ПРОВИНЦИЗДАТ

«Что-то новое, — подумал Андрей, — поздравлять у себя в кабинете? Никак перестраивается гран-шеф?.. Но почему такой странный подбор делегатов?.. И до праздников ещё целых две недели…»

— …время ускорения научно-технического прогресса, коллегия Главпечати отметила… необходимо укрепить редакцию производственной и сельскохозяйственной литературы… принято решение для этой цели… опытного квалифицированного редактора Амарина перевести в редакцию производственной и сельскохозяйственной литературы… а в редакцию детской и художественной литературы принять редактором товарища Бодалова… с перспективой…

«Чего-чего?.. — до Андрея всё ещё не доходило, — его к сельхозникам? Значит, вот какой изобретён трюк, вот оно то, о чём предупреждал доброжелатель Васильев? А ведь и верно: он успокоился, решил, что уже победил, а они не мытьём так катаньем…

Он был растерян. Не столько даже неожиданностью, сколько бессмысленностью, иррациональностью происходящего. Почему? С какой стати? Что общего может быть между ним и сельхозредакцией?..

Тут вдруг Тих-Тих, который в продолжение последних фраз Пульпенки всё порывался что-то возразить и усиленно, рывками выворачивал шею с верхней частью туловища назад, словно дёргая штопором засевшую в горлышке пробку, наконец вырвал её и приподнялся со стула.

— Зачем это делать?!. — отчаянно, но в то же время вполголоса завопил он. — Почему Амарина в сельхозредакцию, он филолог, как он будет нам… «Книга свиновода», «Разводите уток», «Искусственное осеменение крупного рогатого скота»?..

Пульпенко досадливо скривился, и голос его словно тоже сморщился:

— Тихон Тихоныч… мы вас планируем на заведующего редакцией, вы сейчас исполняете обязанности… Вы же опытный работник. Это решение апкома, — гран-шеф через силу выдавливал из себя слова, будто удивляясь: зачем лишний раз объяснять общеизвестные истины. — Сейчас перестройка! — вдруг с каким-то живым испугом выкрикнул он. — Всем сейчас трудно, — и тут его бубнящий голос вдруг сорвался и зазвенел искреннейшей болью. — Всем руководителям трудно, — уточнил он и всерьёз пригорюнился.

Андрей следил за происходящим с каким-то отупением и, перебирая в уме доводы против творящейся нелепости, с равнодушным отчаянием осознавал, что все они окажутся бессильными перед безликой формулой: это решение апкома… Выпрыгнула и такая мысль: а что — ну и пусть, всё-таки там мужики, ребята неплохие, хоть от этого бабья избавлюсь. Подумаешь, свиноводы — писал же он о доярках… Но, не успев обдумать её, Андрей, неожиданно для себя, а для остальных, наверно, и подавно, неспешно поднялся с места и отмашкой руки остановил что-то всё ещё лепечущего Тих-Тиха:

— Погодите, Тихон Тихоныч, раз уж тут так, за здорово живёшь, без меня меня женили, я сам скажу несколько слов по этому поводу. — Кажется, голос его вовсе не дрожал и не пресекался от волнения, похоже, он даже и вовсе не волновался: ведь он считал, что изменить его слова не смогут ничего — что ж переживать-то зря. Но молча проглотить подсунутую ему тухлятину было всё же выше его сил. — Так вот. Подоплёка этого фокуса всем присутствующим ясна, и нечего из нас дураков здесь делать (Андрей не старался выбирать выражения). А особенно не стоит вешать лапшу на уши насчёт перестройки…

— Нет, вы слышите, как он разговаривает! — проныла, всплеснув руками, Лошакова. — Это с вами, Аристарх Елпидифорович… А что нам приходится выслушивать!.. Вот такая у нас дисциплина, — горько сникла она.

— Суть дела, — не обращая на неё внимания, продолжал Андрей, — в том, что графоманы из Провинцеградской писательской организации почуяли угрозу для своих карманов. Как же — молодой никому не известный редактор попытался преградить им доступ к заветной кормушке. Выкинуть на улицу — тямы не хватило, тогда изобрели такой вот способ.

— Это… Андрей… как его?..

— Андрей Леонидович, — заботливо подсказал дир.

— Андрей Леонидович, — повторил Пульпенко, и столь непритворное страдание излучили его глаза затравленного тайного пьянчуги, которому каждая лишняя минута разлуки со спрятанной под подушкой бутылкой такая пытка, что садисту впору продлить её хоть на миг ещё… — Что мы будем тут обсуждать — есть решение апкома, — и он, как сказали бы в давние времена, скорбно возвёл очи горе.

— Мне неизвестно такое решение! — теперь голос Андрея звенел яростью, но не той, безудержной, неуправляемой, когда человек перестаёт владеть собой и его несёт волна эмоций, а уверенной в своей правоте и силе, яростью убеждённости, не отступающей ни перед какими препятствиями… — Мне неизвестно такое решение, — повторил он. — И мне как-то слабо верится, чтобы такой могучий орган собирался и выносил решение по поводу моей ничтожной персоны. Так что решал, по-видимому, не апком, а какой-то апкомовский клерк типа этого Джихаряна, Джирханяна или как его… — Андрей выделил голосом слова, недавно произнесённые начальником управления, — и сделал это в угоду банде подонских кудесников пера!

— Вот! Вы слышите? — в ужасе пискнула Лошакова, но Пульпенко не откликнулся на её зов. Видимо, он смирился с неотвратимостью Андреева напора и терпеливо ждал, когда напор этот иссякнет сам собой. И Андрею расхотелось обосновывать свою мысль о местных графоманах и их ставленнице и кормилице Лошаковой, заботливо тиражирующей сочинённую ими макулатуру. Всё и так всем понятно.

— Короче, — переключился он на суть дела. — Я считаю, что та рекомендация апкома, о которой здесь было сказано, — ошибочна. Более того — вредна. Я литератор, и переводить меня в сельскохозяйственную редакцию нелепо и бессмысленно.