Я ВСЕХ ВАС БЕЗУМНО ЛЮБЛЮ

* * *

Иван Петрович огляделся в последний раз, перекрестился на висевшую в углу икону, взял со стола письмо, которое собирался сейчас же, перед отъездом, вручить Петру Ивановичу, и вышел из комнаты.

Пётр Иванович в длинном широком домашнем халате ожидал его на лестнице.

— Ну-с, дорогой Пётр Иванович, — печально начал Иван Петрович, — будем прощаться. Я тут для тебя сюрприз приготовил, но прежде… Как говорится, дружба дружбой, а денежки счет любят. Не смущайся, скажи честно, по совести, сколько я тебе должен. За проживание, за стол, ну и прочее…

— А чего ж смущаться-то, — улыбнулся Пётр Иванович. — Это дело, как говорится, житейское. За всё про всё должен ты мне сто рублей.

Иван Петрович засмеялся.

— Ну, не шути, мамочка, не ломайся. Время дорого, путь не близкий. Как бы к поезду не опоздать.

— Так я и не шучу, — улыбаясь сказал Пётр Иванович и открыто посмотрел в глаза Ивану Петровичу.

— То есть как это?.. — не понял Иван Петрович.

— Да вот так. Сто рублей с тебя. За стол, за наливку, за комнату, за постель…

Иван Петрович ещё раз посмеялся, потом серьёзно спросил:

— Ты шутишь?

— Нет.

— Помилуй бог!.. Да я и жил-то всего ничего… и цены такой… да и денег таких у меня…

— Ну, сто рублей не деньги. Если бы я с тебя тысячу запросил, тогда конечно, а сто рублей… — и Пётр Иванович слегка поморщился.

— Да как же это?.. Ведь мы же с тобой и беседовали по душам, и говорили… — растерялся Иван Петрович.

— Ну, любезный, слово к делу не пришьёшь, и в банк не положишь. Скажи честно, сколько сейчас заплатить можешь?

— Ну, десять… двенадцать… ну… Ну, двадцать рублей могу дать.

— Вот и хорошо, вот и славненько. Давай двадцать.

Иван Петрович, всё ещё надеялся, что это шутка, что сейчас Петр Иванович рассмеётся и не станет брать денег, а если и возьмёт, то, как положено, рублей восемь, ну, в крайнем случае, десять. Помолчав, он всё же достал портмоне, вынул оттуда двадцать рублей и протянул Петру Ивановичу.

— Вот и хорошо, вот и славненько! А на остальные расписочку дашь, любезный Иван Петрович, — обрадовался Петр Иванович.

— Да какая ж расписочка?.. И когда ж писать-то?.. Я уж и так задержался…

— А тебе и писать ничего не надо. Всё уже написано и заверено. Тебе только подпись поставить. А вот и стряпчий пожаловал.

Иван Петрович оглянулся и увидел, что действительно, в дверь вошёл молодой человек в шинели и с папкой в руке.

— Сделал? — спросил у него Петр Иванович.

— Так точно-с, — ответил молодой человек и, не снимая фуражки, поднялся по лестнице, раскрыл папку, достал лист бумаги и протянул Петру Ивановичу. — Только сумму не проставил, как заказывали-с.

— Вот и хорошо, вот и славненько, — пробасил Петр Иванович, просмотрел бумагу и вернул её молодому человеку. — Пиши восемьдесят.

— Да что же вы, Петр Иванович! Побойтесь бога!.. — взмолился Иван Петрович. — Я ведь и так уже двадцать рублей вам отдал.

— Так я и не отказываюсь. Потому и говорю — восемьдесят. Пиши, — приказал он стряпчему.

Тот достал из папки походную чернильницу, перо и, положив папку на перила, а сверху бумагу, быстро написал.

— А ты, любезный друг мой, распишись вот тут, — Пётр Иванович указал пальцем, где Иван Петрович должен расписаться.

Молодой человек обмакнул перо, подал его Ивану Петровичу.

Иван Петрович расписался.

— Вот и хорошо, вот и славненько, — весело сказал Петр Иванович. — Никита!.. — крикнул он.

Из-под лестницы появился хромой мужик с саквояжем Ивана Петровича.

— Можно выпускать, — сказал Петр Иванович мужику и обратился к Ивану Петровичу: — Ну-с, теперь и попрощаться можно.

— Прощайте, — хрипло и как-то неестественно склонив набок голову, сказал Иван Петрович и пошёл вниз по лестнице.

— Будь здоров, — вслед ему ответил Петр Иванович.

Молодой человек, сложив свою папку, тоже поспешил к выходу, обогнал на лестнице Ивана Петровича и открыл перед ним дверь.

— Да! Постой!.. — закричал сверху Петр Иванович.

Иван Петрович остановился, оглянулся.

— Ты давеча о каком-то сюрпризе говорил. Что это?

— Это ничего… — забормотал Иван Петрович. — Это так… так просто…

И он поспешно вышел.

Возница оказался тот же самый, на котором Иван Петрович приехал сюда.

— Ну шо, барин? Объегорил вас наш Петро Иваныч? — сочувственно спросил он.

Иван Петрович только молча развел руками.

— Вин такый!.. Своёго нэ упустыть… Поихалы!..

Возница громко чмокнул, хлестнул лошадь кнутом, и они поехали.

* * *

Проснулся я от жажды и сильной головной боли. За окном брезжил сумрачный рассвет. В купе было ещё темно.

Я включил светильник над полкой, взглянул на часы и очень удивился. До конца пути оставалось меньше часа, если, конечно, поезд шёл по графику.

Шершавый, колючий язык обдирал гортань, в глотке перекатывались горящие угли. С трудом поднявшись, я увидел на столе остатки вчерашнего ужина, пустые бутылки. Соседняя полка была пуста. Я удивился ещё больше, осторожно встал. Каково же было моё удивление, когда и на верхней полке я никого не обнаружил. Причём, не было не только моих попутчиков, но и постелей. На полках лежали голые матрацы, грязные, мятые подушки без наволочек.

Я снова сел и тупо уставился в окно, по которому тонкими косыми струйками стекали капельки дождя. В сумраке мелькали хрупкие, печальные берёзки.

Неожиданно с шумом отъехала дверь, и толстая, некрасивая проводница строго сказала:

— Подъезжаем. Вы постель думаете сдавать?

— Да-да, конечно, — еле ворочая языком, прохрипел я. — Я сейчас, только умоюсь…

— Поздно умываться. Уже всё закрыто, — грубо ответила она.

— Извините, а это… где же мои попутчики?..

— Где-где, на бороде. Они ещё ночью сошли.

И она скрылась, даже не прикрыв за собой дверь.

Мысли мои путались, наскакивали одна на другую. Я понимал, что надо спешить, но никак не мог сообразить, что нужно сделать в первую очередь, собрать постель или всё же пойти напиться вонючей вагонной воды. Решил сначала собрать постель и вместе с ней идти на поиски влаги.

Я взял подушку, чтобы снять наволочку и, несмотря на мозговой стопор, сразу заметил, что под ней нет кошелька. Пошарил рукой по простыне, приподнял матрац, оглядел стол. Кошелька не было.

Громко застучали колёса, проходя стрелку, вагон закачался.

Я поднялся и с трудом приподнял полку. Ни чемодана, ни сумки под ней не было. Я стал на полку, заглянул в багажное отделение наверху. Ни другой сумки, ни даже пакета с продуктами тоже не оказалось.

Я стоял посреди купе в трико, в футболке, в мягких домашних тапочках, смотрел на стекающие по стеклу косые струйки дождя, и медленно начинал понимать, что со мной приключилась какая-то большая неприятность.

Светало.

Начинался новый день.