ОТТЕНКИ ОТЗВУКА

Рождённому в год Обезьяны (а он во все времена високосный), да ещё в первый день зодиакальных Весов (лишь через пять часов после того, как сложила с себя полномочия Дева), мне было суждено пережить два детства — довоенное и военное, два отрочества — военное и послевоенное, а юность одну, но в двух университетах — два года в Харьковском и три в Киевском. Невзгоды, свойственные первой любви (неразделённой) также выпадали на мою долю дважды. И брака оказалось два, последний счастливо продолжается… Дважды работал в «Молоте», дважды — в журнале «Дон», дважды — в аппарате областной писательской организации. На облтелерадио поступал тоже дважды: в 65-м году на телевидение, в 81-м на радио, где пока и работаю.

Интересом к литературе я обязан, конечно, Пушкину. В тот год, когда отмечалось 100 лет со дня его гибели, мне ещё не было пяти. Тогда я впервые сам прочитал «Сказку о золотом петушке». Процесс чтения был захватывающим. Его ограничивали только родительские табу. Но заглядывать на книжную полку брата, который был пятью годами старше, мне разрешалось, и это рано расширило мой читательский диапазон.

Родители мои Михаил Дмитриевич и Ираида Петровна (в девичестве Михайлова) познакомились в любительской театральной студии воронежских железнодорожников, и это наложило своеобразный отпечаток на будущую семью. Актерами они не стали, отец был плановиком, мама домохозяйкой, но в нелегком быту сохранялся некоторый артистизм — от интереса к литературе и искусству до воспитания детей. У них я лет с шести учился декламации, правильным ударениям и нерушимой верности твёрдому «г» (в отличие от старшего и двух младших братьев, податливо переходивших на южный говор двора и улицы).

В довоенном детстве кроме книжек и родителей на меня очень влияли патефон, радио и детские журналы. Дошкольником я немало знал о челюскинцах, папанинцах и Чкалове, о боях в Испании, на Халхин-голе и в Финляндии, а звучавший с пластинок репертуар Козина, Юрьевой, Церетели, Пирогова, Лемешева, Утёсовых оставался со мной и после того, как в первую военную зиму патефон сменяли на что-то съестное.

Учиться в школе я начал в 1940 году. Это была 16-я начальная школа — одно из уже тогда старых зданий с просторным двором, углублённым в шахтинский парк культуры и отдыха. На уроках слышались волейбольные хлопки и репетиции духового оркестра. Всего труднее мне давалось письмо. Первая моя учительница Анастасия Петровна Макарова терпеливо прививала мне чередование нажима и волосных линий, но смогла только перетянуть меня с «посредственно» на «хорошо». Оценку «отлично» я получил уже в четвёртом классе благодаря стараниям молодой, но строгой учительницы Тамары Владимировны Дьячковой. И хотя эта моя победа совпала с победоносным завершением войны, во мне навсегда осталось ощущение, что при моих средних способностях выйти в отличники очень трудно.

О войне и связанных с ней переживаниях я писал всю жизнь и ещё напишу, если мне это удастся. Здесь же ограничусь только фактами. Отца призвали в армию в августе 41-го, служил он во ВНОС (воздушное наблюдение, оповещение, связь) под Армавиром и Воронежем, потом был комиссован по зрению, направлен на военный завод в Мытищи, а оттуда — на восстановление шахт Донбасса. Мы без него пережили оккупацию с июля 42-го до февраля 43-го. Матери пришлось пойти на Arbeitbuherden (биржа труда) и работать уборщицей — этим она спасала от «вербовки» в Германию своего старшего сына и одного из его сверстников. В сентябре 43-го я пошёл в третий класс 13-й школы-семилетки, а вскоре домой вернулся отец. Всё остальное было у меня как у всего поколения «детей войны».

В дальнейшем очень везло мне с учителями-словесниками. В семилетке Екатерина Тимофеевна Линникова была для меня таким вдохновляющим примером, что самому хотелось посвятить себя учительской профессии. Отрезвил меня мой начитанный приятель цитатой из Горького (привожу не дословно, по памяти): лучше, преодолев в себе раннее и не всегда чистое желание стать учителем, молча умереть, чем приумножать ошибки других. К тому времени я уже писал стихи, напечатал первую заметку в городской газете «Красный шахтёр», сыграл две роли в драмкружке дома пионеров, и моим полудетским мечтам было во что трансформироваться… Словом, пошёл я не в педучилище, а в восьмой класс 10-й средней школы. И здесь неоценимую роль в моём литературном становлении сыграли Татьяна Яковлевна Попова и несколько позднее Ирина Ивановна Разумова.

Окончательно сделать выбор в пользу журналистики мне помог очеркист Александр Афанасьевич Мазин, руководивший литгруппой при редакции «Красного шахтёра». В эту группу меня приняли в 49-м году. Первое, что я там почувствовал, — это несовершенство всего, что к тому времени написал. Мазин помог мне сладить с этим смущением и умело направил мои творческие усилия в сторону газетной работы.

Летом 50-го года меня пригласили на областной семинар литераторов-школьников, и руководившая этим семинаром Элеонора Григорьевна Лейбовская, а потом по её просьбе поэт Вениамин Константинович Жак сделали очень многое для того, чтобы меня поддержать и в то же время надолго засадить за «работу над ошибками».

Что такое «надолго» в юные годы? Оказалось — на всю жизнь.

Сначала, чтобы поступить в ближайшее тогда к моему родному городу отделение журналистики в Харькове, надо было окончить школу с медалью, желательно золотой, чтобы уж наверняка. Получилось. Но чтобы слушать и записывать лекции, нужно было освоить украинский язык. С немалым трудом удалось и это. Однако в 53-м году, когда всё отделение журналистики перевели из Харькова в новообразованный факультет Киевского университета, моя «мова» нуждалась, мягко говоря, в углублённом совершенствовании…

Дипломную работу «Константин Симонов — военный корреспондент «Красной звезды» необходимо было написать так, чтобы защитить на пятёрку. Имя любимого поэта и публициста к этому обязывало. Года полтора ушло на достижение этой цели.

Готовясь выехать по назначению в ворошиловградскую (луганскую) газету «Молода гвардiя», я получил письмо редактора этой газеты Павла Оснача о том, что предложенное мне место занято более опытным работником. Оставалось ехать домой, в Шахты. Город был тогда центром Каменской области. Придя в редакцию областной газеты «Ленинское знамя», я встретился с А.А. Мазиным, заведовавшим отделом информации. Он обрадованно сказал мне, что как раз от него в молодёжную газету уходит Нина Дмитриевна Чичикина, а это значит, что есть в отделе для меня вакантное место. Что могло быть лучше?!

Сотрудничество наше продолжалось недолго — с июля 56-го года по ноябрь 57-го. Но научиться у своего наставника мне удалось многому. Когда Каменскую область упразднили, газета стала городской, штат её втрое уменьшился. Мазину предложили работу в Липецке, где и прошли последние годы его жизни, а меня перевели в «Молот».

Работал я в отделе информации, потом, в 59-м году редактор Александр Михайлович Суичмезов предложил мне перейти в отдел литературы и искусства, и с того времени началось моё знакомство, а потом и сближение с писательской организацией.

В том же 59-м году я был принят в Союз журналистов СССР.

В том же 59-м декан историко-филологического факультета РГУ Владимир Александрович Золотов пригласил меня на полставки преподавателя теории и практики печати, и я до 62-го года читал лекции студентам — вечерникам и заочникам.

В том же 59-м состоялся мой дебют в коллективном сборнике стихов «Молодые голоса». И в том же году я собрал рукопись первой своей книжки стихов. Она вышла в Ростиздате в 61-м году под названием «Любимый цвет». К тому времени я уже перешёл из газеты «Молот» в журнал «Дон».

Дальше всё казалось неправдоподобно благополучным восхождением. В декабре 62-го меня приняли в Союз писателей, с января 63-го ввели в редколлегию «Дона», в 64-м вышли одна за другой книжки «Только вместе!» (для детей) и «Пристрастие» (лирика), в 68-м «Эпоха бережной любви», в 70-м — первая книжка в Москве «Корень добра»…

Прерву этот перечень. Вспомню только о самом ярком, что выпало на мою долю в 70-х годах. Это работа над песнями к спектаклям Юрия Ерёмина, Владимира Молчанова и других режиссёров, поставленным на сцене Ростовского театра юного зрителя. Без той школы, которую мне посчастливилось пройти в 40−45 лет, я не представляю себе своего дальнейшего пути, дотянувшегося до нынешней встречи с читателем.

Всё, что происходило со мной в литературной жизни, скорее всего, можно обозначить врождённой метафорой: «Обезьяна на Весах», а повествовательно — строчками из не удавшейся мне поэмы «Право на грусть»:

И паденья бывали, и взлёты

в переменчивой жизни моей.

Чем суровей бывали заботы,

тем сильней горячил я коней.

Ниву слов, то крутых, то изящных,

неумело, поспешно пахал…

как данайцев, дары приносящих,

опасался высоких похвал…

Н. Скрёбов.