Я ВСЕХ ВАС БЕЗУМНО ЛЮБЛЮ

Поразительны всё же свойства человеческого организма. Я как будто уже со всем смирился, даже помирать собрался, а организм возражает: «Шалишь, брат, я так задёшево не сдамся». И давай меня подталкивать, к жизни возвращать.

А какая жизнь на больничной койке?

Врачи говорят волноваться нельзя, лежи себе спокойно, дорогой товарищ, ни о чём не думай, выздоравливай.

Ха-ха!

Посмотреть бы в глаза тому умнику, который такой рецепт придумал: лежи, и не думай. Этот мудрец, видимо, в ведомости на зарплату в похоронном бюро расписывается.

Как же не думать, когда самое время о душе поразмыслить, да о жизни своей? Впрочем, говорят, что душа и покинув тело, мыслить продолжает.

А уж на больничной койке, пока душа ещё не отлетела, что человеку остаётся? Лежи себе и думай. А если думаешь, то и спорить сам с собой начинаешь, и ответы на возникшие вопросы придумываешь, и нервы, естественно, трень-брень. А кое-что и записать требуется.

Но какое в больнице писание, если в палате восемь человек, в курилке целый день непролазно, и от дыма, как в русской парилке, хоть топор вешай? Да ещё соседи по палате с опаской поглядывают.

За десятилетия всеобщего страха перед властью сложилось у нас особое отношение к человеку, который вдруг взял бумагу, ручку и писать начал. Уж не донос ли? Не объяснять же им, что книгу пишу. Да и не поверят они. У провинциального мужика о писателях особое мнение. Для него писатель где-то там, повыше власти, побогаче директора завода. И уж никак не может писатель рядом с ним на больничной койке валяться.

Впрочем, я в писатели никогда и не рвался. Когда первый рассказ в толстом литературном журнале напечатали, первая жена в газете замредактора работала. Узнала о публикации, вопрос задала:

— Сколько ж с тебя содрали, чтоб напечатать?

Я удивился:

— Нисколько. Я даже в редакции не был. Положил в конверт, послал. Они письмом ответили, что, возможно, опубликуем. Потом гранки на корректуру прислали, потом напечатали и гонорар по почте прислали.

Она с сомнением:

— Прямо, как в сказке. У нас ребята не только от гонорара отказываются, но и сами приплачивают, чтобы только напечататься и писателем называться. Кому удаётся хоть что-нибудь протиснуть, потом каждые полгода заявления в Союз писателей посылают, принять просят. Там же сумасшедшие льготы.

— Я об этом как-то не думал.

Да я и на театре почти всю жизнь проработал, а в ВТО (Всероссийское театральное общество, потом СТД — Союз театральных деятелей) так и не вступил. Они не приглашали, я не просился. Да и заседать на их собраниях некогда было. Так, слава богу, всю жизнь без всяких Союзов обошёлся. Теперь же и подавно глупо в подобные организации стремиться, а тем более писателем себя называть.

На больничке¹ дней десять пролежал, как-то утром, после обхода, врач в кабинет пригласила, говорит:

— Вас, конечно, лечить ещё минимум месяца полтора надо, но вы же без полиса. У вас что, совсем его нет?

— Где-то дома валяется, но наверняка уже просрочен. Я слышал, что их каждый год продлевать надо.

— И не работаете нигде?

— Не работаю.

— Мы вас вообще принимать не имели права. Только первую помощь оказать.

— Отчего же приняли?

Руками развела:

— Сама не знаю. Может быть, звонил кто-то сверху?

— Думаю, что нет. По крайней мере, я никого не просил.

Вздохнула.

— Значит, ошиблись. В общем, или оформляйте полис, это сейчас не очень дорого, или надо платить, или мы вас выписываем.

— Конечно, выписывайте.

— Хорошо. Я вам напишу, какое ещё нужно лечение, и будете лечиться сами.

— Прекрасно. Я пошёл собираться?

— Да. После обеда подойдёте за выпиской.

— А раньше нельзя?

— Хорошо, я постараюсь.

Ещё с советских времён так повелось. В больницу могут на «Скорой» привезти, и даже лучше, когда на «Скорой», потому что если сам, превозмогая боль, пришлёпаешь, полдня в очереди сидеть будешь. Но после больницы, когда выписали тебя, домой уже сам добирайся. В каком бы ты состоянии ни был, хоть на ногах не стоишь, но они уже своё дело сделали, остальное твоя забота.

Привези в больницу здорового человека, заставь его пролежать неделю на коечке, покорми лекарствами, димедролом на ночь, дойдёт он после этого сам домой? Даже если не болит ничего, попробуй дотопать. А если болит?

А ещё в больнице непонятно каким образом вещи накапливаются. Когда привозили, сумочка неполная была, а уходить собрался: и халат, и смена белья, которой так и не воспользовался, всё равно помыться негде, и книги, и баночки от передач. Кроме полной сумки, в два пакета не вмещается. А добираться-то самому надо. Хочешь на такси, хочешь на трамвайчике, а если совсем денег нет, — откуда ж они у тебя в больнице возьмутся? — топай пешочком.

Мне от больницы до дома ближе, чем к матери, — потопал.

Я домом уже давно ту квартиру называю, которую мы с Малышом тогда сняли. В ней и живу. Куда ж мне ещё деваться?

На пятый этаж с трудом вскарабкался, на каждой площадке отдыхал, но добрался. На пороге соседка появилась, словно поджидала меня, сообщает:

— А вчера твоя приходила. Документы какие-то искала. Я хотела ключи дать, она не взяла. Попросила с ней зайти, чтоб потом разговоров не было. Зашли, она на столе у тебя бумаги посмотрела, на книжных полках, но ничего не нашла.

— А что искала-то?

— Свидетельства о рождении, своё и дочкино. Кажется, ещё что-то. Если найдешь, скажи, я позвоню ей.

— Хорошо, посмотрю.

— Я сказала, что ты в больнице.

— Спасибо. Она проведать не собиралась?

— Не знаю.

В больнице казалось, появись она сейчас, просто проведать, узнать, как себя чувствую, и сразу бы с койки здоровым подскочил. Всё ждал её, всё в окна выглядывал, даже лежать некогда было. Но — не пришла. Может, только вчера узнала, сегодня прибежит, а меня уже нет. Эх, надо было хоть до обеда подождать, как врач говорила.

Минут десять посидел на диванчике, отдышался после восхождения на пятый этаж. Что ж, надо подниматься, документы искать. Может, действительно впопыхах забыла, хотя её документы все в отдельной папке лежали, и ту папку она забрала.

Сначала на столе все бумаги по листику перебрал, потом книги по страничке, потом в кладовке коробки, чемоданы со своим архивом. Даже те коробки перебрал, которые на этой квартире и не открывал ни разу. До вечера провозился, устал, а ничего не нашёл. Да, может, она и не за этим приходила, может, родители с каким-нибудь колдовством присылали. Не зря же соседку попросила вместе с ней зайти. Чтоб потом разговоров не было? А какие у меня могут быть разговоры? Если что надо, приходи, бери. Мне-то уже… Эх!..

Но, по крайней мере, я теперь точно знаю, что у меня никаких её документов не осталось.

На улице уже сумерки. Прилечь бы, да не могу. Опять тоска в пустой квартире, куда ни глянь, всё о ней напоминает. Да и продуктов в доме никаких, и в кармане ветер гуляет. Есть-то совершенно не хочется, последнее время чувство голода вообще не ощущаю, но надо же что-нибудь проглотить. Придётся к матери идти.

Потопал потихонечку.

Неделю у матери отлёживался, после больницы отходил.

Однажды телефон зазвонил, ни матери, ни сына рядом не оказалось, я трубку поднял.

Папик-хряк:

— Верни документы! Что ты там с ними вытворяешь?!

Ответил ему, что нет у меня никаких документов, — не слышит. Орёт в том же духе, что колдую я над этими документами, чёрт знает что вытворяю. Ещё и угрожает: я тебя, такого-сякого, где-нибудь поймаю!..

Ну, как с ним разговаривать? Ловить меня собрался, дурак. Послал его подальше, бросил трубку. Думал ещё позвонит — обошлось. Видно, испугался, что я и его заколдую.

Через несколько дней опять звонок — она. И опять поздно вечером, и опять о встрече просит.

Пошёл.

И всё то же самое. И о любви, и о том, что забыть не может, и поцелуи при луне. И на следующий день тайная встреча, и опять, как воришки, тайком домой пробирались. И опять быстрая постель, и скорое прощание. И опять обещание прийти через два дня, то есть, как обычно, в пятницу.

Не пришла.

___________________________________
¹ Опять зековское выражение подвернулось, да и кстати пришлось. Написать «лежал в больнице» неточно будет. Лёжа в больнице, люди вылечиться хотят, здоровьем своим обеспокоены, а я ещё когда на «Скорой» везли, думал: «Ну и хорошо, и назад бы не возвращаться». (Назад, к ссылке)