(Стихи разных лет)
На юг ли, на север? Стучащих колёс
Тревожные мысли разбились о плёс…
Сверкнувшая речка исчезла уже
В затерянном мире, в степном мираже,
Песчаная отмель осталась вдали…
Мелькнувшую речку не вброд перешли, —
В гремящем вагоне промчались над ней,
Тревожные мысли оставив на дне.
На север, на север… Забрезжил рассвет.
У маленькой речки названия нет,
Она безымянна, и ей всё равно,
Кто чувства, как гальку, швыряет на дно —
И мы безымянны для этой реки,
Исчезли в излучине первой строки…
Октавный возглас электрички
Рассёк тоску на верхней ноте,
Себя изжившие привычки
Оставив номером в блокноте,
Набором знаков бесполезных, —
Вне зоны доступа потери…
Сомкнув две плоскости железных
Автоматические двери
Под сонный голос «Осторожно!..»
Разделят мир на две утраты…
В вагоне людном невозможны
Слёз расточительные траты.
Не плакать, даже стать улыбкой
Чужим, усевшимся напротив…
И путь окажется ошибкой,
Где каждый встречный столб юродив,
Безумен, свят иль в меру грешен…
Их роль — мелькая в окнах где-то,
Шептать для тех, кто неутешен:
«Проходит всё, пройдёт и это…»
Я к тебе протяну ладонь, а на ней я стою.
Если хочешь, меня возьми… на ладонь свою.
Предрассветную радость рук подними высоко,
Я по линиям рук твоих пробегу босиком,
Неиспитую сочность трав оживлю стопой
Там, где поровну травы мнут поводырь и слепой…
Если хочешь, иди и ты на ладонь твою,
Там из линий руки гнездо я для птиц совью,
Пусть выводят они птенцов и кружат в облаках.
Ты по линиям рук меня понеси на руках,
Пусть не помнит уже ладонь — где твоя, где моя,
Потому что на ней вдвоём я и ты,
Ты и я.
Густы кавказские леса…
Дубы, обвитые лианами,
Не колдунами — Донжуанами —
На склонах кажутся. Краса
Девиц-лиан прельщает их, —
Телами тонкими потянутся
И не обманут, так обманутся.
Колючий лес предельно тих…
Шероховатостью коры
Впитав объятий сладость дикую,
Любовь красоток многоликую,
Дуб помнит правила игры —
Он с каждой ласков. На земле
Лежат года листвой опавшею,
Лианы, их пересчитавшие,
Стареют на чужом стволе…
Девять граммов свинцового слова
сквозь сердце навылет,
Оставляя на нём удивленье —
не раны не шрамы.
Безымянная туча дождём мои слёзы
не выльет,
И портрет твой обвалится в сон.
Из сорвавшейся рамы
Девять граммов свинцового полдня
навылет сквозь нежность,
И сквозь что-то такое,
пока не доступное зренью,
И сквозь все ожиданья щемящие,
сквозь неизбежность
Повторения дня после ночи,
мешая его повторенью…
Было, кажется, больно, но я уцелела.
Закрою
На мгновенье глаза, и уже не актёр я,
а зритель, —
От свинцового слова бесплотною
алою кровью
В двух шагах от любви истекает
мой Ангел-хранитель.
Это тише, чем тишь,
Это мельче, чем мель,
Капли капают с крыш
Прямо в мокрый апрель;
Это дальше, чем даль,
И темнее, чем тьма,
Бесконечный февраль
Затевает зима;
Это громче, чем гром,
Это жарче, чем жар,
Одиноким костром —
Полыханье Стожар;
Это выше, чем высь,
Это твёрже, чем твердь,
Это ближе, чем близь,
И смертельней, чем смерть;
Это больше, чем боль,
Это глуше, чем глушь,
Солонее, чем соль —
Неродство наших душ.
Казалось, всё просто — в обнимку
с судьбой и удачей
Дойти до открытого где-то вдали горизонта,
От сих и до сих, не прельщаясь за дальнею дачей
Цветеньем чужим и плодом, не имея резона
Желать себе крова помимо небесного свода,
Желать одеяний иных, чем объятия ветра,
И слова иного, и мыслей иных, чем свобода
Затертого временем слова. И вместо ответа —
Так странно над нами всегда восходящие ноты
Услышать — ни од, ни оваций, а сердцебиенья
Цветущего поля. И вдруг ощутить, как давно ты
Уже пересёк это поле. А дальше — мгновенье
Длиною в полвечности. Зарево вместо вопроса —
А вдруг до него мы когда-то с тобой дошагаем?
От сих и до сих — всё, как будто бы, ясно и просто,
Но шаг — горизонт отодвинут. Он недосягаем.
Я вчера была цветком,
С глаз моих взлетали пчёлки,
На мохнатых лапках жёлтых
Унося души пыльцу
И нектар под хоботком…
А сегодня взмахом чёлки,
Взлётом линий отражённых
Удивление лицу
Придавая, соглашалась
В поле стать медовой кашкой,
Хоть вчера аристократкой,
Розой колкою была…
А сегодня эта шалость
Заползёт в строку букашкой,
Под зеленою тетрадкой
Прячась в ящике стола.
Я вчера была цветком,
И меня в венок вплетали,
А потом бросали в лоно
Ясновидящей реки…
А сегодня — тёплый ком,
Ощущением печали,
Отреченьем от шаблона,
Пробуждением строки…
Осень в затылок дышит, и сер фасад,
Пёстрою гладью вышит звенящий сад.
Осени мало ветра, свинцовых туч,
Из-под прикрытья фетра ваш взгляд колюч.
Там, где надежды зыбки, листвой шурша,
Плыли её улыбки, судьбу верша!
Ветром наложен густо беспечный грим,
В самосожженье чувства, в костре горим,
Бьёт от скользящих граней слепящий свет,
И до моих стараний вам дела нет.
И снова пришла некстати,
Как будто в чужие двери…
А осень в простом халате
Ходит в соседнем сквере.
Халатик слегка распахнут
Каким-то случайным ветром,
Как горько, как сладко пахнут
Зелёные эти ветви…
А знаешь, мелькнула дважды
Как-то меж сосен в белом…
Снова звоню, но важным
И срочным ты занят делом.
В белом, представь, не в жёлтом,
Не в золотом, не в рыжем!..
К ней под ноги падал жёлудь,
А где-нибудь под Парижем
Осень, наверно, в модном,
В чем-нибудь от Кардена,
Бежевом или медном…
Ты, может, читал Верлена,
А может, готовил ужин,
Ну, в общем, был занят делом.
А может, ты был простужен…
А знаешь, ты был мне нужен…
Наверное, будет стужа —
Я видела осень. В белом.
В многообразии цветов
Клён так непоправимо меден,
Ещё не полностью готов
В душе к принятию отметин
Первопричинности тоски,
Что изначальна и невнятна,
И так бесформенно легки
Её рыжеющие пятна…
Внезапно душу оглушил
Лист, первым грохнувшийся оземь,
Как спор рассудка и души,
Где зеленеющая озимь,
Бесспорно, временно права
В событиях текущих суток;
Жаль, эта новость не нова…
С душою споривший рассудок
Кричал, что так оно должно
Случиться — замысел законный,
Но что ж так пристально в окно
Пейзаж всмотрелся заоконный?
Возможно, он хотел тепла,
Сокрытого внутри жилища,
А осень жгла, а осень жгла,
И оставались пепелища…
Последней искоркой костра
Дымит взлохмаченная роща,
И даже исповедь вчера
Казалась искреннеё и проще.
Я уезжаю, и нет провожающих. Нет
Злой календарной привычки отсчитывать сутки,
Нет ещё места, в которое еду. Билет
Даже не куплен, но я уезжаю. И шутки
В сторону, — это серьёзно. Серьёзно вполне.
Там, мимо окон плывут мои детские годы,
Юность, уже без улыбки, мелькнула в окне…
Юность отстала от поезда. Сколько свободы
Выбора зрелого возраста. Начат отсчёт
Нового времени, но, к сожалению, выбыл,
Выбыл из строя всего только миг, и не в счёт
То, что однажды был сделан ошибочный выбор…
Старый город восковой
На подсвечнике растаял,
Эта линия простая
Стала мокрой мостовой,
Эти капли на снегу, —
Не подснежники, не слёзы,
Ветку жёлтую мимозы
Кто-то бросил на бегу.
Этот город восковой
На ладошке помещался,
Он ни с кем не попрощался,
Лишь прозрачной синевой
Он парил под потолком
Струйкой дыма тонкой-тонкой…
В этом городе девчонкой
Я гуляла босиком
И не знала, что дома,
Люди, птицы, — всё из воска,
И лошадка, и повозка,
И резные терема.
В приоткрытое окно
Унесло полоску дыма,
Но осталось невредимо
Детства светлое пятно.
Ничего, кроме лета,
Которого ждали зимой.
Ничего, кроме стука
Колёс по безумству металла,
Кроме встречного ветра
И встречных лесов, бахромой
Окаймляющих муки
Горящих полей. Наверстала
Траектория мысли дугу,
Что недавно ещё
Горизонтом была,
А теперь превратилась в отрезок.
Ты из света, из тьмы ли, —
На скорости ветра прощён.
За квадратом стекла
Поворот неоправданно резок…
Скорость поезда, плюс
Отсекающий встречный поток…
Ничего, кроме стука
Колёс по безумству ухода.
Оглянусь, удивлюсь:
Здесь — горячего чаю глоток,
За окном — не разлука.
Ещё поворот, и свобода!
Уже полшестого… не нужно ответа,
Всё проще простого — кончается лето.
И вечер желейно растёкся по кронам,
По крышам железным, по серым воронам.
И мимо тарелки, где сморщился ужин,
Он капал со стрелки… и несколько дюжин
Тех капель довольно, чтоб стало понятно,
Что это не больно, а даже занятно,
Когда в полшестого кончается лето,
Всё проще простого, забудем про это.
Ветра порыв в руках поводом не держи,
Тяжко ему в земном непритяженье душ…
Жизнь в двадцати строках, —
в первой строке — стрижи
Мечутся за окном, дней разрезая сушь…
Лето, зима, весна, осени медный звон
Стал серебром зимой,
брошенным на весы,
После взошла луна, и с четырёх сторон
Ветер строки восьмой остановил часы…
Но понеслись в галоп
все мои двадцать строк
Свёрстанной вкось судьбой,
прочерком вдалеке,
Ветры кричали: «Стоп!
Суд над словами строг!»
…Господи! Я с тобой,
в двадцать второй строке.
В бешенство ночных гроз
Голос твой давно врос,
В молнии стальной блеск,
В громовой раскат, треск,
В линии косых струй,
В капель стук и в звон сбруй,
В хлесткую ветров плеть…
Горизонт устал тлеть.
Двух десятков стрел блиц, —
Рухнул баритон ниц,
Голоса уже нет —
Только грозовой след…
Трещит по швам земная кожа
От обезумевшей жары…
И я в твой мир уже не вхожа,
И ты не вхож в мои миры,
Где от меня совсем отдельно
Живёт моя чужая речь…
Мы, существуя параллельно,
Не ищем поводов для встреч;
Не помышляя о возврате,
Мы обрели в душе покой
Плюс одиночество в квадрате
И минус трепет под рукой
От не случившихся касаний,
И минус губ забытый цвет.
И на страницах всех писаний
К задачке той решенья нет…
А есть июль, жара за сорок,
Плюс нам за сорок, минус сон,
И минус дни, как кони с горок,
Без остановок, под уклон…
Комната в тёмном окне отражается,
Гранью невидимой — в город ночной.
Далее — в ночь, где пространство сужается,
Переходя своей дальней стеной.
Чувств угасающих там продолжение,
Шар фонаря заметался в огне,
В комнате ходит моё отражение
И поправляет луну на стене.
Грустно ли, холодно, весело, просто ли —
Мне никогда его не отогреть…
Старых снегов полинявшие простыни
Где-то за городом. Ровно на треть
Стало расплывчатей изображение —
Там, за холодным, блестящим стеклом
Падает снег на моё отражение,
Пьющее чай в темноте за столом…
На кончик кисти колонковой
Набрать зелёного ажура,
Замысловатый контур счастья
Изобразить на натюрморте…
Но опрокинутой подковой
Ложится тень от абажура,
И сон своею вещей частью
Толчками мечется в аорте.
На раме с мёртвою натурой
Крик птиц, подстреленных не нами,
И в дольке августовской дыни
Уже заметно отчужденье…
У дня с шершавою фактурой
Не расспросить, как между снами
Мы заблудились посредине…
От забытья до пробужденья
Нам пары вдохов не хватило,
Как не хватило акварели
Для напряжения в аорте…
Весна ещё не отпустила, —
Любовь, рождённая в апреле
Закончилась на натюрморте.
Ветер, шуршащий шагами прохожих
Вдоль тротуара и памяти возле,
Кромками мыслей потёрто-расхожих
Резал пространство на «до» и на «после»,
Время крошил он и скармливал птицам,
В доли секунд превращая столетья,
Дар предсказанья прощая провидцам,
Вихри событий подхлёстывал плетью.
Линии жизни трещали от ветра
Ветками ломкими, осень, зима ли, —
Падали вниз, не дождавшись ответа
Ветра и кроны — за что их сломали?
В памяти ветра оставшийся дворик
Сверху от дыма расплывчато-синий,
Это ответы сгребающий дворник
Жжёт их в кострах на ладонях без линий.
Просто так, ни о чём,
обречён ты молчать по ночам
И кричать обречёт в никуда,
в пустоту, просто так,
Обречён всякий раз
возвращаться в начало начал
И прикладывать к ранам
забвения медный пятак.
Анаболиком время
вливается в твой кровоток,
Только боль воскрешает
тобой сотворённый фантом…
И в пространстве трепещет,
едва уловим, шепоток —
Ты от первого вздоха
кричал и молчал не о том.
На глазах поседевший
за окнами тополь-старик
«Я умру на ветру», —
прошумит, проскрипит свою роль…
Как и ты, отмерять не умею
молчанье и крик
И движением стрелок обуздывать глупую боль.
Случилось что-то? Случился вечер.
Явился август и сыплет медью,
Лилово-жёлтым костюм расцвечен,
Рукой ныряет в карман за снедью,
А птицы рады и так проворно,
Почуяв осень не за горами,
С руки дающей хватают зёрна,
А август дальше идёт дворами.
Ему навстречу мяукнет киска,
Мигнёт трёхгранным глазком зелёным,
Она-то знает, что осень близко,
Что осень рядом. Пахнёт палёным
То ли из сердца, то ли из парка,
Сгорело что-то… Трава, листва ли?
Или рябина пылает жарко?
Любовь моя ли? Зачем скрывали,
Что скоро с нами случится это —
Наступит осень, дымя кострами?
Сгорают чувства, сгорает лето,
Уходит август, кружит дворами.
Голый угол. Гол, — луна
В угол ветром внесена…
Света лунного вино
Проливается в окно,
В контур шкафа, в сонный стон,
В строчки стёртые имён,
В странный ситец на стене, —
И стекается ко мне…
На стареющих ветрах
Степь качает детский страх,
Стены стонут, стынь в степи,
Мамин шёпот: «Тише, спи…»
Устоявшийся покой
Смыт струящейся тоской
Света лунного в стекле,
Танцем вазы на столе,
Стихотворной маетой,
Пустотою за чертой.
Ртутно-скользким серебром,
Стуком слева, под ребром.
День изрядно простужен, безнадёжно раскис,
Нас под вечер на ужин ждёт промозглый эскиз, —
Безучастно и сыро на немом полотне
Ломтик лунного сыра, не доставшийся мне,
Ты упрятал за плоской нереальной стеной,
Струйки, серой полоской, по одной, по одной
Плотно склеены в облик затяжного дождя…
На услышанный оклик обернусь, погодя, —
Медноцветной картины мне почудился зов,
Избегая рутины, начинаем с азов,
Выбирая при встрече потеплее цвета,
Чтоб оранжевый вечер проливался с холста.
Всё понять я не могу —
Правда ли? —
Звёзды хрупкие в пургу
Падали,
И, прислушавшись к ветрам,
К посвисту,
Ночь бродила по горам,
По` свету.
И не верилось в её
Истинность,
Ночь — лихое вороньё;
Искренность
Звёзд падучих, снега скрип
Нервами.
Полуночный звук охрип.
Первыми
Достучались до небес
Ветками
Сосны старые. И лес
Ветхими
Деревами врос в твоё
Прошлое.
Ночь — лихое вороньё,
Про`жита.
Потому что зима — лес спит,
Потому что зима — мир бел,
Потому что зима — дом свит
Из завьюженных дум. Как мел,
Будет белым твой сон, крик, бег…
Потому что зима — сад пуст,
Потому что зима — чист снег,
Потому что зима, шаг — хруст…
Потому что спит лес — зима,
Потому что мир бел — снега`,
По колено в снегу дома,
Потому что сад пуст — пурга,
Потому что пурга — душа
Всюду ищет огня-тепла,
Чтоб, согревшись, ожить, дыша,
Иль с мороза сгореть дотла…
В хвоинках вырубленных сосен
Сорокадневная тоска,
И утомительно-несносен
Табачный выдох лесника,
И звук пилы визгливо-едко
Ещё витает где-то здесь…
Всего по тридцать с шишкой ветка,
По триста метр; выбор есть
Для бедных и крутых сословий
В предновогодней суете…
Ещё печальных послесловий
Не сознают деревья те…
Ещё — огней цветная повесть
И праздника звенящий ком…
Потом тоски и грязи помесь, —
Их выбросят уже потом,
Сухих, ненужных, пожелтевших
В тепле центральных батарей,
По-детски искренне хотевших,
Чтоб мир стал ярче и добрей…
Хотя бы в печку, на растопку
Отдать последнее тепло!
…В родном лесу, позёмкой тропку
Пока ещё не замело.
Какой очаровательный роман, —
Такой крылатый и такой короткий…
Под парусом твоей косоворотки
Отплыл окаменевший Дон Жуан.
Ты — гость, как гостья, в общем-то, и я,
Как все вокруг, в каком-то смысле, гости,
Собравшиеся вместе на погосте,
Хлебнувшие из чаши бытия
Нектар, бальзам ли, воду или яд, —
Скорее больше не бальзама — яда.
…И губы, прошептавшие «не надо»,
И шёпот тот опровергавший взгляд…
Какой очаровательный роман!
В нём было всё прелестным и учтивым,
Но для тебя он стал бульварным чтивом,
Так, на ночь, от бессонницы… («Шарман»,
«Бонжур, мадам» и прочее…) прочти
Его ещё раз — одолеет скука,
А впрочем, знаешь, вот какая штука —
Нам всё равно с тобой не по пути.
А там, за плоскостью листа,
Судьбы читаемые строки, —
Два силуэта у моста
И их связующие токи,
И линии наперерез
Дорог, развилок, направлений…
Фонарный свет, обрыв и крест, —
Всё кончено без сожалений…
Прощанье. Сдержанный порыв
Вернуться. Нет, увы, не вышло…
Уже пишу, тетрадь открыв,
Всё, продиктованное свыше.
Неровным почерком слова
Уже написаны в тетради.
А там, за плоскостью, едва
Шепчу: «Вернитесь, Бога ради!»
Но нет, за плоскостью листа
Слов не расслышали в ночи мы,
Два силуэта у моста
Уже почти неразличимы.
Зимняя рябиновая грусть,
Хлопьев опьяняющий полёт,
В лужицах потрескавшийся лёд
Выучены сердцем наизусть.
Где-то там, на донышке зрачков,
Кажется, ещё сохранены
Бабье лето, утренние сны,
Нити придорожных паучков
На кустах, на думах, на висках.
Зимняя рябиновая власть…
Только б ненароком не упасть,
Эту гроздь, замёрзшую в руках,
Донести до лета, до тепла,
До души неведомых глубин.
Как она безмерно тяжела —
Хрупкая заснеженность рябин…
Уйти в последний день зимы
Из мира льдинок шестигранных,
Искристых дней, морозной тьмы
И образов вечерне-странных.
Сменить бахромчатый наряд
На естество зелёных всплесков…
Весна, незримый шелкопряд,
Плетёт канву для перелесков,
Для парков, для цветов и для
Стихов, проросших из пространства
Последней точкой февраля,
Дошедшего до эммигрантства
Из наших душ, родных ему,
Больших, суровых, снежно-русских,
Необъяснимо, почему
Наговоривших слов французских:
«Шерше ля фам», «лямур», «бонжур»… —
И вдруг захочется вернуться,
В махровый, праздничный ажур
Стекла замёрзшего уткнуться
И в круглом, тающем пятне
Увидеть замыслы и роли, —
Тебя, влекомого ко мне
По собственной и божьей воле.
Полёт закончился внезапно
Параличом крыла мотора
Для всех, оставшихся вне завтра,
Вне послезавтра. Небо — штора
Иллюминаторного круга —
Вдруг захлебнулось целым морем
И двадцать пять секунд испуга
Оборвались вселенским горем.
Дышала… Умерла… Воскресла
На дне, в обломках фюзеляжа,
Крыла, мотора, пульта, кресла,
Внизу под плоскостями пляжа,
Паркета в купленной квартире,
Где отмечались дни рожденья,
Крестины, свадьба… Пять, четыре,
Три, два, один… и взлёт. Паденье…
Миг… Блиц-обзор событий в мире,
Затем культура, спорт, погода…
Короткий репортаж в эфире.
Молитва, девять дней, полгода…
Цветы не в вазу, не на крышку,
А в море. Кажется, нелепо —
Без мамы выросший мальчишка
Из глины самолёты лепит, —
Моторы, крылья, фюзеляжи…
В его воздушном коридоре
Те лайнеры взлетают даже,
Пока не окунутся в море…
Изумлённая боль,
По влюблённому сердцу стекая,
Утомлённые иглы
Ненужных и ранящих слов
Омывала слезой,
Изумлённые кроны лаская
И душистой смолой
Застывая на ранах стволов…
Там ветрам не тесны
Угасающих крон очертанья…
Изумлённому сердцу
Там пить одинокий бальзам…
Там ненужностью слов
Завершились слепые скитанья
Изумлённого лета
По тоненьким струйкам-слезам…
Ещё неделю назад сосновая ветка
Высохла вся и уже пожелтела…
Почти не звонишь и заходишь редко,
А впрочем, не очень-то я и хотела
Вести разговоры, приличия ради,
За чашкой уже остывшего чая…
Косая трещина на фасаде
Строения, видом своим удручая,
Ползёт змеёй через всё здание,
Кого ужалит — пока неизвестно,
Скорей бы закончилось это терзание
Задушевной беседы, уж очень тесно
В пространстве нашей Вселенной стало,
Ограниченной плоскостями старых привычек.
Из суммы ошибок своих устало
Делаю самый последний вычет —
Пожалуйста, уходи — это более искренно,
Чем творить молитву над засохшим семенем.
У каждого своя правда, но едина истина, —
Такие вот отношения Пространства со Временем!
«Я возвращаю Ваш портрет…»
Поговорю с твоим портретом,
Да нет, не с тем, что на стене,
А с тем, что мечется во мне
Вопросом, возгласом, запретом
На сон, на утро, на весну,
На время, вытекшее талой
Водой… Опять кажусь усталой
И твой портрет тебе верну, —
Да нет, не тот, что отражён
От глаз моих, впечатан в скалы,
Не тот, что я всю жизнь искала,
А тот, что мной давно сожжён
В костре блуждающей зари —
Вечерней, утренней, случайной…
И лепестком от розы чайной
Я улетаю. Не смотри…
Твои обветренные губы
Ни слова мне не говорят,
И только трубы, только трубы
Трубят, построенные в ряд,
Так монотонно и надрывно
Шершавой медной хрипотцой,
И непрерывно, непрерывно
Тот звук смыкается в кольцо
Затянутого горизонта
На горле давящей петлёй…
Глотком желанного озона
Твой голос стал бы… Над землёй
Сгустились тучи. Значит, будет
Дождь хлёсток, яростен и груб,
И грома стоголосый бубен
Прорвёт кольцо надсадных труб.
«Твой домик карточный разрушу, —
Не жди, не думай, не зови», —
Так голос твой ворвётся в душу
Жестокой правдой нелюбви.
Морозное утро уходит со сцены,
Прищурился полдень от белых полотен,
И ты не вернёшься сквозь стылые стены, —
Ты просто ещё не настолько бесплотен,
Чтоб ветром скользить в беспричинную повесть
О нашей любви, незамеченной… странно,
И ты не вернёшься сквозь облако, то есть
Тебе ещё с ветром соперничать рано…
Прозреньем тумана, изгибами русел
На степень свободы взрослее мы стали,
Мы стали упрямей на гордиев узел,
Разрубленный нами словами из стали.
…Морозное утро, смотревшее в корень,
Пытаясь осмыслить причины поступка,
Уходит со сцены, и вечер бесспорен,
Всегда возвращаясь сквозь стены без стука.
Он — природы загадка,
Будто лоция птичья,
Перелёт и посадка,
А в глазах — безразличья
Чуть заметен оттенок,
Чуть заметна усталость.
Всё ушло за бесценок,
Ничего не осталось…
Даже чувство полёта
Ограничилось телом,
Исчезающий кто-то
Нарисован на белом
Фоне облака. Снизу
Он почти нереален…
Уходя по карнизу
Из покинутых спален
Он сливался с тоскою
Перелётно-осенней…
Снизу машут рукою
И кричат о спасенье.
Где-то в прошлом оставить дальний,
Мимолётный раскат грозы,
Вечер, тополь пирамидальный,
Лето — крылышко стрекозы.
Невесомой прозрачной плотью
Возвращаться к голубизне
Вод, и глаз, и небес. И платью
Развеваться. И новизне
Струй озоновых литься в чувства
Отзвучавших когда-то гроз.
Тучам странствовать. Ветру буйство
Усмирять. Лепестками роз
Облетающих таять строкам
Обо всём, что ушло в грозу
Отгремевшую. Ненароком
Не дождинку смахнуть — слезу.
Или всё ж не слезу — дождинку —
Капли смешаны на щеке…
Путать белую паутинку,
Гаснуть сполохам вдалеке…
Осенью писать о лете,
Глядя в мокрое окно,
О душистом мятном цвете,
О зелёном кимоно,
Что наброшено на плечи
Жизнью пышущих дерев…
Где-то рядом, недалече
Ходит лето. Протерев
Застывающей ладошкой
Запотевшее стекло,
С рыже-огненною кошкой
Взглядом встретиться. Прошло
Или всё-таки осталось
Что-нибудь от этих дней,
Хоть чуть-чуть, хотя бы малость?
Впрочем, надо ли о ней,
Об ушедшей, звонкой, летней,
Замечательной поре?
Неприглядней, неприметней
Стали клумбы во дворе.
Листья вьются, дымом едко
Поднимаясь от костра…
За окном пожухла ветка,
Было лето… Но вчера.
На ладошке китайского блюдца —
Мандариновая кожура,
Нам с тобой удалось разминуться,
Жизнь, как ты понимаешь, — игра…
Кожуре засыхать, извиваться
И эфирно лелеять мечты,
И, не встретившись, нам расставаться…
Жизнь, как ты понимаешь, ни ты
И ни я, и ни кто-либо третий
Обыграть, обмануть не вольны,
Просто в жизни не выпало встретить
Нам с тобою друг друга. Луны
Ярко-рыжий горячий румянец
Озаряет упрямую ночь…
Вдруг подумалось: ты — иностранец,
И тебе не дано превозмочь
Языковых и прочих барьеров,
Да и я их пройти не смогла.
Между нами окнам и портьеры
Мандариново-лунная мгла.
Ветром растрёпаны, спутаны волосы,
Чёрные полосы, белые полосы, —
Может, судьба, может, зебра бегущая,
Солнышко тёплое, жаркое, жгущее.
Ветром причёсаны волосы гладкие,
Ягоды горькие, ягоды сладкие,
Где-то и вовсе они ядовитые,
Ягодки-бусинки. Гнёздышки свитые —
Всё до поры, — скоро выпорхнут птенчики,
Ветры улягутся, смолкнут бубенчики.
Волосы выцвели, солнцем палимые,
Были желанные, были любимые,
Были залётные. Были иль не были, —
В матушку-землю, в бездонное небо ли?
Всё до поры. Вот и степи ковыльные —
Белые-белые волосы. Пыльные,
Трудные тропы, пути каменистые,
Ветры бездомные, звёзды искристые…
Нарисую портрет, может, твой,
может, чей-то ещё,
Я пока что не знаю, где будет
поставлен треножник,
Может быть, у тропы, где так густо
растёт подорожник,
Чтоб залечивать раны. У вывески
«Вход воспрещен!»
Мне, возможно, поставят мольберт,
чтобы сделать портрет.
И войду я в пространство,
куда остальные не вхожи,
И увижу там что-то, что издали
будет похоже
На лоскутик луны, зацепившийся
за минарет.
Посреди виноградин,
где тянется к солнцу лоза,
На скале, на обрыве, у края поставят
треножник,
И я сделаю шаг. И другой,
незнакомый художник
На одном из портретов
твои нарисует глаза.
Ритмом давних разлук
Отстучал невернувшийся поезд.
Недосмотренный сон
Улетел из-под мокрых ресниц.
Неуслышанный звук
Завершил неумелую повесть,
Как неизданный стон
Не зажжённых ветрами зарниц.
Нежный голос затих.
Не допел. Не доплакал. И боле
На перилах моста
Не коснуться желанной руки…
Недописанный стих
Тосковал на заснеженном поле,
На обрывках листа
Мёрзли буквы, осколки строки…
Чтоб мозаику дней
Уложить в недосказанность слова
И молчать, уходя
Навсегда или только на миг,
Он приходит за ней,
Чтобы всё повторить, чтобы снова
На обрывке дождя
Написать недописанный стих…
Твоя уставшая краса,
Немое облако над чащей…
Рябины огненно-горчащей
Вкус постигают небеса.
Задумчивый тревожный вкус,
Манящий радостью и болью…
Когда зима последний куст
Засыплет инеем, как солью,
Там, у рябинного костра,
Душа оттает в одночасье.
Душе испробовать пора
Вкус одиночества, как счастья.
И чем суровее мороз,
Тем слаще привкус ягод алых
И горечь, будто не всерьез,
Былых невзгод, больших и малых.
На путь земной со стороны
Немое облако взирает…
Там где-то ягоды красны,
Закат там где-то догорает.
В Лету канувшее лето,
Пир стрекоз и полдень жаркий…
Без обратного билета
В Осень. Осень — город яркий.
В Лету канувшие чувства,
Осень — город многоцветный…
Кто-то милый, нежный, грустный,
Неприветный, безответный,
Безразличный, равнодушный…
Запах травный, терпкий, острый,
Вкус малины, полдень душный —
В Лету. Осень — город пёстрый.
Боль пчелиного укуса,
Полдень знойный, полдень пыльный.
Город яблочного вкуса,
Осень — город изобильный.
Виноград и запах дынный,
Кто-то близкий и далёкий…
Осень. Осень — город дымный,
Осень — город одинокий.
На какой глубине возникают глубинные мысли
И вплывают в строку серебристыми рыбками слов? —
Но уносил улов на звенящей дуге-коромысле
В оцинкованных вёдрах прочтенья другой рыболов…
К обнажённой душе чешуи ни единая блёстка
Не успела прилипнуть, и впору на берег упасть,
Чтобы просто понять, как сегодня секущие хлёстко
Ветры сжалились, и, слава Богу, не порвана снасть.
И, дождавшись зари, приоткрыв тишину на рассвете,
Волн ритмический пульс к горизонту поманит едва,
Можно снова уплыть в неизвестность забрасывать сети…
На какой глубине сбиты в стайку другие Слова?..
Берег, водоросли… Камни
Морем выточены гладко.
Над ночными маяками
Ветра лёгкая крылатка
Улетает от беспечных,
От ненужных, от напрасных,
От случайных, бессердечных,
От счастливых и несчастных,
От бессмысленных и диких
Полулиц и полумасок,
От чужих, от многоликих,
От гримас и от гримасок,
И от нот чуть-чуть фальшивых,
И от слов слегка туманных,
И от глаз немного лживых,
И от запахов дурманных,
Улетает в постоянство
Изменяющихся строчек,
В покорённое пространство
Белых чаек-одиночек,
Оторвавшихся от стайной
Повседневности живучей,
Улетает лёгкой тайной
В мир согласий и созвучий.
Сырой безлиственностью
Рухнул в осень лес,
Смотрящий с пристальностью
В полдень, где исчез
Пестрящим кружевом
Струящийся наряд,
Где вальсом вскружены
Все осени подряд:
И те, что холодностью
Брызгали из туч,
Там мнимой молодостью
Грел последний луч;
И те, что листьям
Отвечали невпопад,
Уже замыслив
Неизбежный листопад.
Там в недосказанности
Предосенних дней,
Как в непривязанности
К прошлому, видней
Лесам, бестрепетно
Смотрящим в небеса,
Как тает временно
Сверкнувшая краса.
Зелёная лошадь с роскошною жёлтою гривой
Была романтичной и нежной, смущённо-игривой,
Одна доброта и одна лошадиная сила,
Зелёная лошадь воздушные платья носила,
Была она стройной, загадочно-неповторимой, —
Зелёная лошадь, представьте, была балериной.
Её никогда-никогда не впрягали в повозки,
Ареной её танцевальные стали подмостки;
Её па-де-де покоряли сердца, а вращенья, —
Поверьте, достойными были они восхищенья.
Да вот неудача, средь местных танцоров-собратьев
Партнёра, увы, хореограф не смог подобрать ей,
Чтоб мог закружить и подбросить у края настила,
Поэтому изредка лошадь, представьте, грустила…
А в общем, изящна, на щёчках наклеены мушки…
…Открыла глаза и увидела — сено в кормушке,
Со свежим овсом под ногами стояла корзинка,
В душистые зёрна со щечки скатилась слезинка…
На стенке уздечка и сбруя, хомутик и вожжи,
Поодаль — повозка, попона и кнут, и… О, Боже!
И всё понеслось, закружилось в отчаянной скачке…
…Открыла глаза и увидела — белые пачки,
И — слышите, слышите! — музыки звуки старинной,
Зелёная лошадь, представьте, была балериной.
Полночь в разгаре дня
В пропасти Ваших глаз…
Вам не понять меня,
Мне не увидеть Вас.
Шёпот шуршащих шин
Полуслепых авто…
Кто-то достиг вершин,
И не достиг никто…
Чёткой разметкой трасс
Светится серпантин.
Кажется, здесь как раз —
Лучшая из картин.
Но поворот опять.
Снова, как в первый раз,
Мне на краю стоять
Пропасти Ваших глаз,
Где отражает взор
Неба прорыв без дна.
В хриплом молчанье гор
Я остаюсь одна.
Где-то внизу пробьют
Ровно двенадцать раз…
Полночь нашла приют
В пропасти Ваших глаз.
Было иль не было пчёл золотых жужжанье
Воспоминаньем о летнем тревожном ливне?
Солнечных зайчиков в гуще листвы дрожанье —
Где-то внутри тебя пульса биенье. И вне,
Вне осознанья вибрация крыл на взлёте,
Вне осязанья тропы медоносной сила…
То, что отпущено, видимо, на излёте.
…Кажется, очень кого-то пчела любила,
Если сквозь ливень стремилась к соцветьям летним
И находила всегда, чем наполнить соты…
Всякий полёт может стать для тебя последним,
Вне объяснений, но для осознанья, кто ты.
Минус пятнадцать вёсен…
Солнце рвётся в зенит.
Тихого плеска вёсел,
Плеска волн не хранит
Чёрно-белое фото —
Глухонемой арбитр…
Очень похожий кто-то —
Только не ты… С орбит
Слышали все планеты
Плеск твоего весла.
Призрачные моменты
Память не донесла.
Чёрно-белое фото…
Минус пятнадцать зим
Только до поворота
Этой реки. Грозим
Пальцем шутливо рыбам,
Скалам на берегу
И облакам, и глыбам…
Всё ещё берегу
Это изображенье —
Вёсел затерян след.
Не было продолженья
Долгих пятнадцать лет…
Ты — по другую сторону привычки,
И привыкаю я не привыкать,
И твой приход, как шутку, брать в кавычки,
И, белой птицей в небо отпускать.
И, обучась искусству оригами,
Твой каждый шаг сворачивать в мечты,
И полки в детской заставлять шагами —
Журавлики… Зверюшки… И цветы…
А вот кораблик — шаг, что сделан не был
Тобой. Вот — шаг, что был не сделан мной.
Ты — по другую сторону. И мне бы
Шаги привыкнуть мерить тишиной.
Но каждый шаг, что верен был надежде,
Бумажным самолётиком свернуть,
Пустить под высь. Пускай летит. Но прежде
Всё ж по другую сторону шагнуть.
Светило солнце. И божья коровка
Первым полётом разделила пространство
На «до» и «после» зимы. И кромка
Небес, довершая земли убранство
В лазоревый пояс, на нежно-зелёном
Платье полей, не оставит тропинку
За горизонт. В создании том несмышлёном,
Умеющем только разламывать спинку
На два крыла, возносящих к свету —
До и после рожденья — как это много…
До и после разлуки — прийти к ответу…
До и после войны… Ничего земного
Не останется там, куда уносит время
Эти чёрные точки на оранжево-красном…
Что для божьей коровки земное бремя —
До и после полёта к вратам прекрасным?
Ей бы снова взлетать и взлетать с ладошки,
О добре и о зле ничего не зная.
Подожду тебя я на той дорожке,
Где всегда весна — до и после мая.
Шаг — и уже войдёшь в мир потрясений…
Летний щемящий дождь — будто осенний…
Там — зелена листва привкусом медным,
И отшумит молва шелестом бледным.
И побредут зонты по тротуарам,
И возвратишь не ты струны гитарам.
И поспешу не я к нам на свиданье
В летних дождей края без опозданья.
Ты в тишину уйдёшь, где накануне
Первый осенний дождь плакал в июне…
Центральное отопление
Выключено по графику,
Ночь выдыхает инеем
Стылую дымку лет…
Снова до исступления
Смотришь на фотографию,
Взглядом по тем же линиям, —
Прошлого больше нет.
Стены до звона выстыли,
Тлеет окно геранями,
Блик фонаря притронется
К призрачной пене штор.
Фотообоймой выстрели —
Даже, увы, не ранена…
Двести одна бессонница
С тех миновала пор.
Клетчатый плед по-дружески
Тело спасёт от холода,
Памяти вспышкой жаркою
Не растопить камин…
Фото-мирок за городом
Плещется в летней лужице,
Радуга гнётся аркою,
Буйно цветёт жасмин…
Два лепестка оторваны,
Кончились муки адовы…
Кутаюсь в плед по графику
После любой зимы.
Кадрики бело-чёрные
Сжечь на рассвете надо бы.
Двое на фотографии —
Это уже не мы.
Деревянные шпильки уже отпустили причёску
Развеваться по ветру, встревоженной ноте подобно, —
Си бемоль отзвеневшей цикады, и с ветром внахлёстку
Выдыхаемый мир затихал, и всплывали подробно
От момента зачатия чувства до гибели мысли
Все движения пальцев по шёлку и вспыхнувшей коже,
Иероглифы губ разомкнув ниспадающим мысом,
Ускользал поцелуй в траекторию ветреной дрожи…
Пояском кимоно горизонт развязался, и снова
Как Японское море, качались сплетённые души;
И уже за чертой прозвучавшее главное Слово
Отражалось от скал создаваемой заново суши…
Не спасут телевизор и чашка горячего чаю
От пульсации чувства в сечениях вен и артерий,
Я немного устала брести по осеннему маю,
Понимая, что зелень на ветках — совсем не критерий
Настоящей весны, и поэтому было б наивно
Полагать, что весна заключается в буйном цветенье…
В половодье реки отпуская кораблик, взаимно
Обретаю желанье кружить в лепестковом смятенье.
Дед Мороз из мультфильма, — похоже, он был настоящий,
Но в бермудских широтах не спас мой кораблик бумажный…
Сообщенье об этом в почтовый опущено ящик
По прошествии века, когда это стало неважным…
И целебного мая достигнув в другом воплощенье,
Без налёта потери, осенней, щемящее-дождливой,
Отпуская весь мир и не думая о возвращенье,
Ощутить эту жизнь, как весну, беспричинно счастливой…
Зелены и звучащи
Над закатом ветра,
В небе чаще и чаще
Вызревает: «Пора!»
Изречённое слово
Через век отзвучит,
Там, где вянет полова
И полынно горчит,
И над скошенным лугом
Злое воинство кос
Обернётся с испугом
На свершённый покос,
Где, как вышняя сила,
Вызревала строка,
Добрый злак колосила,
Сухостой сорняка…
Прорастая бок о бок,
Под единой росой,
Тот, кто смел и кто робок,
Полегли под косой,
И гранёным отсветом
Из-под среза стеблей
Высекались поэтом
Гулко строчки полей,
И от плевел до пота
Отделялось зерно
Тем, кому для чего-то
Это свыше дано.
Другие облака, другое море,
Другой рассвет… Кому-то — сразу в пекло,
Кому-то — свет в немыслимых частотах,
Сверхголоса в многоголосом хоре…
Орган ли? Арфа? Солнечнее спектра
Не существует здесь. Как пчёлы в сотах
По капле собирают мёд за лето,
Так дух по капле складывает опыт
В другие города, другие роли,
Другой рассвет… Другой рассвет… С рассвета
Начнётся всё. Опять пчела накопит
Сезонный свой запас. Не будет боли,
А будет Ангел в бело-серебристом,
Он будет рядом таять и искриться…
Он оправдал бы всех к концу недели,
Когда бы оказался он юристом
Там где другой закат и те же лица,
Там, где кому-то — свет в конце туннеля…
«Возвращаться — плохая примета…»
Ничего о приметах не зная,
По весне возвращаются птицы,
Возвращаться — примета плохая…
Возвращаться… Вращаться… Разбиться
О последний предел в Гималаях,
Навсегда отделившись от стаи, —
Возвращаться — примета плохая,
Если крылья смертельно устали,
Если мысли не вынесут выше,
Если воздух разрежен до жути,
И не взвиться, не вспомнить, не выжить
В том межскальном сквозном промежутке
Между жизнью и звёздным маршрутом,
Между небом и Тем, кто над нами…
Безмятежным сиреневым утром
Возвращайся однажды, родная,
Возвращайся когда-нибудь, мама,
Полетать над проснувшимся летом,
Даже если ещё от Адама —
Возвращаться — плохая примета…
Мы во власти идиллий,
Одной из двух,
Сладко-розовых лилий
Пьянящий дух, —
В совершенстве букета
Он так хорош!
Жаль, что продано лето
За медный грош,
По травинке, поштучно,
Да с молотка!
Безучастно, беззвучно
Течёт строка,
Ну, а впрочем, чего там, —
Уже не жаль…
За каким поворотом
Найти скрижаль,
Где прописан навеки
Исход иной,
Последний летний день, не уходи,
Останься навсегда, и будь что будет,
На небе, на холсте, в душе, в груди, —
Невидимый для всех. Тревожный бубен
Пускай звучит печалью сентября
И ветром растекается по кронам,
И клумбами неистово пестря,
На грусть и свет в глазах даёт добро нам,
Пусть бьётся пульс, как дробь дождя в стекло —
Неодолимо и почти жестоко.
Бесспорно то, что лето утекло
В земную глубь. Венозного оттока
Не избежать деревьям и кустам…
Из общей хляби вырвавшись наружу,
Последний летний день, останься там,
Где я тебя зимою обнаружу.
Золочёная уздечка
Для игривого коня,
А для милого сердечка —
Золотые краски дня.
Конь, похоже, не объезжен,
Сноп огня из-под копыт,
Путь к душе моей заснежен,
Милым напрочь позабыт.
На ветру взметнётся грива,
Конь закусит удила,
И красива, не красива —
Не любима, не мила.
Белой пеной припорошен,
Конь от бега сам не свой,
След завьюжен, всадник сброшен
Там, в пустыне снеговой.
День уже пошёл на убыль,
Побледнел, сошёл с лица,
А коню — всё бег да удаль,
Да просторы без конца.
Из центра планеты горячая лава в два счёта
Затопит твой мир, только кошка по краю карниза
Сбежит и спасётся. С трёхмерной системой отсчёта
Случится такое! — Не будет ни верха, ни низа,
Ни правой, ни левой сторон. А вокруг, в атмосфере,
Сольются и годы, и мысли, и пламя, и воды;
Не будет ни яви, ни сна, лишь пространство потери
Тебя завращает, вливаясь в пространство свободы.
По берегу лета,
По самой по кромке,
Дойти до рассвета,
Где всплески негромки,
Где шлёпает в ливнях
Походкой беспечной
Бродяга счастливый
С котомкой заплечной.
В котомке всего-то
Краюха и фляжка,
И стала от пота
Солёной рубашка.
От вспышки, от света
До эха раската
По краешку лета,
Дойти до заката.
Сквозь тусклый свет мерцающего дня
Осеннего над звоном колокольным
Уносит журавлиная родня
Воспоминанья тёплые. Стекольным
Холодным светом стынущей земли
Да островками огненного леса
Отмечен путь. И вот уже вдали
Воспоминанья тёплые. Повеса,
Гуляка-ветер им метнётся вслед,
Да только где ему догнать былое…
Тот журавлиный клин сошёл на нет
За горизонтом где-то. Золотое
Крыло погасло. Только листьев жар
Багряно-жёлтый где-то снизу тлеет,
И не догнать вращающийся шар…
Воспоминанья тёплые лелеет
Гуляка-ветер в ветреной душе
О летних днях и о полёте вольном,
Махая вслед исчезнувшим уже
Тем журавлям над звоном колокольным.
Раз не дано им старости,
Значит, и детства нет…
Тлен их тел не касается —
Нерастлеваем свет.
Усталости нет и возраста
В доме прозрачных крыл,
Там для бессмертья попросту
Нет никаких мерил…
Удел их — глядя без зависти,
Как пепел календарей
Ветры сметают запросто
С рухнувших алтарей,
Петь в одеянье облачном,
Им, не дающим тень,
Петь, сокращая полночь нам
И продлевая день…
Дан им небесной пищею
Наших любовей мёд,
Кто ж им старухой нищею
Горькое подаёт?
Нам ли очеловечивать
Непостижимый час?
…Ангелам делать нечего
Там, где не станет нас.
Откуражилось лето, не зная кручины,
И отхлябила осень распутицей серой,
И на поле судьбы дали всходы причины,
Что посеяно — всё проросло полной мерой.
Эту ниву пожну я сама, в одиночку,
И хлеба испекутся из выросших зёрен,
И вкушать мне придётся от них по кусочку,
Будет бел ли тот хлеб. Или сер. Или чёрен.
© 2011 Ростовское региональное отделение Союза российских писателей
Все права защищены. Использование опубликованных текстов возможно только с разрешения авторов.
Создание сайта: А. Смирнов, М. Шестакова, рисунки Е. Терещенко
Все тексты сайта опубликованы в авторской редакции.
В случае обнаружения каких-либо опечаток, ошибок или неточностей, просьба написать автору текста или обратиться к администратору сайта.