ВСЕГО ЧЕТВЕРТЬ ВЕКА

Была у Игоря такая счастливая особенность — обычными словами, самим тоном гасить напряжённость.

Впрочем, маятник и сам уже качнулся в другую сторону.

— Я старался быть справедливым. Я сказал сейчас — «моему Андрею» И я не оговорился. Я любил и люблю его больше. Но я удочерил эту девочку и хотел быть справедливым, хотел относиться одинаково к обоим. Больше того, к нему я относился строже, а ей больше прощал. Неискренне. И они чувствовали эту фальшь, Наверняка чувствовали. И Лида видела…

— Сергей, не перегибай. Тебе не в чем упрекать себя.

— Мне-то? — он развёл руками. — Вы мои единственные друзья. Нужно же кому-то говорить правду.

— Ты уже призывал смотреть правде в глаза, — заметил я.

— Так посмотрите же до конца. Пошли в кабинет.

— Может быть, ты скажешь такое, о чём будешь жалеть, — предостерёг Игорь.

— О чём мне жалеть? Пошли.

В кабинет, где по-прежнему стояли тёмные дедовские шкафы, подёрнутые пыльной сединой, на диване, запрокинув голову на потёртый валик, спал Димка.

— Полюбуйтесь на художника слова! — ткнул в него пальцем Сергей. — В олимпийском отдохновении.

Потревоженный Дима что-то пробурчал во сне.

— Пусть спит! — сказал Игорь.

— Да чёрт с ним. Раскольникова, наверно, с топором под мышкой видит или майора Пронина. Что ему мелочи жизни?

Я мог бы возразить, но промолчал.

— Мелочи жизни, — продолжал Сергей, — кто бы мог подумать, что они существуют? Разве в юности есть мелочи? Есть, конечно, но их не замечаешь. Они розовым туманом окутаны до поры до времени. Мечтой, в которой не сомневаешься. Думаешь, что всё будет. Вера будет поэтом, а я — учёным. Но вот гроза, шквал, туман рассеялся. Веры нет. Какой я учёный, вы знаете прекрасно. Я тоже. Мой дед был учёным, и мне есть с кем сравнивать. Но талант, понятно, от бога. Его не наживёшь. Я про человеческий уровень. Это уже твоё. Но его-то подтачивают обступившие мелочи. Короеды, безобидные с виду жучки. Маленькие ошибки, ложь якобы во спасение, самообман, мелкие, вроде бы не принципиальные сделки с совестью… И уровень всё ниже. И, наконец, его уже не видят, не замечают. И на тебя плюют. И поделом.

— Кажется, ты уже осудил всех, кого мог, — сказал я. — Кончай это самоедство.

— Самоедство? Нет. Расплата.

— За что?

За слабость. За то, что не понял, что слаб, а брался… Я не смог спасти Веру. Простой человек, который никогда не видел столько книг, — Сергей взмахнул руками, показывая на шкафы, — стал её последним утешением. Он, а не я. А я? Снова взялся за непосильное. Растить детей. Конечно, я старался, хотел как лучше. А результат? Оказался таким же никчемным отцом, как и мужем. А теперь я ругаю их…

— Как с Андреем, кстати? — прервал Игорь. — Учится?

— Вы не знаете? Провалился.

— Ты не говорил.

— Стыдно было…

С Андреем складывалось по-своему сложно. Парень мечтал о живописи. Конечно же, о своей, отвергающей «официальную пошлость». Ничем другим заниматься не хотел, стоило огромного труда дотянуть его до школьного аттестата. Осенью он уехал в Ленинград поступать в Суриковское училище и вот, оказалось, не поступил.

— Почему он не вернулся?

— Наверно, потому, что я проел ему печёнку, пытаясь сделать человеком.

— Чем же он занимается?

— О! Андрей прекрасно устроен. Так пишет, во всяком случае. Он дворник. Живёт в какой-то конуре и погружён в творчество. Вы представляете, как он живёт? И что я чувствую, когда думаю о нём?

— Ты и перед ним виноват?

— Вера оставила его мне.

— Вместе со своей наследственностью, — заметил Игорь.

— Что такое наследственность? Даже машина, которая с конвейера сходит, в разных руках по-разному ведёт себя. А эти руки, — Сергей вытянул длинные пальцы, — не справились. И плечи, и голова. Я чужой в семье. Вера виновата только в том, что она не захотела обмана, не захотела жить с человеком, которого не любила. А я живу.

И, предваряя наши ненужные слова, предостерегающе протянул руки:

— Да, живу с женой, которую не люблю, которая не любит меня, и, как последний дурак, годами прикрываю эту ложь высокими соображениями — во имя детей! Но жизнь не обманешь. Она мстит за обман.

— Прекрати!

В дверях стояла Лида с трефовым тузом в руке .

Мы не заметили, как она вошла, но слышала, наверное, многое.

— Прекрати балаган! Сколько можно одно и то же — «ты меня не любишь, я тебя не люблю?.. Ты же мужчиной считаешься. Постыдись!

— Мне здесь некого стыдиться. Это мои друзья.

— Они тебя плохо знают.

— Я ничего не скрываю.

— Вот как? И это?

Лида стукнула тузом по стеклу одного из шкафов.

Сергей оторопел.

— Ты знаешь? — спросил испуганно.

— Невелика тайна. Спрятал выдуманную жизнь.

Она протянула руку к дверце.

— Не смей! — закричал Сергей. — Это не выдуманная жизнь. Это настоящая жизнь. Воздух мой, кислород. Я бы задохнулся без него.

— Ну подыши. Не буду мешать.

Лида сказала это презрительно, повернулась и вышла, швырнув на диван своего туза.

Туз попал на лицо спящему Диме, тот дёрнул головой, будто сгонял муху, и приоткрыл глаза.

— Я, кажется, отлучился?

— Всё в порядке, — успокоил Игорь. — Восстанавливай силы.

— Уже восстановил. Мне стоит заснуть на пять минут, и я в порядке. Главное заснуть, а сколько спишь, неважно. Отключаюсь намертво. Зато сейчас как огурчик. Бал продолжается?

— В разгаре.

— А моя сеньорита?

— Блистает красотой, — заверил Игорь.

— А вы почему в кулуарах? По-английски? Портвейн в мужской компании? Кстати, прекрасный анекдот. Два алкаша в тёмном подъезде. Один спрашивает другого: «А что мы пили?» — «Нормально, за руб-две». — «Подумать только! А как пошёл хорошо. Я думал, за руб-семь!»

Все засмеялись кроме Сергея.

— Зачем ты это рассказал? Ведь ты писатель, а рассказываешь пошлости! Чехов ненавидел пошлость.

— Что это он, ребята? — спросил Дима удивлённо. — На людей бросается.

— Суров он сегодня, — сказал Игорь.

— Но несправедлив.

Дима одёрнул свой кожаный пиджак и провёл расчёской по волосам.

— Пойду лучше к девушке.

— Чао!

Сергей закрыл за ним дверь.

— Здесь, в шкафу письма. Письма женщины, которая меня любит. Я для этого и привёл вас сюда.

Он подставил стул, взобрался на него и начал снимать книги с верхней полки.

— Держите. Держите.

Мы взяли по паре томов.

За книгами у стенки шкафа рядами стояли конверты, много конвертов. Сергей сгрёб их в пачку и спрыгнул на ковёр, прижимая письма к груди.

— Вот! Возьмите любое. Читайте!

— А нужно ли? — спросил Игорь.

— Нужно. Чтобы вы поняли, что между людьми могут быть и человеческие отношения. Не постельные, не корыстные, не взаимопоедание, а человеческие!

— Стоит ли? — повторил Игорь. — Может быть, лучше не читать? Ведь это тебе писали, а не нам. Сергей стоял молча, протягивая нам письма.

Игорь взял пачку и положил на стол.

— Мы пойдём, а ты успокойся.

— Нет! Вы должны прочитать. Хотя бы одно письмо. Любое. Я сам прочитаю.

Он взял верхний конверт.