Я ВСЕХ ВАС БЕЗУМНО ЛЮБЛЮ

Расселись по железным лавкам, ноги расставили.

Отдых.

Эх, покурить бы…

— Хорошо погуляли… — задрав голову, говорит Толян.

— А у меня до службы кореш был, — Малой разговор поддерживает. — Водными лыжами занимался. Так у него ноги были — одни мускулы. Бабам на спор показывал, те балдели. У меня теперь тоже не хуже. Вернусь домой, займусь водными лыжами…

В коридоре шум, топот. Шмонают приехавших. Долго шмонают. Наконец впустили.

В камеру человек десять ввалилось. Матросов больше, солдат всего два-три. Все сразу по лавкам расселись, один на полу развалился, лежит.

Приветствия, разговоры, матюги.

Двое на шмоне ДП схлопотали. Аж по пять суток. От самого Хомута. Теперь уж не скостят — записали. Один за курево, у другого жменю конфет за пазухой нашли, барбарисок. Ну, Хомут и разъярился — губари конфеты жрут. Обоим по пять суток.

Обсуждают, матерятся — обидно.

А кто-то из другой камеры почти полную бутылку вина протащить умудрился. И даже горлышко не заткнуто было, а прохлопали, пропустили.

— Какой сегодня кабель был?

— Хреновый. Восемнадцать…

— Да… не фонтан…

Это значит, кабель они сегодня грузили. Есть такое развлечение. А «восемнадцать» — это значит, что один метр этого кабеля весит восемнадцать килограммов. Только грузят его, конечно, не по метру, не по восемнадцать килограммов, а вагонами.

Приходит на причал вагон, в нём кабель уложен одной бухтой, от борта до борта, через всю длину и на всю высоту. Запрыгивают в этот вагон человека три-четыре, те, кто послабее, там работа не больно тяжёлая, поднимай, да подавай. Только на изгибах кабеля по краям вагона поднатужиться надо, потому как ни гнуться, ни выпрямляться не хочет этот проклятый кабель. Внутри у него одна толстая, или несколько тонких, в палец толщиной, жил, потом резиновая оплетка, потом свинцовая, потом ещё железная, а уж сверху смоляная с тканью. Этот кабель потом на дне океана специальный пароход укладывает. А уж на пароход с причала или на причал из вагона матросики вручную грузят или губари.

Несколько человек, становятся через два-три метра от вагона до площадки, где укладывать надо, и тащить начинают. Остальные на самой площадке. Там — кто покрепче. Там и побегать по кругу надо, и наверх потянуть посильнее, и подхватить вовремя, и петлю заломать, и чтоб виточек к виточку ложился в бухточке диаметром метров двадцать.

А снежок валит, бухточка скользкая, да и высотой уже метра три, и шинелка мокрая, и рукавички протёрлись…

Репинские «Бурлаки на Волге» там долго не мучились бы, сразу коньки отбросили.

Когда просто матросы грузят, не губари, в вагоне и у вагона годочки шлангуют, а уж по бухте молодые караси бегают. У губарей срока службы нет, и погоны спороты. Тут все равны перед Хомутом, перед охраной. Кто послабее — в вагон, кто покрепче — на бухту.

Бывает кабель и потоньше, так того и в вагон больше помещается, и тащить дольше. А отдохнуть и погреться можно только пока вагон меняют.

Контора здесь гражданская, разжиться можно и харчами, и куревом. Если деньги есть, то и магазин тут рядом. Охрана не пересчитывает, сколько там человек по бухте бегает, сколько в вагоне сидит.

Даже винца вот притащили.

Тот, который на пол сразу улегся, встал, шинель расстегнул, робу задрал, из штанов откуда-то сзади достал целых две пачки сигарет, коробку спичек.

Шхерить начали.

И под лавку, под столбик (это уже известно), и за плафоны, и в стенах кое-где (догадался мудрец «под шубу» их сделать, чтоб страшней, значит, было, а в эту «шубу» столько всего запрятать можно!), и на столбе деревянном под самым потолком трещина оказалась — натолкали.

Управились.

Что осталось раздавать начали. Тут уж хочешь, бери, не хочешь — твоя воля, потом не спрашивай. Попадёшься — сам виноват, не попадёшься — покуришь.

Тебе две предложили. Две и взял.

Большинство в сапоги шхерит, в портянки, в ботинки.

Хотел тоже в сапоги, да там портянки Толяном хорошо намотаны. Полдня ноги тянул, все жилы вытянул, а мозолей от мешковины, кажется, не нажил. А может, просто не чувствуешь, потому как вообще ног не чувствуешь. Но снимать жалко. Не просить же его опять — намотай, да с сигаретами. А потом сигарету достать — опять проси. Стыдно.

Одну за подкладку шинели сунул, другую в шапку. Авось пронесёт.

А тут и дверь распахнулась, и яркая лампочка в некрашеном плафоне засветилась.

Все встали, вдоль стен построились.

Смена караула. Новый начкар, тоже старлей, но летун (морская авиация), вахту принимает.

Пересчитал по головам, оглядел стены, потолок, кивнул старому начкару, и вышли.

— А в гальюн тут как?

— По одному. Или перед отбоем. Жди пока начкар сменится. Сейчас не выпустят.

— А покурить там можно?

— Смотря какая смена. Бывает, что и можно.

Ну и ладно. Подождём.

Ждать пришлось долго.

Холодно. Но уже полегче. Народу больше — надышали.

Разговоры, впечатления.

Один сегодня с бухты навернулся, чуть шею не сломал. Другой с бабой познакомился, немолодая уже, но ещё ничего. Она-то ему барбарисок и всучила. Но больше рассказов о вине. Как с бичами там же, у вагона, познакомились, денег им дали, те сбегали. Две бутылки там же, в вагоне, с бичами выпили, одну привезли.

— Нет, мужики, губа — это рай. Я с коробки (корабля) восемь месяцев не сходил. Кроме одеколона, не пил ничего, да и то два раза, а тут тебе и винцо, и бабы… Пашешь, конечно, так хоть знаешь за что. Нет, точно, пойду у Хомута ДП попрошу.

Смех.

Дверь распахнулась.

— Помощник баландёра на выход!

Миха пошёл. Когда после строевых вернулись, он в камере один сидел. Посуду после обеда помыл, и в камеру.

Значит, скоро ужин.

Дожили до ужина.

По коридору бегом.

А в баландёрке уже народу набилось. Сесть негде. Да садиться и незачем. На ужин один чай с сухарями. Сухари не по счёту, лопай сколько успеешь. Но с собой в камеру брать нельзя — ДП.

Сухари каменные, пока не размочишь, не угрызёшь, и плесенью отдают. Но это ничего, говорят плесень — это пенициллин, полезно. Чай по цвету, как будто его уже один раз выпивали, не сладкий, но горячий.

И печка рядом, и народу — плечо к плечу, спина к спине. Жарко…

— Выходи без последнего!

У двери — давка.

Так вот откуда американцы футбол свой — регби, взяли. У нас подглядели, а дыню резиновую уже сами придумали. А может, вместе с дыней и подглядели где-нибудь в Узбекистане. Но скорее всего, кто-то из этих узкоглазых, что охраняют и командуют, им рассказал. Это ж какое развлечение! В Америке национальный вид спорта получился. Да и у нас не хуже — весело!

Разбежались по камерам.

Теперь бы в гальюн самое время. А то поздно будет.

Да не один ты такой. Только шум в коридоре стих, подходит матросик к двери, кулаком барабанит.

— Эй, ружьё!.. В гальюн надо! Открывай!..

Открыли, выпустили.

И ты к двери подходишь, ждёшь.

— Мужики, спичку дайте!..

Дали спичку и кусочек коробка. Предупредили:

— Осторожно только, а то в камере шмон устроят.

Тот, что выходил, вернулся. Ты в дверь тоже было сунулся, а не пустили:

— Жди! Все по очереди!..

Понятно. Это он теперь из других камер выпускать будет.

Ждёшь, ничего не поделаешь. А уже пора…