ПРОВИНЦИЗДАТ

Происходя по отцовской линии от крестьян южнорусской губернии, а по материнской — от питерской интеллигентской элиты, Андрей Амарин (капризом судьбы или ей одной ведомой логикой?) сподобился родиться и вырасти в Провинцеграде.

Град сей, мирно прозябавший в античные времена на правах отдалённой колонии Древней Эллады, ахнул затем в небытие аж на полтора тысячелетия и, счастливо пропустив эпохи кочевников-завоевателей, расцвет и упадок Тмутараканского княжества и Московского царства, возродился, вернее, родился заново уже в пору укрепления Петербургской империи. Полтора тысячелетия не изменили стандарт мышления отцов-основателей — и новорождённый получил точно такое же наименование, как и его предок, — понятно, в славянской уже огласовке: Подонск — по имени реки Подон, на которой был расположен. А так как течь ей до моря всего-ничего; и потому что рыбы в ней теснилось столько, что в пору нереста она не вмещалась в берега, откуда её лопатами гребли на возы и тачки; и оттого что вокруг вовсю сеяли пшеницу, растили виноград, разводили лошадей; и поскольку всё это куда-то надо было девать — что же оставалось жителям, как не торговать этим добром… Город стал расти, пухнуть, богатеть, и основу его населения составило, по терминологии минувших времён, — подлое сословие.

На протяжении всей городской истории основной целеполагающий вектор жизнедеятельности подонцев устремлялся к добыванию, приготовлению и потреблению пищи. Случись невзначай природный катаклизм, вдруг наделивший бы человека способностью черпать жизненную энергию, допустим, непосредственно из солнечных лучей и избавивший его от забот о хлебе насущном, — и подавляющее большинство подонских жителей напрочь бы утратило смысл своего существования. Известный афоризм: одни едят, чтобы жить, а другие живут, чтобы есть, — второй своей частью вполне годился для характеристики подонцев, хотя и не с абсолютной точностью: они жили не просто, чтобы есть, а есть вкусно, о чём, в частности, свидетельствовало популярное среди них нежно-грубоватое присловье: «Люблю повеселиться, а особенно пожрать». Творческие силы подонских жителей направлялись на приготовление всевообразимейших вкусностей, для одного только перечисления которых потребовалась бы целая книга (начни приводить примеры — и пера не остановишь!..)…

Сытость и достаток, вероятно, со временем вызывают и кое-какие потребности в культурной, так сказать, сфере. Однако ж, как полагал Андрей, для того чтобы культура проявилась в высоких своих образцах, произрастать ей надо на веками, минимум десятилетиями возделываемой почве, — если же ростки её пробиваются на целине, то вызревает нечто подонского образца, где главными её форпостами с давних пор служили оперетта, цирк и ипподром, а оперный, скажем, театр был подонской общественностью разных периодов с одинаковым недоумением отвергаем…

Эпоха великих потрясений лишила город исконного имени и нарекла в честь кого-то из выдающихся той поры деятелей; вскоре, впрочем, выяснилось, что деятель подкачал, и имя его повелели не то что не славить, но и вовсе вытравить из памяти, возвращать же прежнее название сочли неуместным: эра-то новая — вот тогда скромный бывший Подонск и стал звучным Провинцеградом.

Это был удивительный город… Тому, кто попадал в него впервые в летнюю пору, он мог бы показаться среднеазиатским: вдоль тротуаров бурлили водяные потоки. Хотя их искусственное происхождение не вызывало сомнений, они не походили на арыки, так как не имели специально проложенных русел, постоянного напора, чётко выраженных берегов. На некоторых улицах они разливались от тротуара до тротуара и могли напомнить каналы где-нибудь в Амстердаме или Венеции — с той разницей, что ни мостиков, соединяющих берега, ни, тем более, подвижных средств переправы не предусматривалось. Правду сказать, и глубина этих каналов доходила в крайних случаях до колена, поэтому привычные ко всему пешеходы сооружали мостки из кусков бетона, половинок кирпичей, досок и других подручных материалов. Новый человек в городе мог бы иной раз прийти в недоумение, увидев эти сооружения в дни, когда каналы высыхали до дна и превращались в простые улицы и переулки, асфальтированные либо кое-где мощённые булыжником, — недоумение естественное, ибо безводье наступало хотя и кратковременное, но заранее не предсказуемое, да и неизвестно когда прерываемое, и вполне обычно, что автомобили едва успевали растребушить все эти самодельные мостки, которые никто, разумеется, и в сухие периоды специально не демонтировал, как ложе улицы-канала — словно открывались невидимые шлюзовые камеры — моментально заполнялось снова, но теперь уже не излишком водопроводных ёмкостей, а содержимым канализационных стоков со скульптурно выраженным запахом фекальных масс, так что, слегка лишь напружив воображение, можно было представить себя где-то на окраине Рима той стадии его древности, когда пресловутые рабы только лишь вынашивали проекты будущих сантехнических сооружений, призванных обеспечить приемлемые для античных времен санитарно-гигиенические нормы.

Всё, что текло по улицам, то уходя под землю, то появляясь на поверхности, неизбежно добиралось до речек и ручейков, пронизывающих город, а там и до самого Подона. Ниже по его течению санитарные посты брали пробы речной воды и, убедившись, что всякие бациллы и вибрионы находятся в концентрации оптимальной, чтобы вызвать небольшую эпидемийку, докладывали по инстанциям, и тогда на одной из нижних воспроизводился прошлогодний запрет пить, купаться и ловить рыбу, на одной из промежуточных множились призывы тщательно мыть руки, фрукты и овощи, а самая верхняя — во избежание непредвиденностей и исходя, вероятно, из убеждения, что профилактика надежнее эффективнейших способов лечения, — закрывала город на карантин.

Старожилу города трудновато, конечно, было понять, каким образом болезнетворные организмы ухитряются выжить по дороге из канализации в реку, потому как вряд ли что живое могло сохраниться в городских ручейках и речках после того как сточные воды щедро обеззараживались отходами химических предприятий — в такой степени, что их вряд ли можно было превзойти самыми сильнодействующими дезинфицирующими средствами. Видимо, поэтому и карантин соблюдался не драконовски строго, и ежели кому-то очень нужно было или просто сильно хотелось выехать летом из города, способ находился. Так, например, те, у кого были добрые знакомые в мореходке, могли воспользоваться услугами учебного судна училища, которое дважды в месяц — к получке и авансу — швартовалось у гранитной стенки подонской набережной, и когда Андрей ходил на нём в свой первый черноморский рейс, половина судовой роли оказалась заполнена фамилиями беглецов, пробирающихся таким путем к благословенным здравницам Юга.

Ну, а если б новичок приехал в Провинцеград зимой, то у него возникли бы совсем иные ассоциации — скорее всего, с полуостровом Камчатка. Он увидел бы, как улицы в старой части города, а особенно просторные междомные пустыри в новых микрорайонах курятся в морозные дни белым паром, и местами вырываются на поверхность гейзеры, заливая на близлежащих площадях гигантские катки — с зеркалом волнистым и матовым. Замерзают, натурально, и те потоки, что бурлили летом, и тогда как горизонтальные, так и наклонные плоскости городской поверхности покрываются наледями и надолбами, трещинами и торосами, так что для передвижения по городу многие пешеходы надевают коньки, и это даёт возможность местному спорткомитету в отчетах по начальству с гордостью докладывать о почти стопроцентном охвате горожан конькобежным спортом.