нажимом повторяет:

— Товарищи, спрашиваю ещё раз: кто желает выступить?

Поднявший руку встаёт и бодро отвечает:

— Я!

— Костя, ты по существу вопроса? — неуверенно спрашивает председательствующий.

— Конечно. Я вот что хотел сказать… У меня зарплата восемьдесят рублей…

— Костя, сядь! — грозно требует председательствующий.

Костя удивлённо смотрит на председательствующего, на высокое начальство, сидящее в президиуме, пожимает плечами и садится.

— Я ещё раз спрашиваю, кто желает выступить по вопросу повестки дня? — настаивает председательствующий.

— Я! — поднимается Костя.

— Я сказал: сидеть! — кричит председательствующий.

Костя испуганно садится.

— Зачем же вы так? — мягко вступает в разговор третий секретарь горкома партии, ведающая вопросами идеологии и культуры. — Пусть товарищ выскажется.

— Да нет… Не надо… — неуверенно возражает председательствующий. — Он у нас на каждом собрании выступает…

— Вот и хорошо, — настаивает секретарь. — Значит, умеет человек говорить. Пожалуйста, товарищ, говорите.

Председательствующий, безнадёжно махнув рукой, садится.

— Вот!.. — победоносно поднимается Костя, и, благодарно кивнув в сторону начальства, громко, уверенно продолжает: — Я что хотел сказать по существу вопроса. Зарплата у меня восемьдесят рублей. А мне уже скоро идти на пенсию. И что я буду получать? Да, я понимаю, у нас сейчас много хороших артистов, все они получают больше меня и потому играют главные роли. Хорошо. Это я понимаю. Я главных ролей не играю, но ведь надо же и совесть иметь. Мне ведь скоро на пенсию идти, а у меня зарплата восемьдесят рублей, хотя у других артистов…

По залу прокатывается шумок, хихиканье.

— И это не смешно, — возмущается Костя. — Это по существу вопроса. Я ведь столько лет в этом театре работаю, можно сказать, больше всех. Я ведь ещё до войны работал, потом во время войны работал, во время оккупации работал, после оккупации работал, даже теперь вот, и то работаю. А мне скоро на пенсию идти. Не справедливо получается, товарищи! У меня восемьдесят рублей, а я до оккупации, во время оккупации, после оккупации, а у нас артисты…

Костя сделал паузу, чтобы набрать побольше воздуха и продолжать, но заговорила третий секретарь.

— Я тоже думаю, что это несправедливо. У нас, как говорил Антон Палыч Чехов, нет маленьких артистов. У нас все артисты равны.

Она строго посмотрела на председательствующего и на директора театра.

Нависла тяжёлая пауза.

Все замерли в ожидании развязки.

Костя с надеждой переводил взгляд с секретаря горкома на директора и обратно.

— Понимаете в чём дело… — неуверенно начал директор. — Я лучше потом вам объясню…

— Ну, вот видите!.. — почти закричал Костя. — Опять несправедливо получается! Я ведь ещё до немцев работал, при немцах работал, даже теперь, при вас работаю. А у меня всё ещё восемьдесят…

Костя замолчал, увидев, что один из инструкторов наклонился к секретарю горкома и что-то быстро шепчет ей на ухо.

В следующее мгновение она вскочила и широко открытыми, полными ужаса глазами, уставилась на Костю. Руки её дрожали. Она медленно оглядела весь зал, несколько раз открыла рот, пытаясь что-то сказать, но, так и не издав ни звука, тихо села.

Первым нарушил гробовую тишину директор. Он громко кашлянул и сказал:

— Я предлагаю продолжить собрание по повестке дня. Этот вопрос не по существу.

— Да-да, — пытаясь взять себя в руки, поддержала секретарь горкома. — Этот вопрос не по существу вопроса, — и уже строго, твёрдым, командным голосом сказала Косте: — А вы, гражданин, садитесь… пока… Кто у вас следующий должен выступать?

— Он! — председательствующий пальцем указал на следующего.

— Пожалуйста, товарищ, выступайте. Мы вас слушаем.

Дальше всё шло по плану, но напряжение висело в воздухе до конца собрания.

После собрания, когда все с облегчением стали расходиться, Костя стремительно подошёл к директору и громко, так чтобы слышали стоящие рядом артисты, прошипел ему в лицо:

— За что вы меня так ненавидите?!

Директор взял его под руку, отвёл в сторону и тихо, так, чтобы не слышал никто, сказал:

— Костя, я тебя очень люблю, честное слово, но ты — полный идиот! Уж если выскочил со своей зарплатой, то хоть бы не кричал, что был в оккупации.

По выражению Костиного лица было видно, что он ничего не понимает.

— Ты при немцах в театре работал? А в театре что было — бордель? Ты работал в фашистском борделе, и хочешь, чтобы тебе партия за это повысила зарплату?

— А-а-а-а-й! — закричал Костя и громко хлопнул себя по лбу.

— Я же тебе говорил, подожди немного. Как только будет возможность, что-нибудь придумаем. А теперь… — сказал директор, и с сожалением развёл руками.

— Ай, дурак я, дурак!.. Как же это я… Как же это я обмишурился. Ай-я-яй!.. — причитал Костя, выходя из театра.

По щекам у него текли слёзы.

Прибавки зарплаты ждать было неоткуда.




Комментарии — 0

Добавить комментарий


Реклама на сайте

Система Orphus
Все тексты сайта опубликованы в авторской редакции.
В случае обнаружения каких-либо опечаток, ошибок или неточностей, просьба написать автору текста или обратиться к администратору сайта.