Я ВСЕХ ВАС БЕЗУМНО ЛЮБЛЮ

Казалось бы, чем лучше ты знал человека, чем больше с ним общался, чем ближе было это общение, тем легче написать о нём. Но попробуйте рассказать о человеке, которого вы очень хорошо знали лет двадцать пять, которого вы безгранично уважали, который за все эти долгие годы ни разу не обманул вас, не предал, не сказал грубого или обидного слова, который понимал все ваши слабости и ошибки, искренне радовался вашим успехам, и готов был помочь вам в любых жизненных ситуациях.

На вопрос, что же это за человек, вы не сразу сможете ответить. А, подумав, перебрав в памяти множество эпизодов, связанных с ним, ответите, скорее всего, однозначно:

— Это — Человек!

И любые эпитеты, которые вы первоначально собирались произнести перед этим определением, покажутся вам малозначимыми, мелкими и ничуть не характеризующими суть этого человека. Может быть, лишь одно прилагательное вы решитесь произнести перед этим определением:

— Это — Настоящий Человек!

* * *

Жаркий, душный майский полдень.

Даже тень не спасает от жары. Даже асфальт пытается вздохнуть, и от него мелкими волнами пышет раскалённый воздух. Даже на близком расстоянии заметно, как нижняя часть зданий плавно колышется, преломляясь в этом палящем мареве.

По центральной улице идёт человек среднего роста, в чёрном костюме из плотной шерсти, с туго завязанным модным широким галстуком, с большим чёрным портфелем в руке. Похоже, что он даже не ощущает палящего зноя, забыл о нём. Только лицо его раскраснелось, да лысеющая голова покрылась испариной, а на очках в дорогой роговой оправе поблескивают маленькие капельки пота.

Он идёт медленно, внимательно разглядывая здания, всматриваясь в лица редких прохожих. Он проходит мимо театра по противоположной стороне улицы, останавливается, и долго смотрит на него. Затем ставит портфель, достаёт носовой платок, снимает очки, протирает их, не спеша вытирает лицо, лысину и, взяв портфель, медленно идёт дальше.

Навстречу ему двигается группа молодых парней в расстёгнутых рубахах, в модных расклешённых брюках, возбуждённо что-то обсуждая, смеясь и в шутку подталкивая друг друга.

Они проходят мимо. Человек поворачивается, смотрит им вслед.

Один из парней замедляет шаг, оборачивается, удивлённо смотрит на него, и возвращается.

— Ой, здравствуйте, Геннадий Евгеньевич!

— Привет, Саня!

— А я даже не узнал вас. Вы в костюме в такую жару…

— Да, жарковато. А я вот только приехал. Ещё никого даже не видел. Ты первый.

— А где вы сейчас?

— Ой, далеко. Болгарский цирк.

— Да?! И кем же?

— Ну, кем? Директор.

— Что, прямо в настоящем болгарском цирке директором?

— Да.

— Ого! Здорово!..

— А ты как? Где?

— Вот, учусь в судомеханическом. Буду гидроакустиком. Корабли, подводные лодки…

— Это хорошо. Куришь?

— Курю.

Он достаёт из портфеля пачку «Camel», угощает. Настоящие американские сигареты в невиданной, диковинной пачке производят впечатление. Увидев восторженный взгляд, он предлагает:

— Бери ещё. Бери, бери…

— Ой, спасибо, Геннадий Евгеньевич! А они крепкие?

— Да нет, нормальные.

В здании техникума громко звенит звонок.

— Ой, Геннадий Евгеньевич, звонок. Перемена закончилась, опаздываю. Я побежал.

— Ну, беги. Счастливо!..

— До свидания…

— Матери привет!.. — уже вдогонку кричит он.

— Ага, спасибо!

* * *

Мы стоим на том же самом месте.

Я вышел из театра проводить его.

Он доволен, он очень доволен, он просто рад.

У него сегодня день рождения.

Год назад у него был юбилей, круглая дата, но никто из театра, даже по телефону, не поздравил его. Кто-то забыл, кто-то не захотел вспомнить, кто-то не знал. Это очень обидело его, но, разумеется, он никому ничего не сказал.

А сегодня…

Сегодня, зная, что он должен зайти ко мне в театр, и зная его, в общем-то, нелёгкое нынешнее положение, мы с главным бухгалтером Светланой Рязановой стали думать и гадать, как же его поздравить.

Незадолго до этого директором театра стала Тамара Прокофьевна Бувалко. Пришли мы к ней с этой проблемой, и нам даже не пришлось уговаривать её. Она выслушала, всё поняла и сразу согласилась.

Быстро сочинили приказ: «…как старейшему работнику театра, пенсионеру, в связи…» и т. д., и т. п. И сумма по тем временам довольно приличная получилась, почти мой месячный оклад. Да дело-то и не в сумме.

В общем, когда он зашёл ко мне в кабинет, мы уже были готовы. Пришла Тамара Прокофьевна, мы поздравили его и вручили конверт.

Конечно, он не ожидал такого приёма. Он был приятно удивлён и просто по-человечески, даже по-детски, рад.

Я вышел проводить его.

Мы стоим на том же самом месте, у здания техникума. Мы прощаемся.

— Слушай, Саня, может, у тебя с деньгами проблемы, может, тебе дать?

Он поспешно лезет в карман, достаёт только что подаренный конверт.

— Да что вы, Геннадий Евгеньевич, перестаньте!

— Ну, в долг… Потом, когда сможешь, отдашь. Я же никак на них не рассчитывал.

— Спрячьте, Геннадий Евгеньевич! Перестаньте!

— Ну, может, зайдём куда-нибудь? Я-то не пью, ты же знаешь…

— А я за рулём. Вы тоже знаете. Да и возвращаться пора — работа…

— Ну, беги, не буду задерживать. Беги… Спасибо!..

— Не за что. До свиданья.

— Счастливо!..

Не доходя до театра, я оглядываюсь.

Он идёт не спеша, но бодро. Лёгкий порыв ветерка развевает его расстёгнутую джинсовую жилетку.

Я смотрю ему вслед и тоже радуюсь.

Трудно было предположить, что меньше чем через месяц, всего через двадцать дней, его не станет.

Сколько всего произошло, случилось, нагромоздилось между этими двумя встречами.

Целая жизнь, целая эпоха.

А сколько было ещё до этого, а сколько было ещё потом связано с памятью о нём, с мыслью о нём.