Я ВСЕХ ВАС БЕЗУМНО ЛЮБЛЮ

Мы сели в машину.

Коротковолновая рация для связи с диспетчером таксистов громко пищала, хрюкала, выплёвывала обрывки фраз и адресов.

— Можно сделать потише?

— Да, конечно. Сейчас…

Она нажала какие-то кнопки, сказала в микрофон свой номер, где находится, и убавила громкость.

— Как малышка?

— Нормально. Я её почти не вижу. Уезжаю, она ещё спит, приезжаю, ей уже спать пора.

— Много работаешь или от других забот некогда?

— Работаю…

— Значит, много зарабатываешь?

— Мне хватает.

Она достала из кармана пачку дорогих сигарет, видимо, только что купленную, распечатала, закурила.

— Родители так и не знают, что ты куришь?

— Нет, боже упаси!

— Отчего так нервничаешь?

Она посмотрела на свои дрожащие руки, промолчала.

— До сих пор не вылечилась?

— А что, разве кто-то от чего-то лечился?

Сама эмоция возмущения была ей не свойственна, по крайней мере, прежде. Теперь же она попыталась возмутиться, но не очень удачно, слишком наиграно и грубо.

— Ну, тебя же тогда к бабке возили, чем-то поили. Впрочем, извини, не будем об этом.

Помолчали.

Я не мог придумать, о чём ещё можно спросить или что сказать. Она, видимо, тоже.

Противный женский голос из приглушённой рации несколько раз назвал её номер. Она увеличила громкость, ответила. Голос назвал ей адрес клиента, спросил, через сколько она сможет подъехать.

— Минут через десять, если переезд не будет закрыт.

Положив микрофон, она продолжала молча курить, глядя куда-то далеко вперёд.

— Пора ехать? — я попытался улыбнуться.

— Давай встретимся, — не поворачиваясь, предложила она.

Да неужели же опять всё сначала? Как же это мучительно, как же это больно!

Мне захотелось наговорить ей грубостей, обругать, сказать, что она уже совсем не тот, безумно любимый мною, ласковый, нежный Малыш, что она уже толстая лживая дрянь, похожая на свою маму-бегемотиху и рассуждающая, как папик-хряк. И ещё хотелось сказать, что я уже давно не люблю её и даже ненавижу, что она умерла для меня, я очень глубоко похоронил её и даже могильного холмика не оставил на том месте. И ещё, что у меня всё прекрасно, я наслаждаюсь собственной свободой, что мне совершенно не нужны её постельные утехи, что меня от них тошнит, и уж если я решусь заводить с кем-нибудь знакомство, то уж ни в коем случае не с какой-то там таксоской или таксиськой. И ещё… и ещё…

Но всё это было бы неправдой, и ничего подобного я не сказал. Лишь спросил:

— Когда?

— Я смогу сегодня пораньше освободиться, часиков в шесть.

— Хорошо, подъезжай к половине седьмого.

— Куда?

— Да хоть сюда же.

Ласково, но совсем не так, как когда-то прежде, она посмотрела на меня, улыбнулась.

— Договорились.

Она не успела наклониться ко мне, чтобы поцеловать. Я открыл дверцу и, сказав: «До встречи!», вышел.

Пока я сидел у неё в машине, солнце скрылось за тучами, сильный ветер раскачивал деревья, но дождя не было.

Мать с сыном уже давно ушли дальше. Гулять мне совершенно не хотелось, но, вспомнив, что у меня нет ключа, я пошёл их искать.

Старый любимый фильм я смотрел очень невнимательно, думая лишь о том, что ждёт меня сегодня и чего можно ожидать в дальнейшем. Конечно, я понимал, что наша встреча, да и возможные последующие встречи, ни чем хорошим не завершатся. Она никогда не оставит родителей, а значит, в любой момент может снова исчезнуть.

Конечно, я думал и о том, что, в конце концов, можно сегодня просто не пойти. Слишком много раз она нарушала обещание прийти, и было бы вполне логично отомстить ей тем же. Но вместе с тем я также понимал, что просто не смогу не пойти. Все эти полгода, и даже гораздо дольше, с момента её первого ухода, я всё время ждал её. Сколько дней и ночей я метался по квартире от окна к окну и к глазку двери, в надежде, что вот через минуту, через секунду, увижу её, открою дверь, и… Знал, что этого не произойдёт, но всё равно ждал.

Её родители считают меня колдуном. И это даже не метафора, они действительно так думают, и убеждают, а, скорее всего, уже давно убедили её в этом. Не зря же они возили её к бабке и заставляли что-то там делать.

И вдруг я понял: колдунья-то — она.

Может быть, они её сделали такой, может быть, просто заставили в это поверить, но она стала самой настоящей колдуньей. Неспроста же она так ведёт себя со мной. Она знает, чувствует свою силу, и пользуется ею. А я, как послушный телёнок, ничего не могу с собой поделать, ничего не могу противопоставить этому колдовству.

Размышляя об этом, я подумал ещё, что, может быть, лишь её действительная, физическая смерть смогла бы освободить меня от этих мучений. Впрочем, и в этом случае я, наверное, продолжал бы любить её, ждать, но, по крайней мере, был бы уверен, что больше мы не встретимся никогда.

Я стал представлять себе картины её случайной смерти, но все они оказались слишком театральными и глупыми. Потом как-то сама собой пришла мысль о насильственной смерти. Я долго размышлял об этом, вспоминая репортажи криминальных сообщений. Задавал себе вопрос: смог бы я заказать её убийство, и пришёл к выводу, что вряд ли. Тогда встал вопрос, а смог бы я сделать это сам? Здесь ещё сыграло роль то обстоятельство, что буквально за два дня до этого мне довелось держать в руках пистолет и даже несколько раз нажимать на курок.

Дело в том, что в одном из рассказов, над которым я тогда работал, мой герой решает пережить ощущения самоубийцы, пользуясь при этом газовым пистолетом. Зная, что у Феликса есть такой пистолет, я попросил его привезти эту «игрушку», чтобы самому попробовать, как это может происходить. Он приехал неожиданно, привёз пистолет и наручники, но очень спешил. Я проделал с пистолетом необходимые манипуляции, он забрал его и, сказав, что наручники я пока могу оставить у себя, убежал. Эти наручники и сейчас лежали в кармане моей куртки. Собираясь к матери, я подумал, что позвоню сегодня ему и, если у него будет время, он заедет за ними. Днём я звонил ему, но его не оказалось дома.

Продолжая смотреть фильм, я стал придумывать планы убийства, которые были один абсурднее другого. Конечно, я понимал, что никогда не только не попытаюсь совершить что-либо подобное, но даже поссориться с ней, даже сказать грубое слово вряд ли смогу.

Должен признать, что, понимая это, я испытывал не только огорчение, но даже какую-то растерянность. Неужто я действительно обречён на вечную роль безвольного телёнка, жаждущего одну единственную (ну, пусть две, если уж быть точным) сиську и теряющего остатки рассудка при её виде? Я искренне старался разозлиться на неё, но вся моя злость тут же направлялась на её родителей, на меня самого и на весь окружающий мир. Она же оставалась тем чистым, любящим, любимым и нежным Малышом.

Фильм закончился.

Нужно было собираться.

Чтобы избежать лишних вопросов, а то и бесполезных нравоучений, я ничего не сказал ни матери, ни сыну о предстоящем свидании. Думая, что я иду домой, мать предложила мне взять свежеиспечённых булочек. Я отказался, сославшись на то, что у меня ещё остались те, которые она пекла к Новому году. Мы попрощались, и я ушёл.