Я ВСЕХ ВАС БЕЗУМНО ЛЮБЛЮ

Отбой, а не спится. И разговоров никаких. Там, у себя в кубрике, перед сном хоть о бабах поговорить можно, о гражданке (гражданской жизни до службы), а тут…

Спать надо. Подъём в пять, а уже не меньше двенадцати.

Не спится.

Где-то спичка чиркнула, закурил кто-то.

Да, покурить — это хорошо, это то, что надо.

С трудом высвобождаешь руки, достаёшь свой окурок.

— Огоньку передайте!

Передали.

Ещё кто-то закурил, и ещё, и ещё…

— Мужики, вы чего? Давайте хоть по очереди…

— Ладно…

Согласились, но не гасить же.

Курим.

— Мужики! Ну, залетим же!..

И залетели.

Не сразу, правда. Ещё покурить успели, кто-то даже по второй закурил.

Сначала свет яркий включился, и почти сразу дверь загремела.

Сигареты-то попрятать успели, а всё равно — хоть топор вешай.

Начкар вошёл с сержантами. Улыбаются.

Все повскакивали в робах, выстроились в проходе. Шинели лежат.

В коридоре свет ярче, чем в камере. Видно, как дым выходит, медленно, клубами.

— Курили? — спрашивает начкар.

— Никто не курил, товарищ старший лейтенант! — отвечает один, самый смелый.

— Кури-и-или… — улыбается начкар. — Ну, что делать будем? Шмон или дезинфекцию?

Никто не отвечает. Смелых больше нет.

— Ладно… Дезинфекция.

И ушёл.

Это он всех пожалел. Это он добрый оказался. Потому что если шмон — это ДП полагается. Всем в отдельности, у кого что найдут, и всем вместе, если в камере найдут без хозяина, и никто не признается. Бывали случаи, вся камера получала.

А дезинфекция — это так, это без последствий.

Сержант на Малого пальцем указал:

— Пошли.

И увёл.

Остальные бегом мешок раскурочивают, шинели напяливают, вертолёты хватают, и в коридор.

А тут уже и Малой с сержантом возвращаются.

Малой впереди себя на вытянутых руках полный обрез (таз) сухой хлорки несёт. У сержанта — кружка большая, алюминиевая.

Заходят они в камеру. Малой обрез держит, а сержант набирает полную кружку хлорки и вверх разбрасывает — на потолок, на стены. Хорошо разбрасывает, на фейерверк похоже.

Засверкали в воздухе пылинки хлорки, заискрились.

Выскочил сержант, глаза красные, слёзы утирает. Малой тоже плачет, побежал обрез относить.

И все бегом в камеру. И дверь захлопнулась.

Чтоб Малого потом впустить, дверь чуть приоткрыли, и — хлоп.

Отдыхайте, ребята. Теперь уж не до курева.

И действительно не до курева. Вертолёты на лавки покидали, мешок городить уж и некогда, да и незачем. Шинели на голову в несколько слоёв — пусть лучше задница мёрзнет, — и на боковую.

А шинель, как будто и не помогает вовсе. Ещё ведь и мокрая.

Пробирает хлорочка, пробирает…

Уже и в шапку дышишь, и вообще не дышишь, а пробирает.

Думаешь, не то, что до утра, пять минут ещё выдержать не сможешь, с ума сойдёшь. И слёзы текут, и сопли, и слюна, и, кажется, даже уже с кровью…

А выдержали. Все выдержали.

И пять минут, и десять, и…

А потом все и заснули. Так же, с замотанными головами, прижавшись друг к другу.

Но когда ж тут спать-то?

— Па-адъём!!!

И бегом вертолёты относить, и бегом на оправку, и бегом на поверку, и бегом снег во дворе чистить…

Вторые сутки пошли.

* * *

После завтрака во дворе построились.

Утренний осмотр.

Сам Хомут вдоль строя идёт, осматривает. За ним начкар, сержанты.

Снежок сыплет.

А морда у Хомута даже ничего, почти интеллигентная, гладкая, холёная. Только глаза злые. Голубые, но злые.

Интересно, он книги читает, Толстого, Достоевского, Чехова? По морде не определишь, может быть, и читает.

— Почему не брит? — спрашивает у одного матроса. Тихо спрашивает, еле губами шевелит.

Все небритые. На губе не бреются, — и нечем, и некогда. Но у этого уж очень заметно. Щетина чёрная, густая. Он грузин, фамилия Джишкариани, зовут Гиви. До службы в Кутаиси газированной водой и сигаретами торговал. Сидел в маленькой будочке и в ус не дул. Правда, рассказывал, что отец его, для того, чтобы он в этой будочке уселся, взятку дал, тысячу рублей. Но и будочка того стоила. Говорит, что в день по двести, а то и триста рублей одного навару имел. Конечно, делиться приходилось. Начальству сто пятьдесят отдавал, а остальные ему оставались.

Это ж сколько у него в месяц получалось?

Врёт, наверное. А может, и не врёт. Они, кавказцы, из воздуха, из воды деньги делать умеют. Вот ему водичка и досталась. Потом на службу загремел. Нелегко ему на Севере после грузинского солнышка. Но держится, привыкает. На губу по дурости попал, из-за широты натуры. Прислали ему в посылке грелку с чачей, и он по доброте душевной решил командира угостить. Явился к нему с грелкой, закуской, а у того, как раз замполит сидел и какой-то начальник из штаба. Гиви обрадовался такой компании, уже и стаканчики на стол поставил, и грелку открыл, но они от угощения отказались. Посмеялись над ним, объяснили, что к чему, а чтобы лучше запомнил, объявили трое суток ареста. Только тремя сутками не обошлось.

— Шестнадцатые сутки на гауптвахте, товарищ старший лейтенант! — задрав голову, орёт Гиви.

— Двое суток ДП за внешний вид. И побриться…

— Так чем же, слушай, я побреюсь? — растерялся Гиви.

— Трое суток ДП и побриться, — так же тихо, спокойно, добавляет Хомут.

— Есть трое суток ДП!

Сержант с журналом, спрашивает:

— Фамилия?

Гиви отвечает. Сержант по слогам переспрашивает, долго записывает.

Хомут прошёл вдоль строя, развернулся медленно, вальяжно, прошептал, ни на кого не глядя:

— Подворотнички…

— Показать подворотнички! — орёт сержант.

В строю кто-то аж застонал, как от зубной боли.

Сняли подворотнички, развернули показывать.

Их не подворотничками, сопливчиками называют. Полукруг суконный, со стойкой. На шею под шинель надевается, к нему белая тряпица пришивается, и чтоб по всей длине на один-два миллиметра выглядывала. Аккуратно, красиво…

Да только почти у всех в строю не подшиты подворотнички, а у кого подшиты, у того эта тряпица больше кусок портянки напоминает. Оно и понятно — губа.

И ведь прекрасно всё это Хомут знает, а решил проверить.

Прошёл вдоль строя, посмотрел, развернулся, прошептал:

— Всем по двое суток. К вечеру подшить. На вечерней поверке проверить.

Сержант орёт:

— Всем по двое суток ДП за подворотнички! К вечеру подшить! Будет проверка!

А чем подшить, когда подшить — их не касается. Положено, чтоб было подшито.