NOTA BENE

(Проза о поэтах)

ПРАВЕДНИК, ВЕРНУВШИЙСЯ ИЗ АДА

Оставить комментарий

Не прошло и года с памятного выездного секретариата СП РСФСР, как атмосфера в литературе и искусстве стала меняться не в лучшую сторону. С нелёгкой руки Н.С. Хрущёва, устроившего разнос московским художникам в декабре 62-го года, «абстракционизмом» стали называть не только любое новаторство в живописи, скульптуре, но и всяческие отклонения от норм, устоявшихся в литературе. Это усугубилось в марте 63-го, когда гнев первого секретаря ЦК обрушился на Андрея Вознесенского, Евгения Евтушенко и других поэтов, пользовавшихся широкой популярностью у молодёжи.

Стоило Борису Примерову в одном из выступлений произнести слова «Андрюша Вознесенский», как в обком партии поступило письмо «группы литераторов», в котором и Примеров, и Валентин Скорятин, и еще несколько молодых поэтов именовались не иначе как абстракционистами, наносившими ущерб традиционной поэтической культуре. Мне пришлось писать в адрес секретаря обкома по идеологии Михаила Кузьмича Фоменко объяснение, в котором я постарался дать самые положительные характеристики жертвам навета, доказать их непричастность к «смертным грехам», в которых они злонамеренно обвинялись. Были у меня некоторые сомнения в чёткости аргументов и формулировок, поэтому счёл нужным посоветоваться со своими единомышленниками, в числе которых был, конечно, и Авилов. Мы с ним встретились в писательской организации. Михаил Александрович сначала внимательно прочитал копию анонимки, чертыхнулся и принялся за мою записку. Я протянул ему карандаш, попросил не стесняться насчёт правки и замечаний. Читая, он кое-что подчёркивал, ставил на полях птички, знаки вопроса и восклицания. Потом вернул со словами: «О ребятах неплохо написано, а вот об этих трусливых писаках слишком мягко. Это же подлые завистники! Им не дотянуться — вот и злобствуют. Так и надо написать, чтобы там, наверху, поняли, с кем имеют дело».

Он был прав, «наверху» поняли. Во всяком случае, осенью того же года беспрепятственно вышла в Ростиздате книжка Скорятина «Ветка молнии», а в начале 64-го появился первый сборник Примерова «Синевой разбуженное слово». Уже в самих метафорах, вынесенных на обложки, было торжество поэтических дарований над завистливой посредственностью.

Но вскоре и Михаилу Авилову выпало на долю испытание критикой со стороны некоторых коллег и особенно издателей. Мне довелось брать на себя роль его секунданта в словесных дуэлях то на заседании правления, то на обсуждении в секции поэзии, то в редакционном совете Ростиздата… Однако сначала — о хорошем.

В 63-м году Ростиздат выпустил вторую книжку Авилова «С именем человека». В неё вошли две новых поэмы — «Дон-Кихот» и «Сказка о богатырях и спящей царевне». В герое первой поэмы Валерии Петрове без труда узнавался автор, тем более что большую часть этого произведения составляли стихи Петрова, написанные в плену. Одна за другой появились рецензии в трёх ростовских газетах, их авторы были единодушны в оценке поэм как новых шагов Михаила Авилова к мастерству. А в ноябрьском номере журнала «Дон» на книгу «С именем человека» откликнулся Виталий Сёмин, писатель, знавший о германской неволе не понаслышке (он сам был юным узником арбайтлагеря), и его статья «Дорогой воспоминаний» была воспринята как авторитетное мнение человека, известного взыскательностью к художественному слову.

Тем не менее, середина 60-х годов обернулась к Михаилу Авилову (как и к Сёмину, но в связи с другими обстоятельсьвами) не лучшей стороной. Когда поэт подал в издательство заявку на третью книгу, там отнеслись к ней, мягко говоря, скептически. Сославшись на дефицит бумаги, практически отказали во включении в план редакционной подготовки на 1965 год, а это означало, что Авилову надо было готовить рукопись уже к своему 60-летию. Дело в том, что по существовавшим тогда правилам, даже оказавшись в плане редподготовки, книга лишь на следующий год могла попасть в план выпуска. Поэтому «сдвижка» заявки на год, по существу, лишала автора возможности претендовать на издание в предъюбилейный период. Я посоветовал Михаилу Александровичу обратиться в правление писательской организации, в которое сам был избран ещё в апреле 63-го года. Надеялся на то, что, поддержав Авилова, буду не в меньшинстве. И ошибся. Правление большинством голосов приняло решение поручить секции поэзии обсудить рукопись и высказать своё коллективное мнение.

Не буду вдаваться в персональные подробности (все участники того обсуждения уже покинули этот мир), но общая атмосфера, царившая на заседании секции, до сих пор вспоминается с горечью. Может быть, и поторопился Михаил Александрович при составлении рукописи, вставив в неё некоторые сырые стихи и пролог ещё не написанной поэмы, но сам тон обсуждения был какой-то недоброжелательный, порой даже взвинченный. Особенно обрушились на бессюжетный характер его поэм. Создавалось впечатление, что одобрительные оценки «Дон-Кихота» и «Сказки…» уже были забыты и не принимались в расчёт. В защиту рукописи выступили Жак, Рогачёв и я. Самому Авилову оставалось пообещать, что учтёт критические высказывания при подготовке книги к печати. Но чувствовалось, что очень задели его за живое несправедливые наскоки на отсутствие сюжета в замысле будущей поэмы. Чувствовалась обида человека, убежденного в своей правоте.

Этим чувством я поделился с председателем правления Александром Арсентьевичем Бахаревым, который был прозаиком и в секции поэзии не участвовал. Тот позвонил в издательство и настоял на том, чтобы сборник Авилова там рассмотрели на предмет издания к 60-летию автора. Однако в Ростиздате уже прослышали о пресловутой «бессюжетности» и пустили рукопись по новому кругу — теперь её читали члены редакционного совета при издательстве. А среди них преобладали как раз те поэты, которые были нашими рьяными оппонентами в поэтической секции. «Перепалка» — уже не устная, а в виде кратких внутренних рецензий-отзывов продолжалась до тех пор, пока руководство издательства не поступило самым неожиданным образом: в связи с приближающейся 50-й годовщиной Октября оно решило выпустить юбилейную серию малоформатных книжек «Поэзия Дона» и, естественно, использовать для этого бумажный фонд предполагавшихся отдельных поэтических изданий. Так из 67-го года в 68-й перекочевало несколько книг, среди них была и моя «Эпоха бережной любви». Кстати, в эту книжку я включил первую свою тоже бессюжетную поэму «Серьёзность» в надежде хотя бы косвенно поддержать этим Авилова, но в печать пошли только отдельные главы, а сама поэма вышла много позднее в книге «Сентябрь», которая появилась за год до смерти Михаила Александровича.

Всю вторую половину 60-х годов мне пришлось быть причастным к драматическим коллизиям в писательской организации. Они начались печальной судьбой повести Виталия Сёмина «Семеро в одном доме», продолжились описанными перипетиями и лишь календарно (1969 год) завершились гонением на книгу Владимира Сидорова «Я люблю тебя» с моим послесловием. Перебирая в памяти даты и события, никак не могу вспомнить, когда именно мы на несколько лет расстались с Михаилом Авиловым. Он уехал на Нижний Чир и работал там по основной своей специальности — ветеринарным врачом в животноводческом совхозе.

Могу только гадать, чего больше было в этом его решении: желания укрепить семейный бюджет или презрения к нашей ростовской суете, доставлявшей последнее время одни неприятности… Так или иначе, а сельская жизнь пошла Михаилу Александровичу на пользу. В 1970 году Ростиздат выпустил отдельной книжкой в прекрасном оформлении Ирины Чарской его многострадальную поэму «Пепел». Такое произведение можно было создать лишь в творческом порыве, которому ничто не мешало. Кроме, разве что, трудовых будней, которые поэт любил смолоду. Не случайно там, в сельской глубинке, начал он и последнюю свою поэму «Цвет памяти»…

В его домике, утопающем в зелени переулка Промыслового на юго-западной окраине Ростова, известной ещё и как станица Нижне-Гниловская, мне довелось побывать всего трижды. Впервые — в разгар нашего с ним противостояния недоброжелательной критике, второй раз у постели больного и уже знавшего, что безнадёжно, и последний — в жаркий летний день 1974 года, когда мы провожали поэта в последний путь и над гробом читали его мужественные стихи.

В сентябре того же года похоронили А.А. Бахарева, в мае 1978 — В.Н. Сёмина, в 82-м году — В.К. Жака, в 84-м — А.А. Рогачёва… Кажется, из персонажей рассказанной здесь истории остался один я? Нет, к счастью, живы оформители двух последних авиловских книг — заслуженный художник России Ирина Алексеевна Чарская и талантливый книжный график Владимир Михайлович Бакланов.

Вот передо мной эти две книги. «Пепел» с автографом Михаила Авилова и датой 16/IV-71 г. и «Цвет памяти» (редактор А.А. Рогачёв, оформление В.М. Бакланова), год издания 1977, а дарственная надпись от семьи Авиловых датирована 24 декабря 76-го года. Значит, я получил эту книгу от вдовы поэта Елены Яковлевны, его детей Евгении Михайловны и Вячеслава Михайловича одним из первых. Горжусь и печалюсь.

Горжусь тем, что все пятнадцать лет нашего знакомства с Михаилом Александровичем Авиловым даровали мне уроки мужества и доброты.

Печалюсь оттого, что он, праведник, вернувшийся из ада, не обрёл мирной жизни, достойной его таланта, и остаётся только веровать в то, что теперь, отлучённый от нас, по заслугам пребывает в раю.




Комментарии — 0

Добавить комментарий



Тексты автора


Реклама на сайте

Система Orphus
Все тексты сайта опубликованы в авторской редакции.
В случае обнаружения каких-либо опечаток, ошибок или неточностей, просьба написать автору текста или обратиться к администратору сайта.