NOTA BENE

При чтении первой книги поэта Дмитрия Лунина «В поисках жанра» мне сразу вспомнился Огден Нэш, его завораживающий поток разговорной речи с редкими вкраплениями незамысловатых, но чётко определяющих аритмичные периоды рифм. Благо, автор был рядом — он представлял своё детище ростовчанам в литобъединении «Созвучие», — и я сразу мог поделиться с ним впечатлением без обиняков. Лунин очень обрадовался моему наблюдению, сказал, что Нэш — один из его любимых поэтов.

Читая вторую — «Больное время» — и ещё три книжки стихов Лунина, о которых речь впереди, я уже не «ловил» в них ни Ходасевича, ни раннего Маяковского, отдавая себе отчёт в том, что и они по праву любимых сопутствуют молодому поэту. В конце-то концов, современная поэзия немыслима без подпитывающих её соков Серебряного века. И не удивительно, что вместе с ними в поэзию рубежных десятилетий проникают мотивы декаданса — самой жизнью им уготована среда плодотворного обитания.

Ставшая трюизмом ленинская максима «жить в обществе и быть свободным от общества нельзя» впервые появилась в ноябре 1905 года в газете «Новая жизнь», редактором которой был поэт Николай Минский, прослывший лет за двадцать до этого адептом и теоретиком декадентского индивидуализма. Революционная ситуация привела его в стан большевиков, где интересы личности полностью подчинялись партийной дисциплине, а через неё — корпоративно понимаемой общественной целесообразости.

Дмитрию Лунину повезло начинать свой творческий путь сто лет спустя, когда горбачёвская перестройка и последовавшие за ней события освободили молодёжное восприятие мира от идеологического догматизма предшествующей эпохи. Сказанное Пушкиным об Алеко «но не всегда мила свобода тому, кто к ней не приучён» уже не распространялось на родившихся в 80-х. Правда, этому поколению не очень повезло с окружающей действительностью. Но прав Кушнер: «времена не выбирают…».

Определив своё время как больное, Лунин не берётся ставить диагноз. И тем более далёк от миссии лекаря. Ему достаточно позиционировать себя (вернее, лирического героя своих стихов) как принадлежащего этому времени и не согласного перед ним пасовать. Он чувствует себя внутренне свободным настолько, что внешняя несвобода не мешает ни одному проявлению его творческого своеволия. С ортодоксальной точки зрения это может показаться бессильным бунтом. Но это не так.

Я хотел бы познать этот вшивый мир,

всегда берегу в обойме.

Это из стихотворения «Ночной прохожий», давшего название книге Дмитрия Лунина, его первому избранному (Нальчик: «Эльбрус», 2010). Рядом — стихотворение «Я ничего не желаю знать…», в котором тот же мотив соотнесён со взглядом внутрь себя:

Я часто заглядывал в лица людей

я понял, что всё не так.

Двадцатая весна — не просто рубеж взросления, это ещё и «точка невозврата» при формировании мировоззрения. Может быть, уже тогда «юноше, обдумывающему житьё», захотелось преодолеть рутину повседневной обыденщины и стать неординарным хотя бы для себя самого. Тогда или позже вырвалось у него мрачновато-озорное «я выучусь на хирурга и буду резать людей» — это не столь важно, как важно то, что пути назад, к прежнему, милому едва ли не у всех поэтов детскому мировосприятию для Дмитрия Лунина уже не было. Взгляд его жёсток, суждения о «вшивом мире» необратимы. Остаётся найти место своему «я» в устойчиво враждебной системе координат.

В книге «Свет ночных фонарей» (Нальчик: изд-во М. и В. Котляровых, 2009) этот поиск приводит лирического героя к болезненно дискомфортному соприкосновению с категорией времени:

Время напоминает

забываешь сказать нечто главное.

Эти строки из «Размышлений в ночной комнате» перекликаются с прочитанным перед ними четверостишием из «Приговорённого к жизни»:

Здесь все часы торопятся назад,

приходит раньше смерти адресата.

В стихотворении «Перебирая события, даты…», которому предпослан эпиграф «Всё, что я видел — 24 зимы», переживаемое героем время названо смрадным и ему дана резкая характеристика: «время лишений под видом подарков, // где засыпаешь с надеждой проснуться, // где торгаши всех разливов и марок // денежной меркою мерят искусство».

В безотрадных реалиях своего времени поэт искусно прослеживает все изгибы настроения молодого горожанина, обречённого на постоянное сосуществование с тем, что ему духовно чуждо, а если принять всерьёз бранные слова, — просто отвратительно. Его стремление к независимости от окружающего мира вызывает сочувствие уже хотя бы потому, что за словесным антуражем сопротивления угадывается глубоко ранимая и страдающая личность. И уже как должное воспринимаешь ключевые строки в книге экспериментальной лирики «Угол зрения» (Нальчик: ЧП «Полиграфия», 2009):

Каждый делает выбор, я предпочёл избрать

одиночество — вызов порядку людских вещей.