Я ВСЕХ ВАС БЕЗУМНО ЛЮБЛЮ

Зима выдалась снежная, очень снежная.

Старожилы хоть и говорили, что не впервой, что бывало и похуже, но когда, в каком году были подобные снегопады, никто сказать не мог.

Особенно небо разъярилось в марте, когда полярная ночь уже подходила к концу. Но даже в полдень солнце не появлялось, лишь сумеречная мгла нависала над городом. Снег шёл постоянно, то чуть затихая, и тогда вдалеке можно было разгадать смутные очертания ближайших сопок, то обрушиваясь новым зарядом, и тогда не было видно ни только стоящих рядом домов, но и натужно урчащих вблизи автомобилей, и даже проходящего совсем рядом человека.

Техника работала круглосуточно, не давая стихии овладеть городом. Но техники не хватало.

Каждое утро со стороны залива по улицам двигались длинные чёрные колонны — матросы оставляли корабли, чтобы помочь технике вырвать город из снежного плена.

Не было ни учебных тревог, ни больших приборок, ни увольнений. Даже политзанятия, — святая святых! — были отменены, и матросам вместо того, чтобы сидеть в тепле в парадной форме (политзанятия — праздник), в полудрёме слушать о последних постановлениях Партии и Правительства или за широкой спиной впереди сидящего сочинять письмо любимой девушке, приходилось орудовать шанцевым инструментом.

«Берите в руки карандаш, мы начинаем вечер наш!».

К старой песенке, звучавшей когда-то с экранов телевизоров перед началом КВН, эта шутка не имела никакого отношения.

Многие вещи, окружающие нас в гражданском быту, на борту корабля приобретают новые, порою удивительные названия, а слова, означающие в домашнем хозяйстве одни предметы, на флоте имеют совершенно другой смысл.

Как на гражданке (в гражданской жизни) можно ещё назвать веник?

На флоте — голяк.

Хозяйка дома скажет: «Я взяла таз».

На флоте: «Схватил обрез».

А — трактор?

Это нехитрое сооружение, состоящее всего-навсего из фанерного щита с привязанными к нему лямками. Лямки набрасываются на шею и пропускаются подмышки, как в детской игре в лошадки. Лямок может быть несколько и несколько человек одновременно впрягаются в них, а другие прижимают фанерный щит к земле, удерживая его вертикально. По результату, по тому, как этим способом расчищен снег, очень похоже на работу трактора.

А карандаш — это обычный тяжёлый железный лом, которым очень хорошо можно колоть лед, долбить промёрзшую землю и к которому привычны матросские руки.

Берите в руки карандаш, мы начинаем вечер наш!

Начиналось с утра, с подъёма, вместо зарядки. От форштевня до кормы освобождали от снежной маскировки собственный корабль, сбрасывая снег за борт.

Свободная вахтенная смена работала круглосуточно.

Молодым наряды вне очереди раздавались щедро и ежедневно. Не в воспитательных целях и не за провинности. Просто должен же кто-то и ночью чистить снег, иначе к утру на палубу не выберешься.

После завтрака построение на шкафуте, уже с инструментом.

И в город…

— Два солдата из стройбата заменяют экскаватор, а один матрос хреновый заменяет трактор новый! Поехали!.. — вопит молодой матросик, придерживая лямки трактора и упираясь ногами в скользкий, упругий наст.

— Ой, ты, мама родная, зима у нас холодная!.. — весело вторит ему другой, высоко подбрасывая снег деревянной лопатой.

— Да когда ж ты заткнёшься?! — подняв над головой карандаш, грозит небу третий. — Каждый день с подъёма до отбоя!.. Ух!..

— А тоби що, ни одын хрэн дэ робыть? Що на коробке (корабле) пашешь, що тут. Так ты радуйся, що хочь у город вышел! Бачишь, яка дивчына… А ну, братва, расступысь! Дай дорогу! Пожалуйте, дамочка!..

Хохот.

— Эй, хохол, смотри не влюбись! А то вдруг у неё папа адмирал!..

— Може, и адмирал, а може, и бич якый! А гарна дивчына!.. Город — це тоби город! Так що нэ журысь, давай карандаш, покуры, слабак…

— Станешь тут слабаком… Каждый день с подъема до отбоя, гадина, сыплет…

И каждый день с подъема до отбоя…

Но всё же им было легче. Легче потому, что на обед они возвращались на корабли и можно было согреться в тёплом кубрике, просушить одежду в горячей, вонючей сушилке, а после обеда, развалившись на рундуке, даже вздремнуть минут десять, а то и двадцать. Этим было легче, потому что были другие, которым обед привозили туда, где они работали, и хлебали они холодную баланду, столпившись в кружок, здесь же, на улице, держа миску в руках. Хлебали поспешно, чтобы в миску не успело налететь много снега. Тем, другим, не разрешалось курить, им нечем было подпоясать промерзшую, не высохшую за ночь шинель, а по нужде их водили строем, и по краям строя шли солдаты с карабинами.

Тем, другим, было труднее…

* * *

«Тот не матрос, кто в море не бывал и не познал всех прелестей гауптвахты».

Гауптвахта была знаменитой.

Сюда привозили даже из дальних точек и гарнизонов, в которых была своя гауптвахта, но…

Если матрос уж очень сильно провинился, нарвался по пьянке на высокое начальство или так набедокурил, что от начальства не скрыть, или полагалось бы его за какое-то серьёзное дело и под трибунал отдать, а не хочется, то везли его сюда. Знали — тут уж почувствует он почём фунт лиха, тут уж дурь свою усмирит.

Но и определить сюда матроса или солдата было непросто. Предварительно созванивались, ждали место. И обязательно что-нибудь привозили. Иначе не возьмут. Кто что мог пожертвовать на благоустройство заведения, тот тем и одаривал. Везли обычно пару банок корабельной краски или лопаты, или доски, или фанеру, или мешок хлорки. Хлорка на губе (гауптвахте) тоже дело очень нужное. Ну, уж на худой конец, бутылку шила (спирта) начальнику губы вручали.

Но и забирать бойца не спешили, знали что здесь объявленным сроком не отделается, без ДП (дополнительные несколько суток) вряд ли обойдётся.

А чем на гауптвахте перевоспитывают?

Ну, понятно, режим, условия не курортные, но главное-то, главное: «Берите в руки карандаш, мы начинаем вечер наш!».

Этим было труднее.

Вряд ли кто-нибудь из них знал до той поры, что такое шмон, что такое «дезинфекция», кто такой начкар и как можно приготовить яичницу без яиц.

Всем им довелось пройти через это.

* * *

Совершенно случайно ты узнаёшь, что сегодня тебя, наконец-то, повезут отбывать объявленные десять суток.

Ты уже почти и забыл про них, уже, кажется, и месяц прошёл, а по уставу тебя могут наказать только в течение месяца после объявления наказания.

Ах, нет — месяц будет только завтра.

На КП тебя ждёт машина, легковая (!), штабной «уазик», поданный для тебя одного. Ждёт мичман, который будет сопровождать тебя одного.

Ты быстро собрался, приготовился. С кем-то поменялся шинелью, выбрал подлиннее, поменялся шапкой, выбрал похуже, побольше размером. Под робу поддел тёплое шерстяное гражданское трико. У кого-то достал домашние вязаные тёплые носки из собачьей шерсти, у кого-то тёплые меховые рукавицы. Сам чёрт теперь тебе не страшен.

Тебя выходит провожать целая толпа, — тебя одного. Кто-то даёт тебе пачку печенья, кто-то пачку сигарет, кто-то коробку спичек.

Ну, поехали!..

По дороге ты рассовываешь сигареты, спички, деньги в носки, в шапку, за подкладку шинели, во внутренний карман трико.

Мичман молча усмехается, поглядывая на тебя.

— Печенье лучше съешь, — советует он.

— Можно и съесть, — соглашаешься ты и жуешь сухое сладкое печенье.

Путь не близкий, можно и подремать. Небось там, на губе, много не поспишь. Да не больно-то спится. Что там будет, какие там порядки? Конечно, не курорт, но люди везде живут. Ничего, как-нибудь выдюжим.