Я ВСЕХ ВАС БЕЗУМНО ЛЮБЛЮ

Проснулся Александр Иванович поздно, очень поздно, когда уже яркий, радостный луч совсем весеннего солнца заполнил всю комнату. Так поздно он не привык просыпаться, и в первое мгновение тревожное чувство овладело им.

«Нет-нет, — успокоил он себя. — Ведь сегодня выходной. В конце концов, я нормальный человек и имею право на отдых. Тем более в такой день!.. Я собирался сегодня проверить расчёты по… Нет, к чёрту! Сегодня всё к чёрту! Вы-ход-ной!..»

Так успокоил себя Александр Иванович и закрыл глаза.

Приятно было лежать в светлой, тёплой комнате с закрытыми глазами, ни о чём не думать и чувствовать, что рядом с тобой лежит твоё…

И вдруг!..

Да-да, опять это «вдруг». Но каждый раз оно новое, непредвиденное.

Александр Иванович вскочил, сбросив одеяло на пол и, замерев в неудобной позе, долго смотрел на диван.

Оксаны рядом не было.

Он заметался по квартире и, прибежав на кухню, увидел свет в ванной. Глубоко вздохнув, медленно вернулся в комнату и сел на диван. Но чувство тревоги не оставляло его. Тревоги совсем иной, чем та, которая появилась, когда он проснулся. О чём тогда было тревожиться? О том, что он проспал на работу? Что устроил себе сегодня выходной и наука на один день останется без него? Да разве это тревога? Тревога появилась теперь, тревога мучительная, доходящая до физической боли где-то внутри, тревога, заставляющая неистово биться сердце и захватывающая дыхание. Это чувство всё усиливалось, нарастало, как снежный ком, становилось невыносимым.

Александр Иванович не вытерпел, опять вскочил и выбежал в прихожую.

Разумеется, нам-то уже понятно, что ни её вещей, ни самой Оксаны в прихожей не оказалось. Разумеется, это увидел и Александр Иванович, но понять это и согласиться с тем, что она вот так неожиданно исчезла, он не мог.

Он барабанил в ванную и звал её, а, распахнув дверь, конечно, никого там не нашёл. Её не оказалось ни в другой комнате, ни в кладовке, ни на лестничной площадке, ни во дворе…

Домой Оксана пришла рано утром, но не настолько рано, чтобы застать дома мать. Она знала, что сегодня какой-то церковный праздник, а значит, мать будет уже на рынке со своим товаром. Знала также, что сегодня весь товар: и венки, и цветочки, и гирлянды, будет продан, мать придет в хорошем настроении и большого скандала по поводу Оксаниного отсутствия ночью не будет. Да она и не боялась этих скандалов. С каждым разом они становились всё короче и спокойнее. Если раньше ей приходилось забегать к какой-нибудь подруге и предупреждать, чтобы в случае, если мать будет интересоваться, та подтвердила, что Оксана ночевала у неё, то теперь и эта необходимость отпала. Мать уже давно перестала интересоваться и проверять её, а только, ругаясь, пугала Оксану несчастьем в подоле и всякими страшными историями о жестокости и распущенности молодёжи. А что молодёжь? Оксана, между прочим, сама молодёжь.

— Ну, тебе сегодня будет! — радостно сообщил младший братишка, выкрашивая в ярко-жёлтый цвет лист бумаги, из которого потом должен получится цветок для венка.

— Брысь, шпана! Не твоего ума дело, — огрызнулась Оксана и ушла в свою комнату.

— Она там тебе завтрак на кухне оставила! — громко сообщил братишка.

— Я есть не хочу! — крикнула она. — Я спать буду. Если кто спросит, меня нет. А мать придёт, пусть тоже не трогает. Вечером полаемся.

Оксана быстро разделась, постелила постель, взяла ручку и, достав из-под матраца общую тетрадь, юркнула под одеяло.

Пролистав несколько страниц, она бегло прочла последнюю запись, скривила своё симпатичное личико в презрительную улыбку и в специально отчерченной графе поставила следующий номер — «17». Затем она записала фамилию, имя, отчество Александра Ивановича, и всё, что о нём знала: учёную степень, должность, возраст и даже рост. Поглядев в потолок, она немного подумала и написала дальше:

«Учёный лапотник. Зря химию проклятую зубрила. Как мужик… — тут она опять задумалась, усмехнулась и дописала: — тетрагидрофуран и больше ничего. На работу к нему больше не пойду. Козёл».

Она хотела ещё что-то написать, но, зевнув, закрыла тетрадь, сунула её под матрац и, отвернувшись к стене, быстро заснула спокойным, здоровым сном.

Александр Иванович, спотыкаясь, бежал по лестнице. Добежав, наконец, до своей лаборатории он, тяжело дыша, достал ключ, открыл замок и распахнул дверь. Разумеется, он понимал, что Оксаны здесь быть не может. Однако здесь могло быть то, что сегодня, в выходной, нельзя было найти больше нигде, то, что ему было необходимо сегодня, сейчас.

Он подбежал к своему столу, выдвинул ящик и всё содержимое вывалил из него прямо на пол. Порывшись в бумагах, стал проделывать то же самое с другими ящиками.

Сколько раз он ругал себя за такое безалаберное отношение к бумагам, но сегодня, именно сегодня, он благодарил себя за это. Он был рад, что в его столе, кроме всего прочего, попадались различные заявления, характеристики, справки, удостоверения и другие документы, которые нужно было подписывать и сдавать в отдел кадров, в профсоюзный комитет и ещё чёрт знает куда.

Наконец, — и это было уже не вдруг, — он схватил какую-то бумажку и закричал от восторга. В руках у него было какое-то заявление, или справка, он так и не понял, но здесь был адрес. Её адрес!

Да-да, это было именно то, ради чего он сюда примчался.

Оставив разбросанные повсюду бумаги и ящики, он выбежал из лаборатории, захлопнул дверь и, едва успев вытащить ключ из замка, побежал по лестнице.

Такси ехало медленно, очень медленно. На каждом светофоре непременно загорался красный свет. Наконец машина остановилась и таксист указал Александру Ивановичу на узкий переулок с одноэтажными домиками и глухими заборами.

Через несколько минут, которые показались Александру Ивановичу вечностью, он нашёл её дом и, нажав кнопку, слушал, как где-то во дворе музыкальный звонок глухо отыгрывает мелодию собачьего вальса. Потом послышались шаркающие шаги, скрип засова и калитку открыл вихрастый мальчуган лет семи, в огромных грязных калошах, перепачканный ядовито-жёлтой краской. Хитро прищурившись, он внимательно выслушал Александра Ивановича, осмотрел его с ног до головы и серьёзно ответил:

— А её нет. Она спит. Сказала, чтобы никто не будил.

— Да-да, — облегчённо вздохнув, закивал Александр Иванович. — Конечно, она спит… Да-да… Всё хорошо. Конечно же, она спит, ей нужно отдохнуть. Я — пойду… Впрочем, нет, я подожду. Здесь, на улице, вон там, напротив. Я подожду, пока она проснётся. Передайте ей, что я… Что я там… напротив…

— Ага, передам, — ещё серьёзнее ответил мальчуган и закрыл калитку.

Александр Иванович медленно перешёл на другую сторону переулка, остановился напротив окон, за которыми спала Оксана, и стал ждать.

Ждал он долго, очень долго.

Солнце уже давно скрылось и на небе появились одинокие звёзды, но Оксана так и не появилась.

Потом солнце снова обогрело пробуждающуюся от зимней спячки землю и опять скрылось, давая возможность ночной прохладе сковать ледяной коркой чуть слышно журчащие ручейки.

Но Оксана так и не появилась.

Вскоре смолистые почки на деревьях раскрылись и стоящее перед её домом абрикосовое дерево укрылось венчально-белым цветочным покрывалом.

Когда маленькие лепестки, легко слетая, закружились вокруг дерева и улеглись на землю тонким белым ковром, на ветвях зашуршали листья и появились маленькие плоды. Плоды всё увеличивались, набирая сок, и, наконец, стали такими большими, что удержаться на ветвях было уже невозможно. Они стали падать на землю.

Затем подул ветер и стал обрывать с дерева желтеющие листья.

Но Оксана так и не появилась.

Однажды Александру Ивановичу показалось, что он увидел в окне её тень. Он хотел подойти, позвонить ещё раз, но почему-то не решился.

По утрам деревья, асфальт, даже дома, стали покрываться белым искрящимся инеем и однажды ночью большими хлопьями повалил снег. Он укрыл всю землю, асфальт, дома и деревья.

Утром первые прохожие в испуге шарахались от заснеженного человека, пристально смотрящего на другую сторону переулка.

Но Оксана так и не появилась.

Конечно, всё могло быть совершенно иначе.

Возможно, Оксана была совсем другой девчонкой, возможно, и Александр Иванович был вовсе не кандидат наук. И, конечно же, вы справедливо заметите, что не мог он так долго стоять на улице перед её окнами. Он умер бы от голода и холода.

Да и стоило ли ему там стоять, если она оказалась такой…

В конце концов, подумаешь, какое событие! Ну, случился грех у серьёзного человека с молоденькой девчонкой, тем более что она сама не последнюю роль сыграла. И что тут такого? Не умирать же!

Да, может, ничего вообще не было, а так — приснилось.

Всё правильно, всё возможно.

Но весна-то непременно была — это уж точно. И что-то случилось этой весной, и что-то было потом.

А что было — кто знает?

Но мне почему-то так хочется, если, конечно, всё это было, или было хотя бы что-то похожее; мне почему-то так хочется, чтобы Александр Иванович непременно остался стоять там, на улице, напротив её окон.

А вдруг — да-да, именно вдруг! — вдруг он стоит там и теперь?

Кто знает? Всё возможно.