ПРОВИНЦИЗДАТ

— А где же вы хотите работать? — вдруг неожиданно, даже, вероятно, для самого себя, вырвалось у Пульпенки.

Андрей удивился вопросу, ответ на который так очевиден:

— Там же, где и сейчас — в редакции художественной литературы.

— А что думает по этому поводу директор?

Дир услужливо вскочил и по-кроличьи сложил лапки.

— Решение принято — надо исполнять. Мы солдаты.

Пульпенко сделал жест, обозначавший: ну вот, мол, зрелый руководитель всё понимает правильно, и стал выдвигаться из кресла, собираясь, очевидно, закончить совещание, или как там называлась эта дурацкая процедура; Тих-Тих, изогнув рукояткой штопора голову, недоумённо пыхтел; Цибуля, сидевший всё время не шелохнувшись и не проронив ни звука, всё так же изображал бюст самому себе; дир с долейсекундным запозданием дублировал все движения начальника, а Лошакова испустила вздох облегчения, посчитав, наверно, что всё прошло более безболезненно, чем могло бы… Андрей всё же решил оставить последнее слово за собой:

— Я ещё выясню, законно ли такое решение. Меня принимали на работу не в издательство вообще, а именно в редакцию художественной литературы, — и сел, полагая сказанное достаточным. Сотрясать воздух теперь уже не имело смысла. Нужно предпринимать что-то другое. Да вот хотя бы взять в бухгалтерии справочник по трудовому законодательству и выяснить, имеют они право перевести его в другую редакцию или самодеятельность разводят…

И тут вдруг медленно, и при этом криво и сосредоточенно улыбаясь, встал Беспородный и голосом сдавленным и тихим, но очень убедительным остановил начавшееся движение:

— Постойте! — он махнул рукой, глядя перед собой на полированную столешницу, вроде бы советуясь со своим отражением, потом резко дёрнул головой вниз, будто приняв совет к сведению, и чётким, как на плацу, движением выполнил поворот напра-ву! — держа при этом стул за спинку, и поставил его перед собой как опору для рук, словно собирался выполнять какое-нибудь упражнение из комплекса утренней либо производственной гимнастики — ну, там, отжимание или, может, махи правой ногой назад — вправо — в исходное положение, левой назад — влево — в исходное положение — и таким образом стал к руководству лицом. — Мне как председателю профкома… — Пульпенко раскрыл было рот, чтобы перебить Беспородного, но, вероятно, забыл его имя-отчество — и просигнализировал беспомощным взглядом диру; тот, привстав, мягко подсказал, но, видно, время, чтоб остановить, было упущено, и голос Беспородного набрал силу: — Я, как председатель профкома, имею право высказать своё мнение… — и опять мина смирения перед неизбежным сковала физиономию начальника, и вновь пресс-папье установилось на отведённой ему подставке.

«Уж что-что, а право вы имеете», — вспомнил Андрей крылатую фразу.

Беспородный застенчиво улыбнулся.

— Мне за свою довольно долгую жизнь много пришлось пережить всякого. И было у меня несколько случаев, которых я стыжусь. Да, стыжусь, — повторил он, и голос его слегка осип. — Когда я молча соглашался, и совершалась подлость. И я предавал… да, предавал… хороших людей. И я не хочу, — он усилил нажим, — ещё раз становиться участником подлого дела. Да! Мы здесь все сейчас прекрасно понимаем, что творим подлое дело. И всё это придумано, чтоб облегчить жизнь Камиле Павловне. Все мы знаем, что Амарин квалифицированный редактор художественной литературы, что он на своём месте. Там кому-то могут не нравиться его резкие высказывания, манера себя вести, куртка может не нравиться, но это к сути дела не относится. И акция, которую тут нам преподносят как решение высоких инстанций, — форма расправы с неугодным сотрудником. Я, как председатель профкома, категорически против! — Беспородный уже почти орал, глаза блестели бешено, губы подрагивали, — категорически против! Те, кто принимал такое решение, — они что, спросили мнение коллектива, профсоюзного комитета, партийной организации? Со мной лично никто не говорил об Амарине, с Тихон Тихонычем тоже… Вот… — и Беспородный резко оборвал свою речь и сел на место.

— Ну что, товарищи (глубокий вздох облегчения), я вас больше не задерживаю. — Пресс-папье качнулось вперёд и припечатало резолюцию.

Внутри у Андрея всё, что называется, бурлило и кипело, но он привык держать лицо непроницаемым, и очевидно, в его выражении не было ничего необычного, потому что Трифотина, изнывающая, естественно, от любопытства, с порога так и вцепилась в Андрея жадным вопросом:

— Ну, что там было? — но, получив в ответ равнодушное Андреево:

— Да так, ничего особенного: горячо и сердечно поздравили с приближающимися праздниками, — поверила ему и даже как бы ободрила союзнически:

— Я и говорила, что ничего они не смогут сделать.

Андрей захватил сигареты и вышел на балкончик, где, разумеется, уже курил Беспородный.

— Сейчас бы по сто пятьдесят дёрнуть, — с нервным смешком высказался тот. — Ничего-ничего, этим дело не кончится.

— А где Тих-Тих?

— Он остался в кабинете. Хочет всё-таки убедить Пульпенку.

Они обменялись ещё несколькими взаимоободряющими репликами, ругательствами в адрес начальства; оба не собирались сдаваться и надеялись теперь, что и Неустоев будет на их стороне, а тот всё не появлялся. Они выкурили ещё по одной сигарете — Тих-Тиха всё не было.