Я ВСЕХ ВАС БЕЗУМНО ЛЮБЛЮ

Иван Петрович Иванов, тридцатилетний холостяк приятной наружности, приехав на вокзал N-ской железной дороги, довольно скупо рассчитался с извозчиком и отпустил его на все четыре стороны.

Извозчик чуть заметно поклонился, вздохнул, крякнул и стеганул своего рысака.

Иван Петрович откинул полу сюртука, взявшись за цепочку, вытянул из кармана часы, взглянул на них, удовлетворительно хмыкнул и, держа в руке свой дорожный саквояж, зашагал в направлении буфета.

Слегка закусив и выпив рюмку водки, он вышел на перрон, отыскал глазами вагон 2-го класса и, закурив папироску, не спеша направился к нему.

Стоя у двери вагона и покуривая, Иван Петрович размышлял о том, что, несмотря на различные мелкие неприятности, такие, например, как неожиданная поездка по казённой надобности к чёрту на кулички через всю Россию, жизнь всё-таки прекрасна и удивительна.

К нему подбежала молодая рыжая дворняга с лисьей мордой, очень похожая на таксу, осторожно обнюхала саквояж, и, приподняв одну переднюю лапу, заглянула ему в глаза беспокойным, жалобным взглядом.

— И откуда же ты, псина, такая грустная? — спросил Иван Петрович.

Собака ничего не ответила, вильнула хвостом, и, принюхиваясь, потянула к нему свою симпатичную грустную мордашку. Иван Петрович чуть наклонился, и уже хотел погладить её, но тут неизвестно откуда появился носильщик. Дворняга, увидев его, кинулась в сторону и поспешно засеменила на своих коротеньких ножках.

Иван Петрович выпрямился и, покуривая, продолжал думать о том, что впереди его ожидает долгий путь в один из самых маленьких заштатных российских городишек, неизвестно кем, когда и зачем образованных, неизвестно чем и для чего существующих; что путь этот лежит сначала по железной дороге, потом на перекладных, потом от почтовой станции вёрст семьдесят по степи с оказией, то есть на чём придётся. Но если бог даст в пути доброго приятного vis-а-vis, если не будет перебоев с лошадьми и повезёт с оказией, если городишко окажется не слишком грязен, а общество не чересчур безобразным, то и это путешествие может принести, кроме чувства удовлетворения от исполняемого служебного долга на благо Отечества, немало полезного и, entre nous soit dit¹, может быть кое-что pour plaisir². Тем более что за окном вагона будут сменять друг друга умопомрачительные российские пейзажи, достойные кисти величайших мастеров. В степи прямо из-под колёс пролётки со звонким треньканьем будут взлетать потревоженные стаи куропаток, то здесь, то там будут вскрикивать плаксивым голосом чибисы и пересвистываться друг с другом удивлённые суслики. По буро-зелёным холмам при малейшем дуновении ветерка будет носиться перекати-поле, а вдоль дороги, поблескивая бриллиантовыми капельками росы, будут проплывать то рожь, то бурьян, то молочай, то дикая конопля, то множество других неведомых растений и цветов, название которых известно разве что учёным-ботаникам. И, как знать, может быть, в этом захудалом городишке доведётся остановиться у какой-нибудь молоденькой charmante³ вдовушки, пьющей по утрам кофе непременно с блинами и холодным балыком из сёмги, исполняющей в любительских спектаклях ingenue⁴ и млеющей от одного взгляда столичного холостяка…

* * *

Вероятно так начинался бы рассказ о моей командировке, будь он написан лет сто назад.

Сегодня трудно себе представить тот размеренный, степенный ритм жизни, то мудрое, трепетное отношение к природе и её обитателям, то философское, возвышенное осознание бытия и своего места в этом прекрасном и удивительном мире, которое царило в конце прошлого века среди русской интеллигенции, чиновничества и даже среди простых русских мужиков.

Впрочем, не будем идеализировать. Судя по литературе того времени, созданной той же интеллигенцией, не меньше было в те золотые годы грубости и нищеты, ханжества и пошлости, суеты, равнодушия, лицемерия, подлости.

И тем не менее… тем не менее…

Вряд ли в те времена, придя на службу, можно было совершенно случайно узнать, что, оказывается, уже сегодня ты должен выехать в дальнюю командировку, в несусветную тьму-таракань, где тебя, неизвестно почему, ждут с нетерпением, и уже заказали номер в гостинице. Причём выехать ты должен непременно таким-то поездом, потому что именно с этого поезда тебя будут встречать, и даже специально пришлют машину, так как там от железной дороги ещё добираться и добираться.

Ты начинаешь выяснять, что происходит, кто виноват, почему, зачем, и что именно ты должен делать в этом, уже ненавистном тебе, захолустном городишке. Оказывается, что ждут там вовсе не тебя, а кого-то другого; что этот кто-то уже там был, что-то узнал, что-то пообещал и теперь должен что-то туда привезти или что-то там сделать. Но этот кто-то поехать почему-то не может, так как, то ли срочно уехал по ещё более важному делу, то ли заболел, то ли собирается за границу, то ли ещё чёрт знает где. И вот кто-то третий, опять же неизвестно кто, почему-то решил послать вместо того, другого, именно тебя, чтобы ты там, на месте, ещё раз разобрался в чём дело, если получится, что-то сделал, а если не получится, то хотя бы о чём-нибудь договорился или что-то пообещал.

Ты, конечно, возмущён таким произволом, тебе хочется спорить, доказывать, бунтовать, — у тебя ведь своих дел по горло. Ты в сердцах швыряешь на стол какие-то бумаги, собираешься идти к начальству, но профессиональное чутьё и сочувственные взгляды коллег подсказывают тебе, что идти к начальству бесполезно, так же, как бесполезно выяснять, кому пришла в голову мудрая мысль послать именно тебя.

Кто-то из коллег вдруг вспоминает, что давным-давно бывал в этом богом забытом городишке с собственной женой и начинает рассказывать длинную историю о том, что там приключилось после того как жена сломала каблук, а найти сапожную мастерскую оказалось просто невозможно.

Другой коллега осторожно берёт тебя под руку, отводит в сторонку, тоскливо просит записать адрес и непременно зайти в этом городишке к его дальним родственникам, передать огромный привет, наилучшие пожелания и, если родственники захотят в свою очередь передать какую-нибудь посылочку, то не отказываться, с благодарностью принять и привезти.

После этого третий коллега подсаживается к тебе поближе и шёпотом просит оставить ключи от твоей квартиры, так как у него в разгаре очередной роман и ему хотя бы на несколько дней просто необходима отдельная постельная жилплощадь.

Ты начинаешь понимать, что сопротивляться бесполезно, сослуживцы тебя уже похоронили окончательно, все твои личные планы с треском рухнули, и тебе ничего не остаётся, кроме как махнуть на всё рукой и положиться на волю провидения.

Ты уже смирился, ты уже готов ехать.

На следующем этапе выясняется, что денег в кассе нет и получить командировочные ты сможешь только после возвращения. Ты понимающе киваешь и идёшь дальше.

Далее ты узнаёшь, что о твоём билете на тот самый обязательный поезд, с которого будут встречать не тебя, а того, кто должен был ехать, никто, конечно, не позаботился и что ты вообще зря до сих пор тут ошиваешься, поскольку с утра числишься в командировке, а до отхода поезда осталось не так много времени.

Ты начинаешь звонить друзьям и знакомым. У одних просишь взаймы денег, других умоляешь достать тебе билет на этот, уже трижды проклятый, поезд, третьих уговариваешь срочно заехать за тобой на машине, отвезти на вокзал, и по пути, — а это совсем не по пути, — заскочить к тебе домой за вещами.

В результате этих уговоров, объяснений и выклянчиваний нормального человеческого билета тебе не обещают, так как уже поздно и нужно было думать раньше, но как-нибудь отправить всё же постараются. Деньги тебе обещают только завтра, и ты начинаешь собирать мелкие суммы здесь же, у сочувствующих коллег. Что же касается машины, то все служебные, разумеется, в разъезде, а личные или в ремонте, или без бензина, или друг-водитель уже опохмелился после вчерашнего и сесть за руль не имеет права.

Ты несёшься к метро и, перепрыгивая через несколько ступенек эскалатора, напряжённо думаешь, всё ли ты запомнил, записал и сказал, всех ли ты предупредил и что ещё нужно успеть сделать.

Прибежав домой, ты хватаешь дорожную сумку, швыряешь в неё всё необходимое, начиная от кипятильника, чая, зубной щётки и заканчивая маленьким походным утюгом и туалетной бумагой. По опыту ты знаешь, что в подобных городишках не бывает пяти- и даже трехзвездочных отелей, а значит, жидкость, которая там называется чаем, даже после всех заверений дежурной по этажу, чаем назвать никак нельзя. Утюг в гостинице в лучшем случае будет поломан или его не будет вообще, не говоря уже о пипифаксе.

Кое-как упаковав все необходимые вещи, ты выгребаешь из холодильника всё, что ещё какое-то время может храниться без него, прихватываешь две-три банки консервов, оставшуюся корку хлеба, звонишь соседке, чтобы оставить ей ключи от квартиры, и скороговоркой объясняешь, кому следует их давать, а кто обойдётся. Конечно, романтическому коллеге, жаждущему втайне от жены уединиться со своей новой пассией, ты отказать не можешь.

___________________________________
¹ между нами будь сказано (франц.) (Назад, к ссылке)
² для удовольствия (франц.) (Назад, к ссылке)
³ очаровательная (франц.) (Назад, к ссылке)
⁴ роли наивных девушек (франц.) (Назад, к ссылке)