Я ВСЕХ ВАС БЕЗУМНО ЛЮБЛЮ

Сидор Петрович наморщил лоб, почесал затылок, сложил пластинки и закрыл коробку.

— И кто же это их так… оценил? — неуверенно спросил он.

— Комиссия, — прошипела продавщица, взяла коробку и медленно вернула её на полку.

— И что, можно купить?

— Платите в кассу.

«Хм, — задумался Сидор Петрович и стал считать стоявшие на полке коробки со спектаклями. — Пять, шесть… и семь. Пятью семь — тридцать пять. Тридцать пять копеек — семь спектаклей. Хм…»

Он медленно достал кошелёк.

— Папка, а «Теремок» купишь? — с надеждой спросила Аннушка.

— Девушка, а «Теремок» сколько стоит? — крикнул Сидор Петрович в уплывающую спину продавщицы.

— Рубль тридцать пять.

— Ого! — удивился Сидор Петрович и высыпал на ладонь содержимое кошелька.

Пересчитав деньги, он ещё раз почесал затылок.

Борьба в его душе разыгралась по всему фронту. Артиллерийской канонадой звучала недавняя ссора с Таней из-за купленных им сразу трёх номеров журнала «Театр».

«Если я принесу домой семь спектаклей она, конечно, начнёт шуметь. Я подожду немного, а потом — вот тебе на! Всего тридцать пять копеек. Конечно, поворчит немного… А если купить „Теремок“ — это будет уже рубль семьдесят. Прошлый раз из-за трёх рублей такой шум устроила, теперь и полтора хватит. Вот если бы один „Теремок“ Аннушке, тогда ничего, тогда… Стоп, а как же?.. Эх!.. Ведь по пять копеек!..»

Взгляд Аннушки был полон надежд, и Сидору Петровичу стало не просто стыдно, а очень стыдно.

— Не поймёт нас мамка. Ругаться будет. Давай так: сегодня папке купим, а «Теремок» тебе в следующий раз. Обязательно.

Аннушка обиженно поджала губы и засопела.

Сидор Петрович хотел ещё что-то сказать, объяснить, но, не найдя слов, промолчал и, виновато нахмурившись, пошёл к кассе платить тридцать пять копеек.

Когда вышли из магазина, Аннушка захныкала.

Сидор Петрович держал семь разноцветных коробок и виновато оправдывался:

— Ну, хорошо, я тебе обещаю, что завтра же приедем сюда и купим «Теремок». Договорились? Понимаешь, сразу нельзя. Мамка подумает, что я тебе специально купил, чтобы она на меня не ворчала. Мои пластинки очень дешёвые, их завтра может уже не быть. А «Теремок» обязательно будет, и завтра купим…

Разумеется, в парк идти уже не хотелось. Какое уж тут гулянье!

Сидору Петровичу было стыдно, Аннушке обидно до слёз.

— Давай-ка талончиков купим, — сказал Сидор Петрович, когда они пришли на остановку.

Подошли к киоску.

Сидор Петрович совершенно случайно глянул на витрину, и замер.

Лучше бы он на неё не смотрел! Может, и внимания не обратил бы. Но он посмотрел, и… надолго задумался.

«МХАТ СССР. Бронепоезд 14−69», — в который раз читал он на верхней коробке.

«Талон на одну поездку в автобусе — 5 коп.», — было написано на витрине киоска.

Сколько времени простоял так Сидор Петрович, глядя то на пластинки, то на витрину, неизвестно. Так же неизвестно, что происходило в это время в его душе и какие мысли посетили его светлую голову.

Скорее всего, мыслей пока ещё не было никаких. Зато эмоции переполняли с избытком.

В конце концов, по прошествии времени, он как-то неестественно громко охнул (отчего Аннушка перестала хныкать), схватил её за руку и решительно зашагал назад к магазину.

Вскоре они уже опять стояли на остановке.

Сидор Петрович держал свои семь коробок со спектаклями, у Аннушки в руках была одна пластинка с надписью «Теремок».

Эмоции в душе Сидора Петровича бурлили уже не с такой силой. В голове из обрывков мыслей складывались первые логичные выводы.

«Значит, так… Платить я больше не буду! Никогда не буду, — думал он в ожидании автобуса. — Пока они там не разберутся, пока не додумаются, что сколько стоит, не буду платить, и всё! Это ж надо!.. Пять копеек… и пять копеек! Это же катастрофа! По крайней мере, её начало. Куда же они нас всех дальше-то гонят? Господи, боже мой! Что же с экономикой происходит? Даже не с экономикой, а с… Чёрт знает что!.. Не буду платить, и всё!».

Автобус был переполнен.

Сидор Петрович взял Аннушку на руки и кое-как втиснулся в переднюю дверь.

Держать на одной руке Аннушку, а в другой пластинки, было тяжело и неудобно. Правда, падением это не грозило даже при резком торможении, поскольку со всех сторон Сидор Петрович был плотно стиснут другими пассажирами.

«Тем более, за такую езду ещё платить! Да это они должны доплачивать. И не по пять копеек, а… по билету в театр», — усмехнулся он своим мыслям.

Сердобольная старушка несколько раз жалобно посмотрела на него и, с трудом поднявшись, предложила сесть.

— Спасибо, — поблагодарил Сидор Петрович, протискиваясь к месту.

«Вот так. Спасибо тебе, бабуля, а платить мы всё равно не будем. Даже сидя. Пять копеек, и — пять копеек!».

4

В жизни все неприятные события происходят именно тогда, когда их меньше всего ожидаешь. Даже если предчувствуешь или точно знаешь, что должно случиться что-нибудь плохое и ждёшь его, всё равно случается оно всегда неожиданно. Причём в самый неподходящий момент.

Ходишь, например, домой по одной и той же улице по несколько раз в день, и всё нормально. Но стоит тебе, допустим, купить что-нибудь тяжёленькое: пару гирек пудовых или хотя бы картошки килограммов тридцать-сорок, несёшь их домой, надрываешься, и, конечно же, — вот тебе, пожалуйста! — обязательно улица перекопана. До дома рукой подать — ан-нет! Давай-ка ты, неси свою ношу в обход, чтобы вес хорошенько почувствовать, понять, что купил ты что-то значительное, и чтоб жизнь тебе раем не казалась.

Или, например, ходишь ты опять-таки по той же улице, а на ней лужа. Обыкновенная лужа, большая и грязная. Ходишь ты мимо неё и не замечаешь даже, потому, что она ещё весной тут образовалась, а что ты там в школе учил о круговороте воды в природе — в смысле испарения и высыхания — к этой луже никакого отношения не имеет. Ты и привык уже к ней, как к родной, и шагаешь через неё по узенькой досточке, как по проспекту, не обращая внимания… Но стоит тебе надеть новый костюм, туфли новые или ещё что-нибудь такое-этакое — в жизни никогда мимо этой лужи не пройдёшь. Обязательно или сам споткнёшься, или толкнёт кто-нибудь нечаянно, или доска переломится, или ещё что-нибудь, но как бы ты там ни упирался, ни балансировал, руками ни размахивал, обязательно угодишь в эту лужу, в самую её середину.

В общем, как ни готовы мы постоянно к самому худшему, а случается оно всегда неожиданно.

Но вернёмся к Сидору Петровичу.

«Значит, всё, — думал он, рассеянно глядя в окно автобуса. — Рухнула наша экономика. Нам об этом, конечно, не говорят, но всё уже понятно. Значит, нет больше ни планового хозяйства, ни социализма, ни государства. Ничего нет! Господи, что же дальше-то будет? Что будет с ней? — со страхом подумал он об Аннушке. — Как её поколение жить будет?.. Значит, ни искусства, ни театров, ни светлого будущего? Полный бардак? Хотя в бардаке, говорят, всегда порядок… Но нельзя же из страны дом терпимости делать, чтобы хоть какой-то порядок сохранить. Нет, здесь что-то не так! Нужно что-то делать, причём срочно, иначе… Да хотя бы объяснить людям, что происходит. Вот встать сейчас и объяснить».

Сидор Петрович оглядел окружавших его пассажиров.

Напротив, прислонившись головой к окну, сидел маленький небритый тщедушный мужичонка, явно хвативший лишнего. Напрягая поочерёдно то одни, то другие мышцы лица, он пытался удержать открытыми тяжёлые веки, которые после каждой попытки упорно закрывали мутные, ничего не видящие глаза. Рядом с ним сидел ещё один мужичонка, такой же маленький и тщедушный, очень похожий на первого, но гораздо моложе. Скорее всего, это были отец и сын.

Сын был прилично одет, чисто выбрит, но тоже не отличался трезвостью, хотя держался более стойко. Исподлобья глядя на отца, он каждый раз, как только у того, вопреки всем усилиям, глаза всё же закрывались, сильно и с каким-то квакающим тихим стоном толкал его локтем в бок, отчего отец резко вздрагивал, и с новой силой пытался удержать веки в открытом состоянии.

Крепкий дух свежего перегара заглушал все остальные запахи переполненного автобуса.

Рядом с ними стояла бабуля, уступившая место Сидору Петровичу, и, время от времени вытирая катившийся по лбу и щекам пот, с сочувствием наблюдала за пьяной парочкой.

«Нет, глупо, конечно, объяснять что-либо здесь, сейчас. Но ведь пять копеек, и — пять копеек!».

Мысли Сидора Петровича опять стали наскакивать друг на дружку, и понеслись галопом куда-то вдаль.

Автобус, наконец, подъехал к нужной остановке.

И тут, конечно же, вступил в силу закон перекопанной улицы, грязной лужи и всех неожиданных несчастий.