NOTA BENE

Однако апология одиночества как способа противопоставить себя осточертевшей житейской банальности — не самоцель поэтического существования молодого героя. Для Лунина, пожалуй, важнее использовать позицию одиночества для активизации порыва к освобождению от всемогущества мелкой суеты и её не мелких приверженцев:

И каждая сука,

тем раньше враги умрут.

Более того, лунинское одиночество не обходится без неких параллельных одиночеств, цель которых — сохранение независимости от «суеты и ажиотажа ещё не зарытых трупов», как в стихотворении «Хамзату Батырбекову». Или как в стихотворении «Одинокой девушке»: «Претило тебе одиночество, но // ты запирала дом // и отправлялась на тесную кухню // проглатывать горький чай». Это предпочтение трагично («сквозь ровные буквы // на белом листе // твоя проступает кровь»), но оно близко лирическому герою Лунина, и его «Будь счастлива там» звучит по-братски.

Не навязать себя другому одиночеству — вот, пожалуй, лейтмотив лирики Дмитрия Лунина, обращённой к женщинам. Если в книге «Свет ночных фонарей» проскальзывает «Ты не осталась со мною, // должно быть, Богу мы чем-то потрафили» («Бывшей знакомой»), то в сборнике экспериментальной лирики «Угол зрения» несовместимости близких некогда судеб, в сущности, посвящён весь блестяще написанный цикл «Семь писем к Елене», в котором ностальгические нотки подавляются эсхатологическими и даже суицидальными мотивами. Характерно, что после цикла следует стихотворение с не очень удачным названием «Не сошлись характерами», герой которого предстаёт как эгоист и бонвиван, воздавая при этом хвалу трудолюбию и долготерпению бывшей подруги. Этот сюжет завершается неподражаемым признанием: «Я рад, что ты теперь женою стала. // И трижды рад, что стала не моей».

Отстранённость героя Лунина от мнимо значительных реалий повседневности облечена в метафору заведомо обречённого противостояния «превосходящим силам» житейской рутины. В книге «Больное время» на одном из фронтисписов чёрная пешка стоит рядом с могущественной белой фигурой (ферзя или короля — в данном случае неважно) и самим этим соседством знаменует отважную беззащитность. Но может быть, пешка защищена невидимым на рисунке конём? Невольно возникает аналогия с ослепительной комбинацией в романе Набокова «Защита Лужина». Неужели и здесь предопределён трагический финал?

Нет, в отличие от Лужина герой Лунина способен к сопротивлению и за пределами шахматной доски. Он закалён своей неприкаянностью, в нём обретает силу какая-то первобытная экстрасенсорность:

Но я чувствовал свет, что немного грел,

бесполезно рассчитывать стать ферзями.

Самому Дмитрию Лунину (уже отнюдь не пешке на южном фланге российского «игрового поля» поэзии) продвижение в ферзи обеспечено талантом и нестандартным чувствованием тенденций эпохи 90-х, «нулевых» и продолжающихся годов. Он ярко индивидуален и независим от словесной моды. От предшественников — тоже. Если не зацикливаться на упомянутых мною Нэше и «сердитых» поэтах Серебряного века, то оригинальность его творческого почерка бесспорна. Во всех пяти прочитанных книгах мне встретились лишь две пары рифм от Михаила Кульчицкого: «ордена — родина» и «лейтенант — налейте нам». Смелые поиски самого Лунина увенчаны многими находками, перевешивающими эти вольные или невольные заимствования.

В предисловии М. Кочесоковой к лирическому сборнику «Угол зрения» подмечено, что стихи Д. Лунина предполагают «множественность подходов» и потому допускают «принципиально неограниченное число прочтений». С этой точки зрения мой подход к творчеству поэта и моё прочтение «строчечной сути» его стихотворений, разумеется, не претендуют на объективную истину. Но мне определённо импонирует в Дмитрии Лунине то упорство, с каким он отстаивает независимость индивидуума от всесильного заболачивания средой.

В основе противостояния среде — не презрение, а боль. Согласен с Кириллом Ковальджи, утверждающим в предисловии к сборнику Лунина «Ночной прохожий», что поэт «подводит читателя к катарсису, к озарению через боль». И всё же, возвращаясь к «программным» строчкам «Я вижу свет в конце тоннеля, // но я об этом не пишу», не могу согласиться со сказанным в предисловии: «На самом деле — пишет». Нет, не лукавит поэт, а, скорее, признаётся в недоверии к этому самому «свету» — вдруг он окажется серым…

Ты между белым и чёрным

всегда выбирал зеро, —

пишет Лунин в стихотворении «Хамзату Батырбекову», и мне представляется, что и для автора такой выбор предпочтительнее компромиссной серости. Во всяком случае, пять поэтических книг Дмитрия Лунина убеждают меня в том, что ни с какой усреднённостью его талант не примирится. И в этом вижу залог будущих обретений молодого поэта.