Я ВСЕХ ВАС БЕЗУМНО ЛЮБЛЮ

Это я обо всём этом за именинным столом размышляю, пока разговор идёт о том, почему же Феликс жениться не хочет. А у него один ответ:

— Да поймите же вы, я из человеколюбия не могу никому принадлежать. Тем более при моём образе жизни.

А может, и правильно? У него за всю жизнь семьи, по сути-то, и не было. И сын есть, и, кстати, тоже с ним без матери живёт. Мать в другом городе, и с другим мужем.

Эх, доля мужицкая…

Допоздна засиделись. Договорились, что завтра часиков в десять я позвоню, узнаю, в котором часу Феликс сможет подъехать, и поедут они с Малышом сначала в детскую комнату за ментом, а потом к родителям отвоёвывать малышку.

Проводили гостей.

Как обычно, на ночь в доме воду отключили, посуду не помоешь. Помог Малышу со стола убрать. Сложили всё в раковину. Я стол вытираю, она сзади подошла, обняла ласково. Так до конца стол и не вытер, в постель прыгнули. Она потом ещё спросила:

— Я тебя опять замучила?

— Да что ты, милая моя!.. Да ради таких мучений, ради тебя с малышкой и жить-то стоит.

Она быстро заснула, а я ещё долго ворочался, несколько раз на кухню покурить выходил. И всё одна мысль голове: «Что день грядущий мне готовит?..».

Утром от звонка проснулся и от грохота — в дверь барабанят. Халат набросил, побежал открывать. На пороге соседка:

— Твою к телефону.

— Опять мама?

— Ну да.

В комнату вернулся, Малыш уже не спит. Да может, она и раньше меня проснулась, но боялась к двери подходить.

— Тебя к телефону.

— Ой, господи, как это тяжело!

— Держись, Малыш.

Улыбнулась, чмокнула в щёку.

— Держусь. А куда ж теперь деваться? — и пошла к телефону.

Вернулась нескоро, видно, долгая беседа была. Глаза на мокром месте, руки дрожат.

— Ну — что?

— Ой… Мама опять извинялась, сказала, с папиком бог знает что творится, готов руки на себя наложить.

— Я тебя предупреждал, что и такой шантаж возможен. Ничего он с собой не сделает, не такой он человек.

— Да понятно, что ничего не сделает, но всё-таки…

Это мы в прихожей беседуем. Только обнял её, успокоить хотел, опять звонок. Открываю дверь — покупатели, пришли машину смотреть.

— Сейчас, — говорю. — Оденусь, пойдём в гараж.

Побежал одеваться. Малыш на кухне села, в одну точку уставилась. Обнял её, поцеловал:

— Держись, Малыш.

Молча кивает. Я ещё и пошутил перед уходом:

— Надеюсь, пока я в гараже буду, ты никуда не исчезнешь?

Улыбнулась грустно:

— Нет, не исчезну.

Из гаража возвращаюсь, в прихожей её сумки стоят, все вещи упакованы, и сама уже одета.

— Я, как обещала, не исчезла, но позвонила родителям. Сейчас папик за мной приедет.

И тут гром шарахнул. Показалось, аж стёкла вылетели. И дождь, как из ведра. Солнце палит, дождь льет, и ветер ураганный прямо в окно горстями огромные капли швыряет.

— Господи!!! Да что же это такое?!

Она так и замерла в прихожей, прислонившись к стене и испуганно прижав к груди руки. Я по квартире заметался, опять заикаться начал.

— Т-ты п-посмот-три, что с п-природой п-происходит!..

Дождь хлестал в окно с такой силой, что на подоконнике появилась лужица. Она быстро увеличивалась и тонкой струйкой стала стекать на пол. При этом продолжало светить яркое летнее солнце. Его лучи, преломляясь в стекающей по стеклу воде, падали на противоположную стену и как будто шевелились. От этого не только вся комната, но и весь мир казались дрожащими, вибрирующими, зыбкими. А может быть, мне это только казалось.

Я сел на ещё разобранную постель, уперевшись локтями в колени, обхватив голову руками и, наверное, просидел так довольно долго.

Очнулся я от странного частого стука, как будто стучали в окно. Не сильно, но очень часто.

Неужели я опять схожу с ума? Стук в окно на пятом этаже, да ещё такой настойчивый.

Я встал, подошёл к окну.

Дождь уже перестал, а солнце скрылось за тучами.

Прямо передо мной на верхушке тополя сидел молодой симпатичный дятел и яростно долбил клювом ствол дерева.

Мне приходилось встречать эту красивую и, как говорят, полезную птицу, в лесах центральной России. Там дятлы огромные, побольше наших ворон, с очень яркой, пёстрой окраской. Но в наших краях ни разу не довелось мне увидеть этого лесного барабанщика. Был он невелик, поменьше голубя, не очень яркой расцветки, но само появление его в городе, и даже не в парке, а на улице, прямо перед окном, поразило меня.

Он часто стучал своим не очень длинным, но мощным клювом, время от времени поглядывая на меня одним глазом и, кажется, даже подмигивая.

«Интересно, что бы это значило?» — подумал я.

Она всё ещё стояла в прихожей. Я знал это. Не потому что не слышал звука захлопнувшейся двери, просто чувствовал. Конечно, я не смог успокоиться за это время, но постарался, насколько это было возможно, взять себя в руки.

В прихожей было темно. Она стояла в той же позе, скрестив руки на груди.

— Уходи, — тихо сказал я.

Нет, она не ждала, что я буду уговаривать её остаться, тем более не ждала, что я буду ругать её, устраивать истерику. Она ждала только этого тихого, спокойного «уходи».

Я смотрел, как она медленно берёт свои сумки, и думал только об одном: «Господи, сделай так, чтобы на этом всё закончилось».

Взяв вещи, она повернулась ко мне, сделала шаг, но я жестом остановил её и повторил так же тихо:

— Уходи.

И она ушла.

И на этом ничего не закончилось.

Через две недели мы опять сидели на скамейке в каком-то дворе, среди старых пятиэтажек, так же целовались и говорили о том же самом. И ещё о том, что я продал машину, отдал все долги, заплатил хозяйке за квартиру за полгода вперёд и теперь могу спокойно работать.

— А я не хочу больше шить. Хочу на такси работать.

— Ради бога, Малыш. Можем хоть завтра пойти на рынок, купим какого-нибудь «жигулёнка», и катайся. Будешь таксиськой или таксоской, как правильно?

Не обиделась, но губки скривила.

— А папик своего «жигулёнка» продал. «Волгу» купил. Старенькая, совсем развалюха, но зато «Волга».

— А я почему-то «Волгу» никогда не любил. Даже не знаю почему.

— А мне ездить не даёт, боится.

— Чего боится?

— Не знаю…

Ещё через два дня она прибежала ко мне днём, быстро разделась, прыгнула в постель, и уже через полчаса мы прощались у двери.

— Когда придёшь? — спросил я.

— Завтра не приду, послезавтра тоже не смогу. Приду в пятницу.

— Как всегда, в пятницу? — ухмыльнулся я.

Она ничего не сказала. Поцеловала меня и убежала.

В пятницу она, как обычно, не пришла.