Я ВСЕХ ВАС БЕЗУМНО ЛЮБЛЮ

У ворот суета какая-то, из строя не видно.

Начкар сорвался с места, побежал. За ним и Хомут пошёл, не спеша, уверенно. Сержанты остались.

Начкар что-то там кричит бодро, докладывает. Видно, начальство пожаловало.

— Сми-и-ирно! Равнение налево! — орёт сержант.

Подтянулись, головы повернули.

Теперь видно: подполковник пожаловал, с капитаном.

Хомут козырнул небрежно, руки друг другу пожимают, беседуют. Постояли, пошли в помещение. На строй и не глянули.

Стоит строй по стойке «смирно», головы налево, ждёт.

Долго ждёт.

Снежок сыплет, морозец пробирает.

Сержант сжалился, скомандовал:

— Вольно!

Фу-у-у-ух!..

Но всё равно стоять надо, ждать.

В строю шёпот:

— Сегодня, похоже, на работу не повезут. Видно, что-то будет.

А что будет, как угадаешь? Стоит строй, ждёт, что будет. Долго ждёт.

Наконец начкар появился.

Опять — «смирно».

Начкар объявляет:

— Приехал военный прокурор. Будет производить личный опрос арестованных. К кому подойдёт, докладывать звание, фамилию, причину ареста, на сколько арестован. Ну, и что ещё спросит… У кого жалобы, заявления будут… — выразительно посмотрел, и без слов понятно. — Если всё нормально пройдёт, до обеда — личное время. Подворотнички подшивать, кому надо бриться. Ясно?..

Никто не ответил, всем всё ясно. И на том спасибо.

Начкар ушёл.

Опять ждать надо.

— Сержант, может, побегаем? — из строя спрашивают. — Согреться бы…

— Стойте, — по-доброму сказал сержант, даже по-человечески.

— А попрыгать можно?

— Попрыгайте.

Вот и слава богу. Запрыгали, сапог о сапог застучали, руками задвигали, всё ж теплее. И нос руками погреть можно, и щёки потереть. Уже и жить легче стало.

Но всё время скакать не будешь, стой да жди.

Ещё никто не появился, сержант уже орёт:

— Смир-р-рно!

Нюхом учуял.

Вышли гости дорогие. Прокурор платочком губы вытирает. Капитан облизывается и ладошкой утирается.

Ну, понятно, угощали, стало быть.

Подошли к строю. Прокурор впереди, остальные у него за спиной.

Начали с самого начала. Прокурор уставился на первого матроса и молчит, языком за щеками зубы полирует. Видно, мясо застряло.

И матрос молчит.

Хомут нервничает, морду кривит, но тоже молчит. Глаза щурит, злость свою показывает.

Начкар подсказал:

— Звание, фамилию назови…

Матрос глянул на него, потом на прокурора, назвал фамилию, звание, но тихо как-то назвал, по-домашнему. И опять молчит.

А прокурор всё смотрит на матроса, не моргнёт. Наконец языком прищёлкнул, спросил:

— За что арестован?

— За любовь, товарищ подполковник! — грустно отвечает матрос.

Это значит, завелась у него в городе или в посёлке зазнобушка. Сорвался он к ней в самоход без всяких документов и разрешений, да нарвался на кого-то из начальства. Если бы просто патруль поймал, сюда бы не посадили, на обычной губе отсиделся бы. Да и редко когда патруль одного матроса поймать может. Матрос знает, как от патруля сорваться — и ботиночки на резиновой подошве наденет, не уставные, чтоб не скользили, и одежду поудобнее, чтоб бежать не мешала, если придётся. В сапогах и длинной шинели за ботиночками не больно угонишься.

Этот же матрос и вовсе случайно попался, не его ловили. У них недалеко от посёлка, за сопкой дисбат (дисциплинарный батальон) располагался. И двое осуждённых рванули из этого дисбата. Ранили, или даже убили, охранника, забрали автомат с патронами и ушли. Ночью дело было. В гарнизоне тревогу объявили, с кораблей матросов подняли, карабины выдали. Только почему-то без патронов (!), и облаву устроили. А этот матрос буквально за пять минут до тревоги и ушёл. Пока шёл до своей зазнобушки, до другого конца посёлка, там уже облава.

— Стой! Кто идёт?!

А он в канадке (куртка зимняя, тёплая, с капюшоном), без погон.

— Вы чего, мужики?

— Стоять! Руки вверх!

Куда уж тут бежать, когда стволы на тебя наставили. Чёрт его знает, пустые они или заряженные. По дурости и пальнуть могут.

Так его в комендатуру под стволами и привели.

А там уже погоны золотые — адмирал сидит. Как потом он узнал, сам начальник отдела ОУС флота (Организации и Устройства Службы, то есть тот отдел, который за исполнением уставов, инструкций следит, и сам эти инструкции сочиняет; самая буквоедская, уставная контора). Тут же выяснили, кто он, откуда. Командира корабля из дому вызвали. Он его к утру и забрал.

А за самоволку объявил адмирал матросу десять суток.

Тут уж обычной губой не отделаешься.

— На сколько арестован? — опять подсказывает начкар.

— На десять суток, товарищ подполковник! И ещё… — хотел матрос про ДП тоже сказать, но Хомут аж на носочки поднялся, совсем у него морду перекосило.

А подполковник, как будто и не услышал это «ещё», спросил только:

— Жалобы, замечания есть?

— Нет, товарищ подполковник.

К следующему подходят.

Тот сразу называется и продолжает:

— Арестован командиром корабля, капитаном первого ранга Криницким. За любовь!..

Прокурор на Хомута взглянул, тот на матроса прищурился.

Матрос добавил:

— За любовь к правде, товарищ подполковник!

У этого другая история. За драку он сидит. Даже не драка была, а врезал он один только раз мичману промеж глаз, но так врезал, что мичман на палубе не удержался и за борт вылетел. А корабль большой, борта высокие, лететь долго пришлось.

В Кольском заливе круглый год одна температура — плюс четыре по Цельсию.

Выкупался мичман в шинели, освежился. Шапка уплыла, самого кое-как вытащили. Тут уж не только губой, трибуналом дело пахло. Попытку убийства пришить можно, да старшего по званию, да при исполнении…

Такой прокурор, как этот, сразу бы и пришил. У этого по физиономии видно, что, кроме уставов, газет «Правда» и «Красная звезда», ничего не читает. Морда жирная, глаза пустые, и всё мясо языком из зубов перед строем выковыривает.

А командир корабля нормальным мужиком оказался, долго разбираться не стал, и так всё понял.

Тот мичман из тех был, кто, прослужив матросом полгода, решает, что уж слишком это тяжкое занятие, с чистыми погонами службу нести, чересчур много над матросом командиров. Стал он думать какой бы это способ изобрести, чтоб командиров над ним поменьше стало. А способ один — самому в командиры выбиться. А как? Можно, конечно, рапорт написать и в военное училище податься, но туда ещё поступить надо. Да потом трубить всю жизнь. Нет, это не подходит. А вот в мичманы — можно. И учиться недолго, и разница небольшая: так три года служить, а мичманом пять, но ведь мичман — это почти офицер.

Написал матрос рапорт.

От него, нерадивого, на корабле и сами не знали, как избавиться, а тут случай такой. Дали ему характеристику хорошую — иди, дорогой, иди с богом, и больше не возвращайся.