Я ВСЕХ ВАС БЕЗУМНО ЛЮБЛЮ

Железная лавка холодит снизу. Пробирает дрожь.

С лавки напротив поднимается солдат, подходит, тихо, и тоже хриплым голосом, спрашивает:

— Ты, когда вошёл, куревом не воняло?

— Нет, не заметил.

— Встань.

— Что?

— Встань, говорю.

Поднимаешься.

— И на эту лавку больше не садись.

— Почему это?

— Потому, — спокойно отвечает он. — Расшатаешь.

Он подходит к краю лавки, берётся за неё обеими руками и с небольшим усилием тянет вверх. Железный столбик, на котором она стоит, медленно вынимается из цементного пола.

— Подержи.

Подходишь, держишь.

Он опускается на колени, запускает руку в образовавшуюся дыру и достаёт оттуда скрюченную грязную сигарету.

Вместе устанавливаете лавку на место.

— Оставишь? — спрашиваешь ты с надеждой.

Он не отвечает, как будто и не слышал. Подходит к другой лавке, становится на неё и долго что-то ковыряет высоко в стене.

— Малой!.. У тебя спичка была… — говорит он так же тихо, продолжая ковырять стену.

— Горелая, — отзывается маленький матрос.

— Давай.

Малой быстро снимает ботинок, почти пополам перегибает подошву и из прорези между подошвой и каблуком достает половинку обгоревшей спички.

— Держи…

Солдат при помощи этой половинки выковыривает из незаметной трещины в стене маленький кусочек другой, не обгоревшей, спички. Спрыгивает с лавки.

— Миха!.. Достанем? — обращается он к другому солдату, здоровенному, метра два ростом.

Тот молча поднимается. Они подходят к двери и Миха, обхватив его пониже талии, легко поднимает.

Откуда-то из-под плафона извлекается кусочек бумажки, размером с ноготь, оторванный от спичечного коробка, с серой.

Миха возвращается к своему месту, садится.

Солдат подходит к лавке, задирает полу шинели, расстилает её внутренней стороной кверху и долго трёт о неё обломок спички — сушит. Потом подходит к окну, становится на колени, берёт сигарету в рот, бумажку с серой кладёт на пол и, низко наклонившись, чиркает об неё. После нескольких чирканий спичка зажигается, он быстро прикуривает.

Тут же к нему подходит другой солдат, молча приседает. Первый садится ему на плечи. Тот поднимается, и первый оказывается почти на уровне окна.

Курит с удовольствием, глубоко затягиваясь и выпуская дым в окно.

Тем временем Малой тоже встал, подошёл к двери. Его голова оказалась как раз на уровне небольшого круглого смотрового глазка, закрывая его. Иногда он приставляет к нему ухо, прислушивается.

Сделав несколько затяжек, солдат хлопает по шапке держащего его, тот приседает, получает дымящуюся сигарету, и они быстро меняются местами.

— Атас!.. — шёпотом кричит Малой.

Тут же гремит засов, дверь со скрипом открывается.

Все с невозмутимым видом уже сидят на лавках.

Когда дверь открылась, все нехотя встают и вытягиваются по стойке «смирно», повернув голову к выходу.

— Помощник баландёра (старший на кухне, делит баланду) на выход! — не заходя в камеру, командует узкоглазый краснопогонник.

Огромный Миха медленно идёт к выходу.

— Стрельни у Витька покурить до вечера. Это последняя была… — тихо шепчет ему Малой.

Миха молча выходит. Дверь с шумом закрывается.

— Толян, выбросил? — быстро спрашивает Малой.

Толян подходит к окну и, победно улыбаясь, вынимает из рукава дымящуюся сигарету.

— Ну, молодец! — радуется Малой. — Давай. А ты постой на стрёме, — обращаясь к тебе, говорит он и указывает на дверь.

Ты подходишь к двери, закрываешь собой глазок, прислушиваешься.

К Малому подходит другой матрос, и они проделывают ту же операцию, с подниманием на плечи и курением в окно. Потом меняются.

К двери подходит Толян.

— Иди, — говорит он тебе.

Ты подходишь к окну, вскарабкиваешься на плечи, берёшь окурок и с удовольствием куришь, выпуская дым в окно.

Окурок обжигает пальцы и губы, ты держишь его двумя ногтями за самый край бумаги, но какое это наслаждение, какой кайф…

— Только не выбрасывай, — предупреждает Малой. — Найдут под окном — дезинфекция.

Ты докуриваешь практически до конца. Раньше ты и представить себе не мог, что можно вот так, до конца, докурить сигарету без фильтра. Легонько хлопаешь по шапке держащего тебя, опускаешься.

Малой принимает остаток окурка, бросает его на пол, наступает на него и тщательно растирает. Растирает так, что ни пятнышка, ни одной табачинки не видно.

— А дезинфекция — это что?

— Ещё узнаешь, — загадочно отвечает он и садится.

Садишься и ты.

Холод. Тишина. Мрак.

Ты трогаешь свою слегка распухшую после обыска и стрижки челюсть. Болит. Но не сильно, терпимо.

«И вот так десять суток сидеть? — наивно думаешь ты. — Околеть можно».

Ног ты уже почти не чувствуешь. Чувствуешь только острую боль, особенно в тех местах, где давят твои новые портянки.

Ты решаешь переобуться, снимаешь сапог.

Неумело намотанная, сбившаяся мешковина привлекает внимание Толяна.

— Не умеешь? — как-то равнодушно спрашивает он.

Ты отрицательно качаешь головой, виновато улыбаешься.

— Давай, — так же равнодушно говорит он и поворачивается к тебе.

Ты кладёшь свою босую ногу ему на колени, протягиваешь портянку.

О, Великий Толян! Как лихо, почти одним движением в два перехвата, ты умеешь это делать! Как уютно, хорошо, и даже тепло, становится ногам! Какое это наслаждение, какой кайф!..

— Спасибо…

Не ответив, он отворачивается, сидит молча.

Все сидят молча.

Сидишь и ты.

Проходит пять минут, десять… пятнадцать… полчаса… час… может быть, два…

Время от времени кто-нибудь поднимается, проходится по камере, прыгает на месте, размахивает руками — греется. Потом садится. Поднимаешься и ты, греешься, опять садишься.

«Это ещё ничего… Ничего… Так можно жить… Так можно и десять суток протянуть… И даже больше».

Дверь с шумом открывается.

Все встают, руки по швам.

— Обед, — командует узкоглазый, оставляет дверь открытой, и уходит дальше по коридору.

Все не спеша идут к выходу, но, дойдя до двери, бегут. По коридору пробегают и другие арестанты, видимо, из других камер. Бегут не быстро, не опаздывая, лишь делают вид, что бегут.

«Понятно… Значит, движение по коридору только бегом».

Бежишь и ты.

Небольшое помещение: два длинных деревянных стола с лавками человек на десять, на двенадцать каждый. В углу печка. Обычная кирпичная печка, которую топят дровами и углём.

Т-е-п-л-о-о-о-о!..

— Кто новенький? — спрашивает сержант, один из тех, что обыскивали и стригли тебя.

— Я!..

— Ты на довольствии сегодня не стоишь. Обед без птюхи.

— Понял…

Это значит, без хлеба. Птюха — 1/5 часть буханки.

Да ты ещё и не больно-то голоден.

Вот согреться — это хорошо. Печка — это хорошо. Поближе к ней…

Но там, на тех краях столов, что поближе к печке, все места уже заняты.