Я ВСЕХ ВАС БЕЗУМНО ЛЮБЛЮ

1

Новенький серебристый «Форд» лихо вывернул на трассу со стороны аэропорта и, набирая скорость, помчался в направлении города.

На крыше милицейского «уазика», перед которым так неожиданно выскочил «Форд», закрутилась синяя мигалка, надсадно и хрипло взвыла сирена.

Водитель «Форда» посмотрел в зеркало, усмехнулся и надавил на газ.

Расстояние между машинами быстро увеличивалось.

Прохрипев несколько раз, сирена умолкла, мигалка вскоре тоже погасла, так как сигналить лихому водителю, чтобы он пропустил милицейскую машину, необходимости не было. Догонять же, останавливать и наказывать лихача просто за наглость не было ни времени, ни желания. Тем более, неизвестно, что за лихач сидит в иномарке. Может быть, он сам имеет право наказывать, — кто знает? Пусть этим лучше занимается ГАИ. У простой милиции своих забот хватает.

День клонился к вечеру. Бледные лучи осеннего солнца едва пробивались сквозь ленивые тёмно-серые тучи. Одинокие скрюченные листья, пометавшись по дороге от машины к машине, вылетали на обочину, сливаясь с грязно-бурым цветом осеннего пейзажа.

В воздухе было зябко и сыро, в машине тепло и уютно.

Въехав в город и удачно проскочив на зелёный несколько светофоров, «Форд» обогнал чёрную «Волгу», резко взял вправо и остановился перед очередным светофором.

Водителю «Волги» пришлось резко затормозить, чтобы не столкнуться. Он крепко выматерился и помигал фарами нагло втиснувшейся перед ним иномарке.

«Форд» никак не отреагировал на это мигание. Более того, когда на светофоре загорелся зелёный, иномарка не двинулась с места.

Водитель «Волги» несколько раз нервно посигналил.

«Форд» продолжал стоять.

Сзади приближался вой милицейской сирены.

Пришлось ждать, пока не проскочит милиция. Но даже после этого «Форд» не двинулся с места, и лишь когда зелёный замигал, отсчитывая последние секунды, он плавно тронулся и медленно проехал перекрёсток на жёлтый, заставляя «Волгу» плестись позади уже на красный.

За перекрёстком «Волга», вырываясь вперёд, несколько раз злобно посигналила и помчалась дальше, а «Форд» так же медленно проехал мимо автобусной остановки, взял ещё правее и остановился у тротуара.

Дверца открылась, выпустив на улицу несколько аккордов лёгкой музыки, под аккомпанемент которой водитель вышел, посмотрел по сторонам и медленно, даже как-то лениво, направился к стоявшей невдалеке скамейке. Усевшись, он стал ждать.

Через несколько минут подъехал автобус и люди с красными повязками, стоявшие на остановке, — именно они и привлекли внимание водителя «Форда», — стали проверять билеты у выходящих пассажиров.

Водитель «Форда» с любопытством наблюдал за всем происходящим на остановке, и что-то вдруг изменилось в нём в этот момент. Та же уверенность в себе, тот же спокойный взгляд, но что-то новое, может быть, давно забытое, тревожное, появилось в этом взгляде.

Как давно это было… И как недавно…

2

Сидор Петрович Заяц, молодой симпатичный инженер, с окладом сто двадцать рублей в месяц, больше всего в жизни не любил своё имя и фамилию.

«Ладно бы ещё Зайцев, всё-таки фамилия, а то просто Заяц, даже не прозвище, а чёрт знает что, — думал иногда о себе Сидор Петрович. — А имя? Сколько нормальных имён: Сергей, Александр, Михаил, Пётр или какой-нибудь Пантелеймон, Апполинарий, или, на худой конец, Ананий! А я Сидор. Какое-то рябое имя, и не имя даже, а так — хуже клички. В сочетании же вообще, сказать стыдно — Сидор Заяц!».

Не любил Сидор Петрович своё имя.

Ну, не любил, и ладно, что ж тут такого? Мало ли кто чего может не любить?

Зато, например, любил Сидор Петрович театр. И не просто любил, а любил страстно, самозабвенно и всей душой.

Как это ни странно, но ещё не так давно встречались молодые симпатичные инженеры, с окладом сто двадцать рублей в месяц, страстно и самозабвенно влюблённые в театр. Редко, конечно, встречались, а чем ближе к нашим сегодняшним дням, тем ещё реже, но, как говорится, в семье не без… Правильно, не без него.

Но Сидор Петрович вовсе не был уродом, хоть и получал одну небольшую зарплату. Он был вполне нормальный человек, а, следовательно, при всём его отношении к храму искусств, театр не мог всю жизнь оставаться его единственной любовью. И Сидор Петрович, как всякий нормальный человек, любил и уважал свою жену, Таню Семёнову (которая, кстати сказать, после замужества осталась на своей девичьей фамилии — не быть же ей Таней Заяц!), и ещё больше любил дочку Аннушку, которая, разумеется, тоже была Семёновой. Любил их Сидор Петрович так же страстно, самозабвенно и всей душой. Поэтому иногда в душе у него происходила борьба: с одной стороны вышеупомянутая любовь в театру, с другой — любовь к близким.

Особенно эта борьба обострялась после получки, когда Сидор Петрович, краснея и тяжело вздыхая, отсчитывал из своей гарантированной зарплаты определённую сумму и перекладывал её в другой карман.

— На театр, — шептал он, и ему было стыдно.

Стыдно потому, что по дороге домой приходилось придумывать правдоподобное объяснение, куда делась эта сумма: то юбилей сослуживца, то невыполнение плана и отсутствие премии, то ещё что-нибудь. А самое главное, отдавая зарплату, приходилось врать любимой жене. Именно это больше всего угнетало Сидора Петровича. Но другого выхода он не видел.

Таня, к величайшему сожалению, не разделяла его любви к театру и, можно сказать, испытывала к храму искусств совершенно противоположное чувство. А при зарплате в сто двадцать рублей и притом, что уже тогда цены на билеты стали повышаться, искусство требовало жертв.

Жертвами были: семейный бюджет и сам Сидор Петрович, который вообще не умел врать.

Когда в газете появлялось объявление об очередной премьере местного театра, Сидор Петрович не ходил в обеденный перерыв в столовую, а бежал на остановку и ехал в театр за билетом.

— Там у нас профсоюз культпоход организовал. На премьеру. Меня записали. Придётся идти, — врал он вечером любимой жене.

— Чего?.. Куда?.. — не понимала Таня.

— Да в театр. Культпоход… профсоюз… Не спросили, а записали, — отворачивался Сидор Петрович.

— Что-то часто у вас культпоходы, — недоверчиво смотрела на него Таня. — Тут дома каждый день театр. Анюта сегодня опять в какой-то мазут влезла, всё платье измазала, а у него театр!..

— Так ведь за счёт профсоюза. Им надо мероприятия проводить… — бормотал Сидор Петрович и уходил в ванную, чтобы Таня не видела, как он краснеет.

Так уж устроен человек: работу полюбит — работает с удовольствием, деньги полюбит — каждый рубль для него, словно звезда с неба, жену полюбит, — что бы она ни делала, пусть хоть на голову наделает, — одно удовольствие, а полюбит человек театр, тут уж совсем — пиши пропало. Такое уж это чувство — любовь.