ПАРАМЕТРЫ БЕЗОПАСНОСТИ

На обратном пути, в поезде неожиданно разговорились с Агнессой Бердниковой из первой бригады — девушкой, которую вся наша «пановская» ватага уничижала за редкое тогда курение и которую за миниатюрную фигурку все называли не иначе, как Лялькой. И вот эта самая Лялька оказалась очень ранимым и тонко чувствующим поэзию человечком. И она, вздохнув, сказала мне после долгого разговора, что когда-нибудь я буду писать совсем другие стихи. Помнится, тогда я только ухмыльнулся. Но на банкете по случаю возвращения прочитал итоговые стишки, в которых были такие строчки: «…и по полной выпьем за Агнессу, ту, что в массах Лялькою зовут.» Её это растрогало почти до слёз. Она никак не ожидала, что после летнего, оскорбительного неприятия я так легко и принародно изменю своё отношение. Через несколько лет мы случайно встретились в ночном ростовском трамвае, наперебой вспоминали то прекрасное лето и были рады друг другу, как дети. Она вышла на Турмалиновском и потерялась навсегда. Где она сейчас, Лялька-Агнесса, ранимый человечек, маленькая женщина-провидица?..

В том же обратном поезде комиссар Чухлебов рассказал, как всё-таки я попал в отряд. Тщедушное сложение перевесили стихи. Штаб решил взять недомерка, но если подведёт со стихами, то отправить обратно за свой счёт. Так что здесь я тоже прошёл по краю. Надо ли говорить, что на следующий год я уже сам сидел в приёмной комиссии, задавая новичкам каверзные вопросы… Разумеется, ни о каком Харькове, ни о какой космической радиосвязи уже и мысли не было.

А «Боевая стёганка» была напечатана в газете «Огни Саян», первая моя публикация в общем-то достаточно равнодушной прессе. Потом её печатал Сухорученко в «Таганрогской правде», Гриценко в «Комсомольце», Долинский в «Доне». (Хотя, когда я упомянул об этом на собрании в Союзе, Даниил Маркович отрицательно завертел головой. Может быть, забыл такую мелочь, а может быть, был в то время в отпуске и публикация прошла без него…) И везде этот маленький «паровозик» тащил за собой более или менее протяжённую подборку простеньких стихов. В сборники свои я её не включал и включать не собираюсь. Довольно и этой апологии.

…А с парнем из МТИ больше состязаться не довелось. Москвичи по неопытности пили воду не из ручьёв, а из Енисея, а это было проблематично даже в те светлые и чистые времена. Отряд почти поголовно заболел дизентерией и досрочно вернулся в столицу. Так что победу в поэтическом конкурсе я принял, как бы за отсутствием противника. Хотя у комсорга стройки было другое мнение на этот счёт. Спортсмены наши тоже победили. В институт мы привезли переходящее знамя и уверенность, что уж теперь нам никто не будет вставлять палки в колёса. А было и такое. Как правило, комсомольско-партийный генералитет всячески мешал Николаеву в формировании отряда. У них не выполнялась разнарядка по Ростовской области, а он людей везёт в какую-то не упомянутую в директивах Сибирь. Задним числом представляю стену советского бюрократизма и казёнщины — покруче той, енисейской — и ужасаюсь, и поражаюсь мужеству и энергии Игоря Анатольевича. В общем, с командиром мне повезло. Потом, уже в Таганроге он даст мне старые сборники Пастернака, Цветаевой, на незыблемых ценностях обучая тому, что есть настоящее. В такие стихи надо вчитываться глазами, пропуская их через сердце. А на слух лучше всего воспринимаются другие, незатейливые, чреватые вошедшей в пословицу простотой. Это я сейчас такой умный, а тогда самозабвенно и самоуверенно кричал в микрофон свои примитивные откровения, неизменно вызывая восторг зала. И доложу я вам, было в этом что-то превыше декламируемой чепухи. Когда местная, суровая публика, неискушённая в стихотворных тонкостях слушает в абсолютной тишине, смеётся, когда нужно смеяться и одновременно вздыхает, когда надо вздыхать и ты нутром улавливаешь амплитуду сопереживания и всеобщую любовь и тоже любишь всё это разнородное скопление людей — это надо пережить хотя бы однажды. В радиотехнике это называется положительной обратной связью. Усилитель с такой связью идёт вразнос. Примерно то же происходит и с душой. Никогда больше мне не приходилось испытывать большего счастья. И была молодость, и было повсеместное узнавание на улицах Майны. И пацан лет десяти здоровается и говорит, что ему понравились стихи. И сварщик в годах при входе в зал своему товарищу: «Я сюда пришёл, чтобы одно стихотворение послушать…» И я знаю — какое и не подвожу. Ну, да, я работал на публику, я старался быть своим для этих людей. Местная тематика. Комсомольская романтика. По гамбургскому счёту это не проходит. И хотя я ещё несколько лет писал в таком же духе и ростовчанин Толик Курочка ехидно спрашивал, не бывает ли у меня кризиса жанра, но стрелка уже перещёлкнулась и новая колея всё дальше уходила от прежней. Тем не менее, это было и не забылось.