(Повесть)
У вкопанного в песок металлического стола, поджав ноги по-турецки, сидел Сергей Сергеевич Панибратов, любимый внук покойного главного бухгалтера обувной фабрики имени Микояна. Напротив высилось чучело, наряженное в капитанскую форму. На столике стояли початая бутылка коньяка и открытая банка «Завтрака туриста». Неподалеку виднелись два ящика с коньяком.
Сергей с трудом удерживал в дрожащей руке стакан.
— Ты, понимаешь, Витюха, — нашептывал заплетающимся языком Панибратов, наблюдая мутными глазами за шевелением чучела на ветру, — я-то тебя могу понять, но что об этом скажет окружающий народ. Народ — победитель в войне и мирном созидательном труде. Ты, хоть и падла, но должен понять. Ведь я всегда тебя любил… как товарища, конечно, а не как мужика. Я-таки не Кульбаков какой-нибудь, не педераст, а мужчина с нормальной сексуальной ориентацией…
Панибратов давно вел беседы с чучелом, считая его то бабушкой, то женой, то Буровым, то Кульбаковым. Он рассказывал ему о своей нелегкой жизни, иногда просил помочь, иногда предлагал подсобить в хозяйстве. Ему нравились эти беседы, в которых он ощущал нужность и полезность, ибо, как ему казалось, человек становится человеком, принося пользу другим или, в крайнем случае, давая им понять, что они приносят пользу тебе.
Лицо Сергея стало серым от грязи, руки огрубели, и пальцы почти не сгибались. Облик Панибратова изменился до такой степени, что он перестал узнавать сам себя. Сергей носил промасленные штаны, найденные в машинном отделении. На голову он водрузил неизвестно откуда взявшуюся армейскую пилотку с красной звездочкой. Спал Сергей на песке у столика, оправлялся здесь же.
По утрам Панибратов ощущал привычное похмелье. Чтобы сгладить неприятные симптомы, Сергей стремительно подползал к столику и жадно прикладывался к бутылке. Когда наступало временное просветление, Панибратов приступал к символической трапезе, которая длилась весь день и проходила в разговорах в чучелом.
Сергей почти ничего не ел, много пил, не обращая внимание на то, что запасы алкоголя таяли с каждым днем. Панибратов не думал о будущем, не думал о следующем дне и даже о следующей минуте. Его мыслями всецело владел текущий момент.
Все чаще его посещали удивительные видения. С открытыми глазами Панибратов наблюдал жизнь в сказочных городах, застроенных брильянтовыми замками, обволакивающих неземным светом рыцарей, закованных в золотые доспехи. Несмотря на то, что их лица были скрыты, Сергей без труда распознавал в них хороших знакомых. Был тут и Кульбаков, который, надменно поглядывая на Панибратова, говорил: «Экий ты, братец, педераст!», была и жена Наталья, пытавшаяся срамными танцами возбудить угасавшие желания Панибратова.
Сергей давно перестал заводить часы и имел о времени смутное представление. Села батарейка в транзисторе, и Панибратов не знал, сколько времени прошло с тех пор, как его выбросило на остров.
Однажды Панибратову показалось, что в сотне метров от берега на поверхность всплыла советская подводная лодка. Он отдал ей честь, но субмарина, не выказав заинтересованности, снова скрылась в пучине.
Несколько раз Панибратов ходил в лес за ананасами. Однако, вдоволь наевшись, он забывал собирать их впрок. Птицы уже не пугались Сергея, и, когда он вел назидательные беседы с чучелом, пернатые разгуливали вокруг, помогая ему уничтожать последние запасы «Завтрака туриста» и хлеба. Среди небесных жителей Сергей выделил громадного и ослепительно белого попугая. Тот прилетал раньше всех, усаживался на плечо чучелу и с удовольствием внимал монологам Панибратова. Сергей заметил, что птица понимает его и очень сочувствует.
Постепенно попугай набрался нахальства и, ничуть не опасаясь Сергея, разгуливал по столу, отгоняя других птиц и набивая желудок советскими консервами. Панибратов ведал попугаю о своей нелегкой жизни. Тот внимательно выслушивал рассказчика, а как-то вечером, когда коньяка почти не осталось, отчетливо произнес:
— Дерьмо собачье!
Панибратов вздрогнул и застыл со стаканом в руке. Впервые за последние месяцы он слышал человеческую речь. Сергей отставил стакан, поднялся и внимательно осмотрелся.
— Дерьмо собачье! — повторил пернатый слушатель.
— Ты что имеешь в виду? — прохрипел Панибратов.
— Все сволочи, — после некоторого раздумья ответила птица. — Попка дур-р-рак! Попка дур-р-рак!
— И то верно, — махнул рукой Сергей, уселся и опрокинул стакан.
С тех пор Сергей отдельно накрывал на стол попугаю, которого окрестил Витюхой, а чуть позже переименовал в Шнеерзона.
В один из ярких солнечных дней, когда у Панибратова оставалась последняя бутылка, он отправился к источнику, чтобы испить холодной воды. Припав потрескавшимися губами к живительному источнику, Сергей услышал оглушительный треск, словно одновременно ломаются тысячи веток. Вслед за этим последовал невообразимый грохот, и в ту же секунду с небес хлынули потоки воды. С трудом продираясь сквозь тропические заросли, Сергей бросился к берегу.
Глазам Панибратова предстала ужасающая картина. Разряд молнии расколол «Надежду» надвое. Носовая часть удерживалась между скалами, а корма завалилась набок. Скорее всего, молния угодила в топливный бак и взрыв, искорежив, располовинил судно и расшвырял по берегу массу предметов, составлявших некогда единое целое с кораблем, а также личные вещи Панибратова и членов экипажа.
Не обращая внимания на ливень, Сергей в исступлении бегал вокруг «Надежды» и вопил нечто нечленораздельное. Поднимал с песка камни и вещи и снова бросал их.
Вокруг не затихала стихия, блески молний озаряли мертвящими бликами спустившуюся тьму. Казалось, на острове кроме Панибратова не осталось ни единого живого существа, которые попрятались в неведомых норах. И только один Панибратов, не убоявшись разгулявшихся стихий, стоял у разрушенной яхты и, обращаясь к небу, гневно грозил ему кулаком.
Стихия угомонилась к утру. Убитый горем Панибратов сидел на песке, уткнув лицо в колени.
Шел третий месяц его удивительной и ужасной ссылки. Надежды на вызволение почти не осталось. Уже несколько дней Панибратов питался ананасами, крабами и остатками черного хлеба, которые нашел вокруг расколотой «Надежды». Его болезненное сознание, отравленное алкоголем, все чаще заполняли параноидальные видения. Его молодое тело хирело на глазах. Его душа была пуста, и в ней почти не осталось места человеческим чувствам.
— Дерьмо собачье, — услышал Панибратов голос попугая. — Дерьмо собачье!
Панибратова охватил приступ бессильной ярости.
— Заткнись, чертов Шнеерзон, морда твоя жидовская! — заорал он. — И без твоей критики тошно. Летал бы себе, падла, как все нормальные птицы, клевал желуди и не провоцировал отважных путешественников! Жопа с ручкой!!!
Попугай, не внемля призывам Панибратова, вальяжно расхаживал вокруг Сергея, продолжая ругать его последними словами.
«А может, Шнеерзон, прав? — неожиданно подумал Панибратов. — Кто я, как не дерьмо?! Кто дал мне право опускаться до скотского состояния? Мне — соплеменнику Пушкина, Лермонтова, Ленина…»
— Сер-р-рега хор-р-р-оший! — внезапно выпалил попугай фразу, которой в свое время Сергей его обучал и ничего не добился. — Хор-р-роший!
Панибратов выпятил грудь и почувствовал, что в нем не погиб Человек с большой буквы. Он решительно направился к «Надежде», чтобы спасти все, что могло пригодиться в дальнейшей жизни.
Почти неделю он собирал и сносил в маленькую пещерку на берегу все пригодное в хозяйстве: кухонные ножи, отвертки, топор, куски обшивки, доски, бутылки…
Самую большую радость вызвала находка собственного чемодана, который практически не пострадал. Охваченный ностальгическими чувствами, трепетно и нежно Сергей открыл крышку и увидел мятый старый спортивный костюм, на котором покоились чистые белые рубахи. По углам были рассованы чистые носки и разноцветные галстуки. В обширном кармашке на крышке Панибратов нашел бумажник с деньгами, документы, электробритву и несколько пачек аспирина и анальгина. Поверх всего лежали завернутые в «Советский спорт» лаковые туфли, в которых следовало посещать приемы у королевы. Рядом валялись две банки сгущенного молока и пакет краснодарского чая, подаренного предусмотрительным тестем.
Однако, как ни странно, больше всего Сергея обрадовал дневник, в который была вложена шариковая ручка по тридцать пять копеек.
У каждого случаются минуты отчаяния. А я, Панибратов Сергей Сергеевич, как говорил Карл, Маркс, человек, и ничто человеческое мне не чуждо. И уж если основоположник мог позволить себе слабости, то мне, как говорится, сам Бог велел. Не зря Карл Маркс поставил Фридриха Гегеля с головы на ногу!
Конечно, Маркс — величайший человек всех времен и народов, но наши люди в сравнении с классиком имеют ряд преимуществ. Например, основоположник не знал выдающихся философских трудов Владимира Ильича Ленина, исторических решений партийных съездов и пленумов. Кроме того, он не предвидел всего хода истории, ибо не смог оценить значения России как колыбели Великой Октябрьской социалистической революции. Я уже не говорю о том, что, не зная о возможности торжества коммунизма в одной отдельно взятой стране и мирного сосуществования государств с разным общественно-политическим строем, Маркс был ограничен в мировоззрении.
Однако всё это мелочи в сравнении с могучим вкладом Карла Маркса в учение о передовой роли пролетариата в жизни поколений. И потому любое высказывание классика достойно того, чтобы советский человек опирался на них в повседневной и общественной жизни. В том числе и на тезис о том, что член общества является человеком, которому не чуждо ничто человеческое. В том числе и возможный период упадка сил и помутнения сознания. Важно только вовремя взять себя в руки и идти путем прогресса.
Я очень долго позорил себя безумным поведением. Вместо того чтобы использовать ситуацию во благо Отечеству, я предавался безделью и разгильдяйству.
Надо сказать, что, покидая Советский Союз, я знал, что страна переживает временные трудности, связанные с целым рядом объективных причин и субъективных факторов. Непрерывные засухи и проливные дожди, перебои в подаче горюче-смазочных материалов и износ оборудования, закупленного в буржуазных странах, — все это который год не дает державе выполнить план по производству молока и мяса.
А ведь я могу помочь родине! Скажем, собирать и засушивать дикие ананасы, которые ничуть не хуже сухофруктов, а по содержанию витаминов их превосходят. То же самое можно делать и с бананами, но пока я не придумал, как их доставать с высоких деревьев.
При определенных условиях мне обязательно удастся приручить диких коз, и тогда я внесу свою лепту в дело заготовки мяса и молока (и шерсти для отдаленных районов вечной мерзлоты).
Мне под силу заняться заготовкой древесины ценных пород, не произрастающих на территории СССР. С «Надежды» мне удалось вынести, а также собрать раскиданные взрывом по берегу два топора, пилу и ножовку с пачкой сменных лезвий. Так что, если не лениться, можно своротить горы. Еще у меня есть коловорот, отвертка и молоток. Гвозди для меня — роскошь; их у меня не более двух десятков.
Когда я начинал писать эти строки, мне казалось, что первым делом следует обустроить быт. Возвести добротный бревенчатый дом, обеспечить себя бельем, сшив простыни и пододеяльники из имеющихся тряпок.
Но потом мне стало стыдно. Пока страна, затянув пояс и позабыв об отдыхе, борется за досрочное выполнение планов, я буду, как жалкий индивидуалист и эгоцентрист, заниматься удовлетворением своих непомерных потребностей?
Трижды нет! Я обязан наладить производство, а уже потом думать о прихотях. Действовать надо быстро, решительно, применяя жесткие методы! Промедление смерти подобно!
Поэтому с нынешнего дня (условно я называю его первым августа 1978 года) я объявляю на острове чрезвычайное положение и обязуюсь регулярно заводить часы.
Для отправки комментария вам необходимо авторизоваться.
© 2011 Ростовское региональное отделение Союза российских писателей
Все права защищены. Использование опубликованных текстов возможно только с разрешения авторов.
Создание сайта: А. Смирнов, М. Шестакова, рисунки Е. Терещенко
Все тексты сайта опубликованы в авторской редакции.
В случае обнаружения каких-либо опечаток, ошибок или неточностей, просьба написать автору текста или обратиться к администратору сайта.
Комментарии — 0