Я ВСЕХ ВАС БЕЗУМНО ЛЮБЛЮ

Зайчик ничего не успел сообразить, он забыл всё, что хотел сказать. Как заворожённый, не смея оторвать глаз от взгляда артиста, не глядя на стол, он продолжал укладывать в коробку остававшееся на столе. Он не ощущал времени, но это, видимо, продолжалось довольно долго, потому что он успел сложить в коробку остатки ангельского пира, перевязать её, и продолжал так же стоять, глядя в эти бездонные, полные презрения и ненависти, глаза.

Наконец артист медленно повернулся и, ни на кого не глядя, с гордо поднятой головой, пошёл к выходу. Ангелочки взяли коробку и последовали за ним.

— Чёрт возьми… Столбняк какой-то… — прошептал Зайчик, вытер выступивший на лбу пот, и присел здесь же, за столиком.

В тот же день вечером артист снова появился в кафе.

За стойкой стояла Аннушка, рядом с ней хлопотала Татьяна.

Зайчик был в подсобке, и в приоткрытую дверь видел, как артист с порога оглядел всех, удивился (видимо, тому, что все столики заняты, а у стойки выстроилась очередь), и твёрдо зашагал через зал.

Подойдя к стойке, он так взглянул на очередь, что та невольно расступилась. Увидев за стойкой Аннушку, он удивился ещё больше, положил на стойку две купюры по десять рублей и сказал:

— Получите…

Аннушка ничего не поняла, и вопросительно взглянула на мать. Татьяна тоже ничего не поняла, и не успела ничего спросить.

Артист тихо повторил:

— Получите, пожалуйста… Прощайте.

Он повернулся и пошёл к выходу.

Больше Зайчик его никогда не видел.

9

Громко зазвонил телефон.

От неожиданности Зайчик вздрогнул, но трубку не взял, а продолжал сидеть с закрытыми глазами. Разговаривать ни с кем не хотелось.

Телефон звонил долго. Когда он, наконец, умолк, Зайчик поднялся, включил автоответчик и, закрыв за собой дверь, ушёл в другую комнату.

Одна из стен в комнате Анюты была полностью заклеена плакатами, вырезками из журналов, фотографиями зарубежных артистов и групп. Какое-то время Зайчик равнодушно разглядывал незнакомые лица, потом с сожалением вздохнул и опустился на маленькую скамеечку перед музыкальным центром. Это был подарок Анюте к двенадцатилетию, такой, как она хотела: с двухкассетником, вертушкой для пластинок, CD-плейером, разными наворотами и большими колонками.

Зайчик стал рассматривать надписи на кассетах, с удивлением отметил, что среди них нет ни одной на русском языке. Даже русские названия были написаны по-английски.

Он стал перебирать пальцами разноцветные конверты с пластинками. Что-то приятное затеплилось внутри. Показалось, что вся эта неопределённость, сумятица сегодняшнего дня вот-вот должна окончиться, чем-то разрешиться. Предчувствие этого разрешения приятным теплом всё больше разливалось внутри, согревало его.

Ну, конечно же! Как же он раньше не понял, что его беспокоит, чего ему не хватает. Не хватает не только сегодня, а уже давно, давным-давно, с тех пор, как…

Зайчик ещё посидел немного, уже механически продолжая перебирать конверты, и ощущая как приятное, волнующее тепло растекается по всему телу, затем встал и, улыбаясь, вышел в коридор.

Взяв в кладовке стремянку, он полез на антресоли.

Много разных вещей, о существовании которых он давно забыл, оказалось там. Что-то он просто сбрасывал на пол, что-то отодвигал в сторону, на чём-то останавливал свой взгляд, пытаясь вспомнить, что это и откуда оно появилось. Наконец, в дальнем углу он увидел то, что искал — коробки с пластинками. Их было две.

«Живой труп», «Воскресение», — прочёл Зайчик на коробках.

Он собрал разбросанные на полу вещи, кое-как затолкал их обратно на антресоли и вернулся в Анютину комнату.

Открывая коробку, он вдруг заметил, что руки его дрожат.

«Интересно, — подумал он. — Я и не подозревал, что смогу ещё вот так… так приятно разволноваться. Как… как девица на выданье, — улыбнулся он давно забытому сравнению. — Как девица из прошлого века…»

В коробке, кроме четырёх пластинок с записью «Воскресения», оказалась ещё пластинка с «Теремком».

Зайчик ласково погладил конверт, и отложил её в сторону.

Включив вертушку, он аккуратно поставил первую пластинку, поудобнее устроился на диване и стал слушать.

«Как ни старались люди, собравшись в одно небольшое место несколько сот тысяч, как ни старались люди изуродовать ту землю, на которой они жались, как ни забивали они эту землю камнями, как ни вычищали всякую пробивавшуюся травку, как ни дымили каменным углем и нефтью, ни обрезывали деревья, ни отгоняли от себя птиц и животных — всё-таки весна была весною даже в городе…» — звучал голос великого В.И.Качалова.

На стене улыбался Майкл Джексон, за окном моросил холодный осенний дождь.

«Веселы были и растения, и насекомые, и птицы, и дети. Но люди — большие взрослые люди — не переставали мучать и обманывать себя и друг друга. Люди считали, что священно и важно не это весеннее утро, не эта красота мира, красота, данная для блага всех существ, красота располагающая к миру, согласию и любви, а священно и важно то, что люди выдумали сами, выдумали для того, чтобы властвовать друг над другом…»

Глаза Зайчика закрылись. На лице застыла блаженная улыбка.

Он так и просидел весь спектакль, не шевелясь, поднимаясь лишь для того, чтобы переменить пластинку.

В комнате было совсем темно. Дождь за окном усилился. Поднялся ветер, швырявший в окно холодные капли, рассыпавшиеся по стеклу мелкой дробью.

Когда закончилась последняя пластинка, Зайчик ещё посидел немного, потом включил свет, снял её, бережно положил в конверт, закрыл коробку, и вышел.

На кухне он постоял у холодильника, но открывать не стал. Есть по-прежнему не хотелось. Хотелось чего-нибудь тёплого и приятного.

Зайчик пошёл в большую комнату, открыл бар, выбрал из множества красивых сосудов одну распечатанную бутылку и налил себе маленькую рюмку коньяку. Взяв пачку сигарет, с удивлением обнаружил, что она пуста. Ни он, ни Татьяна не курили, лишь иногда могли побаловать себя несколькими затяжками. Правда, последнее время он стал замечать, что у Татьяны это баловство стало входить в привычку, но это, в конце концов, её дело.

То, что в баре не оказалось сигарет, огорчило. Швырнув пачку назад, он пошёл в прихожую, пощупал карманы одежды. В Татьяниной куртке обнаружил измятую пачку с двумя длинными чёрными сигаретами, и довольный вернулся в комнату. Взял рюмку, одним глотком выпил, и закурил. Снова наполнил рюмку, закрыл бар и, держа в одной руке коньяк, в другой сигарету и пепельницу, уселся в кресло. Сделав ещё маленький глоток, опять затянулся и, откинув голову, медленно выпустил дым.

«Сколько лет прошло, сколько всего изменилось, а люди… те же… И проблемы те же… Хотя раскаиваться в прежних грехах, а тем более добровольно идти за них на каторгу… нынче не принято. В лучшем случае, можно… извиниться. Позвонить по телефону и…»

Зайчик с грустью посмотрел на телефон, протянул руку, потрогал его, подумал, и нажал клавишу автоответчика.

— Алле!.. Аллё-алле! Зайчик! Сообщаю! Всем, всем, всем! А у Зайчика сегодня рожки вырастут! Гы-гы-гы! Уж Танечка постарается! — прокричал грубый мужской голос и завершил своё сообщение идиотским смехом.

— Привет, Зайчик. Это я, Серёга. Предлагают партию шампанского, молдавского. Нужно переговорить. Как сможешь, позвони…

Зайчик нажал клавишу.

«Странно, — подумал он. — А ведь я не только не удивился, даже не разозлился. А чего злиться-то. Я ведь сам давным-давно всё прекрасно знаю и понимаю. Только вид делаю… И все знают и понимают. И у всех так же… У одних одно, у других другое. А у кого иначе, у того… или ничего, или… точно так же».

Он сделал ещё глоток, ещё затянулся. Голова слегка закружилась.

От только что прослушанного спектакля, от домашнего тепла и уюта, от коньяка и ароматной сигареты приятная лень растекалась по всему телу. Но вместе с тем и сам спектакль, и этот дурацкий звонок с идиотским смехом, и этот противный мелкий шум дождя, и завывание ветра вызывали массу противоречивых, раздражающих мыслей и чувств.

Долго ещё сидел так Сидор Петрович Заяц, бывший инженер и любитель театра, владелец двух кафе и трёх магазинов, примерный, любящий муж и ласковый нежный любовник. Лицо его то хмурилось, то озарялось улыбкой.